НЕДЕЛЯ С ДОСТОЕВСКИМ

Фестиваль Достоевского прошел на новгородской земле уже в 22-й раз, но только в этом году он оказался таким масштабным — два города, шесть сценических и музейных площадок, более 6000 зрителей… А с 1992 года фестиваль был камерным и проводился в Старой Руссе, тесно связанной с жизнью и творчеством великого русского писателя. Раз уж речь зашла об этом городе — маленьком, очень русском, с постройками разных исторических эпох, с тихой неподвижной речкой, в которой отражаются деревья, — то можно вообразить себе, что было бы с ним, если бы это был европейский город, в котором жил гений, в котором он написал свои великие романы «Братья Карамазовы», «Бесы». (Герои «Карамазовых» ходили по этим улицам: в музее висит карта города, где отмечены их дома, маршруты.) Думаю, здесь были бы построены современные гостиницы и создана вся инфраструктура. Толпы иностранных и отечественных туристов съезжались бы в это «модное» место, где их водили бы по литературным экскурсиям, и они оставляли бы свои деньги в самых разных местах и по любым поводам — от возможности погладить и покормить кота-хранителя Дома-музея Достоевского до покупки знаменитых старорусских напитков, которые сегодня сиротливо стоят среди скромных сувениров в стеклянных витринах.

По идее, в Старую Руссу должны быть вложены огромные деньги, и это должны быть и деньги государства, и деньги бизнеса, чтобы, если нужны «для атмосферы» настоящая грязь и лужи, то они бы были изготовлены специалистами своего дела, а не располагались бы тут в натуральном своем виде. Эх, но мы, увы, не в Европе. И город, который мог бы быть знаменитым на весь читающий мир (кого еще читают в мире больше Достоевского?), сейчас живет тихо и бедно.

Ну а теперь о самом фестивале. Он действительно оказался международным — со спектаклями из Испании, Туркменистана, Словении, Польши, Беларуси, Литвы и даже Японии. Восемь произведений Достоевского прозвучали на пяти языках в 14 спектаклях из 10 стран, в разных жанрах — от классического водевиля ашхабадского театра до мистериального действа словенцев. Спектакли были настолько разными и по эстетике, и по художественным достоинствам, что казалось, исторически они принадлежат совершенно разным эпохам.

Фестиваль начался с премьеры хозяев, Новгородского театра драмы им. Ф. М. Достоевского,"Der Spieler" режиссера из Финляндии Яри Юутинена. Тема романа «Игрок» кажется сейчас очень современной. В инсценировке заметное место отдано монологам героя о русском способе мгновенного обогащения, о рулетке, которая «только и создана для русских». На первый план выведены Алексей Иванович (Юрий Ковалев) и Полина (Виктория Нархова). Две кровати в разных краях авансцены — единственное им отведенное пространство (сценография Теему Нурмелин). Генерал (Павел Рудаков) и все его окружение вульгарны и представлены как стайка мелких мошенников. Текст игрался очень буквально, действие по-настоящему началось только в момент приезда Бабуленьки (Любовь Жинкина), но с ее же отъездом все и закончилось. Показалось, что встретились два разных типа театра, две разных школы — и не смогли договориться.

«Братья Карамазовы». Teatr Polski (Вроцлав).
Фото — С. Гриднев.

Второй «Игрок» — испанского театра «Балаган» из Мадрида — очень старательный «домашний» театр, в котором половина исполнителей русские эмигранты, непрофессиональные артисты. Режиссер Хосе Луис Чека-Понсе, темпераментно исполнивший еще и роль генерала, и Гильермо Нельсон (Алексей Иванович) играли на русском языке, и это придавало какой-то странный смысл их текстам. Спектакль шел в Музее изобразительных искусств, в окружении прекрасных картин, которые создавали ощущение, будто герои живут не по средствам. Этот литературный и по-своему трогательный спектакль получился о пагубности порока и невозможности выбраться из него.

«Братья Карамазовы» были представлены на фестивале Театром Польским из Вроцлава и Архангельским молодежным театром. В Польском все пространство распахнуто. Спектакль поставлен режиссером Станиславом Мельским (инсценировка его же) как большое эпическое полотно, в котором пересекаются почти все главные сюжетные линии романа в причудливой смене эпизодов. Автора, Смерть, Дьявола и Ангела играет одна исполнительница — Ивона Станкевич, и все происходит как бы по ее воле. Режиссер решил убрать большую часть субтитров, наивно полагая, что уж русские-то зрители должны хорошо знать роман. Однако, громада текста без перевода оказалась неподъемна для многих. Польские актеры играли ярко, крупно, на каких-то взвинченных тонах. Митя в исполнении Давида Ольсовы все время страшно хохотал, рыдал и бегал, как безумный. Наверное, поляки именно так представляют себе русскую душу. Костюмы, поведение и даже речи героев чрезвычайно любопытны — как взгляд со стороны. Костюмы вроде бы исторические, но взяты явно из разных эпох и социальных слоев. Грушенька (Беата Шливинская) в сцене с офицерами лихо танцует и поет «Ах вы, сени, мои сени». Конечно, здесь режиссера волновала не история семейства Карамазовых, а скорее история России с ее бунтарями, святыми, юродивыми, смутами. Очень интересно поставлена сцена суда. Действие выведено на авансцену и представляет собой демонстрацию вполне современного судебного процесса, закончившегося осуждением невиновного. В финале на заднике — горящий храм.

В спектакле Архангельского молодежного театра действие намеренно стиснуто в павильоне до размеров комнаты. И зрители сидят на сцене, как будто почти в комнате. (К сожалению, именно поэтому многие сцены были практически не видны уже со второго ряда.) Все происходит в одном месте и почти одновременно. Пространство не бытовое, кажется, что все эти события происходят внутри чьего-то сознания. Спектакль посвящен памяти маленького Алеши, сына Достоевского, умершего в раннем детстве от припадка эпилепсии. Здесь Алеша Карамазов (Кирилл Ратенков) тоже бьется в конвульсиях, и эта болезнь — печать всего рода. И все трое братьев действуют, как некое единое существо, мгновенно появляясь, подменяя друг друга, переходя из одного эпизода в другой. И старца Зосиму играет актриса Наталья Малевинская не как физически существующего героя, а как некое бесполое и бесплотное создание. Играет субстанцию абсолютной христианской любви. Но любовь получается тоже бесплотной, абстрактной. Очень интересен старший Карамазов в исполнении Евгения Шкаева. Умно сыграны его плотскость, телесность, ну и патологичность. Он — носитель болезни этого семейства. Митя Карамазов (Степан Полежаев) — самый современный и очень узнаваемый, тоже сыгран умно и эмоционально. Вообще градус чувств всех героев явно не «комнатного» масштаба. Постановка наполнена не очень читаемыми символами, в ней много черт сегодняшнего театра, знаки которого иногда так зашифрованы, что их невозможно разгадать. Но все же архангельский спектакль показался хотя и сумбурным по мысли, но все же цельным личным высказыванием режиссера Максима Соколова и актерской команды.

А рядом с таким подчеркнуто режиссерским театром был совершенно актерский. «Очаровательный сон» Гомельского областного драматического театра (по повести «Дядюшкин сон») в постановке Лидии Монаковой предстал вовсе не как заявленный в программке трагифарс, а скорее как мелодрама. Главной ценностью этого очень традиционного, сделанного по каким-то старым лекалам спектакля стал Князь в исполнении заслуженного артиста Республики Беларусь Юрия Фейгина. Сыгранный деликатно, мягко, без обычного для этой роли актерского жима, Князь (что бывает очень редко) вызывал человеческую жалость и симпатию. И вполне оправдывал изменение названия — «Очаровательный сон».

«Идиот». Новый театр (Токио).
Фото — С. Гриднев.

Самым необычным на фестивале был «Идиот», привезенный японским Новым репертуарным театром из Токио. Режиссер Леонид Анисимов и художник спектакля Сергей Аксенов — русские. Исполнители — японцы. Все мизансцены линейные, фронтальные. Все происходит на авансцене, на фоне длинной стены, в которой периодически открываются какие-то двери. Очень необычно выстроен свет. На сцене почти темно, но какими-то пятнами, бликами, отдельными лучами слабо освещаются куски пространства. У каких-то героев (но не у всех) лица выбелены. В костюмах — странная смесь эпох и культур (художник по костюмам Синго Токихиро). Рогожин, например, был в одежде самурая, а иногда появлялся в парчовой, почти боярской, шубе. Князь Мышкин (Ко Сугасава) с высоким голосом, маленький, хрупкий, явившийся с узелком к Епанчиным, был похож на странника из японских сказок. Представительницы женской части семейства Епанчиных здесь совершенно неотличимы друг от друга. Генеральша выделялась твердостью интонаций и нарядом царицы из русского фольклора… Очень странное это было зрелище. На экранах транслировался весь текст, произносимый героями, но часть принадлежала еще и голосу автора. В течение трех часов зрители читали километры текста, в то время как тихо шелестящие японцы на полутемной сцене были практически неподвижны… Тем не менее, это было красивое, медленное, медитативное зрелище. Видно было, что все выстроено, но только как, по каким законам — непонятно. И все время мучил вопрос: «Что им Гекуба?»

Вершиной фестивальной программы, на мой взгляд, стали «Записки из подполья» театра Teomai из Вильнюса. Молодой театр, основанный в 2012 году выпускниками Эймунтаса Някрошюса и Сильвы Кривицкиене (режиссер спектакля), уже не впервые обращается к Достоевскому: предыдущая его работа — «Братья Карамазовы». И следы этого погружения в автора очень заметны в спектакле. Он представляет собой бесконечный внутренний монолог героя, который обращен и к миру (то есть, к зрителям), и к самому себе. В роли Парадоксалиста — очень молодой и чрезвычайно талантливый Пиюс Ганусаускас.

«Записки из подполья». Театр Teomai (Вильнюс).
Фото — С. Гриднев.

Сцена разделена на две части. В одной — сначала читают молитву и поют вышедшие из зала трое молодых людей с просветленными лицами, а потом бесконечно шьет на машинке слуга Аполлон. Другая часть представляет собой то комнату в доме терпимости, то каморку героя. В одной половине молятся или работают. В другой — герой в бесконечном самоистязании пытается разобраться с собственным «подпольем». Актриса Мария Петравичюте, играющая проститутку Лизу, потрясающе естественна и целомудренна. Существуя в действии молча, почти без текста, она умудряется сыграть целую драму простой деревенской девушки, наивной, ничуть не испорченной и способной к состраданию и христианскому милосердию. Спектакль удивительно красиво построен. Точность и выразительность мизансцен, удивительная пластичность актеров выдают в нем тот уровень исполнения, который мы обычно связываем с литовским театром. В нем присутствует внутренняя музыкальность, гармония всех частей. И при этом напряженное актерское существование! Глаз невозможно оторвать от героя — молодого, то торжествующе демагогичного, то впадающего в отчаяние, то обличителя порока, то обличающего свою ничтожность. Очень важные и очень современные мысли Достоевского о том, что мы не умеем жить настоящей жизнью, стесняемся быть людьми и считаем это недостойным, что мы — мертворожденные и скоро придумаем рождаться от идеи, — все это произносит совсем молодой человек. И, может быть, поэтому такой тяжелый текст рождает в душе не отчаяние, а надежду. Надо сказать, не все зрители смогли выдержать этот интеллектуальный, требующий внутренней сосредоточенности спектакль. Кто-то уходил с явным чувством протеста, громко хлопая стульями. Но когда протесты закончились, остальные зрители смотрели просто в какой-то благоговейной тишине. И последняя мысль-догадка героя «только в любви есть воскресение», и чтение Аполлоном молитвы над героем, как будто усопшим, но готовым к воскресению, — все это переводило действие в какой-то почти мистериальный план.

Главной интригой фестиваля оказались пять спектаклей по роману «Преступление и наказание». Передаю слово Евгении Тропп.

«ПОЛГОЛОВЫ ЯД, ПОЛГОЛОВЫ СВЕТ…»

XXII Международный театральный фестиваль Ф. М. Достоевского в Великом Новгороде и Старой Руссе собрал пять сценических версий «Преступления и наказания». Из пяти вариантов только два можно назвать попытками прочитать роман от корки до корки, захватить несколько сюжетных линий, а три спектакля — это, скорее, вычленение какой-то одной линии, сквозь призму которой может просматриваться объем всего романа. Так, в спектакле петербургского православного театра «Странник» «Раскольников и Соня, история любви» режиссер и автор инсценировки Владимир Уваров монтирует диалоги главного героя и Софьи Семеновны Мармеладовой. Эту камерную работу показывали зрителям в Старой Руссе, в музее романа «Братья Карамазовы» (особняк находится неподалеку от дома-музея писателя, на той же набережной тихой реки Перерытицы). Кажется, не любовь двух персонажей становится главной движущей силой действия, а столкновение идей — истовой веры Сони и мучительного безверия Родиона Романовича. В исполнении Светланы Бакулиной Соня — яркая красавица, напоминающая скорее роковую Настасью Филипповну, чем хрестоматийную кроткую страдалицу. Ее религиозный экстаз почти пугает, она фанатична и непреклонна в своей не рассуждающей вере. Неожиданного героя показал Андрей Аршинников (актер БДТ им. Г. А. Товстоногова) — по-настоящему, без имитаций, думающего, размышляющего о своем собственном непроясненном сознании, о поисках своей смятенной души. Именно так: Раскольников сам о себе размышлял, сам себя рассматривал с удивлением и недоумением. Даже с некоторой насмешкой над своими чересчур пафосными, чересчур высокими мыслями и страданиями.

Режиссер спектакля «Какой уж тут Миколка!..» («Ведогонь-театр», Зеленоград) Дмитрий Лямочкин посадил зрителей на сцене так, что публика с четырех сторон окружила игровую площадку. В центре, меж поставленных квадратом столов, в течение всего спектакля сидит персонаж Сергея Зайцева. Он и трактирный половой, и крупье, предлагающий сыграть в карты, и своеобразный комментатор — Лицо от театра, и музыкант, подыгрывающий на гитаре нетрезвым беседам завсегдатаев кабака. Неожиданно уместной в атмосфере спектакля оказывается песня Леонида Федорова «Душа»: «До темна, до дна, до дней, а с ней светлей, светла моя душа. Как река, рука, ручей, речей над ней текла моя душа…». А рефрен «Полголовы яд, полголовы свет» можно было бы пропеть про большинство «достоевских» людей, которых собрали спектакли фестиваля. Фрагменты романа, в которых действуют несколько главных героев, соединены причудливой логикой — не хронологической, да и вообще не линейной. Здесь предпринята удачная попытка стереоскопического подхода к инсценизации прозы. Трактир — место действия, в котором персонажи как будто могли бы встретиться в реальности. Но, на самом деле, все происходит в пространстве сцены, в сочиненном условном мире, где Раскольников может слышать, как Свидригайлов рассказывает Дуне о том, что он убил старуху-процентщицу, и мучиться в этот момент от стыда и вины, но не может вмешаться и защитить сестру, и так далее. Здесь следователь Порфирий, мягкий и даже какой-то добродушный в исполнении Антона Васильева, ходит и ходит вокруг Раскольникова, все туже затягивая петлю доказательств его вины. Здесь Аркадий Иванович Свидригайлов стучит ключом по трактирному столу — и не нужна настоящая дверь, воображение дорисовывает комнату, где он запирается с Дуней (Марина Бутова). Ведь, по сути, дело в психологической западне, в которую попали герои, а не в реальной каморке, из которой нет выхода. Свидригайлов — сильная работа актера Алексея Ермакова. Его внешне сдержанный, но глубоко чувствующий, значительный герой — в ряду самых запомнившихся фигур фестиваля. Мармеладов Павла Курочкина долго спит, уронив голову на стол. К черному пальто прилипла солома, ведь он «ночевал на сенных барках». Проснувшись и заведя речь, он завладевает вниманием не только Раскольникова, но и всех вокруг. Герой не просто рассказывает о своих бедах и несчастьях обобранного им семейства, он выступает, актерствует, как будто перед нами не спившийся чиновник, а поддавшийся извечному российскому пороку бывший артист императорских театров. Велеречивость Мармеладова стала ключом к роли для Курочкина. Персонаж не только страдает, но и упивается своим страданием, кается и одновременно похваляется своими грехами. Это очень по-достоевски! Завершает спектакль сцена, в которой Мармеладов сначала пускается в неистовый отчаянный пляс, а потом произносит монолог, похожий на проповедь, на духовное наставление остающемуся жить Родиону Романовичу, да и всем слушателям. И здесь это результат сложного пути, а не приплюсованная мораль. Великолепная, мастерская и проникновенная работа!

И. Хорошильцева (Дуня), В. Бондаренко (Свидригайлов). «Свидригайлов». Волгоградский молодежный театр
Фото — С. Гриднев.

Еще один ракурс предложил Волгоградский молодежный театр. Режиссер Адгур Кове (Абхазия) поставил в центр Свидригайлова и дал спектаклю подзаголовок «вояж». Для читавших роман очевидно, что «вояж в Америку» для Аркадия Ивановича — это самоубийство, путешествие в мир иной. Постановка демонстрирует цепь событий, предшествующих смерти героя, хотя можно предположить, что Свидригайлов уже застрелился и попал в вечность, которую он представляет, как «баньку». Сценография Кирилла Мартынова — деревянные помосты, террасами спускающиеся на зрителя, — намекает на этот образ из романа. Во всяком случае, монтаж сцен и здесь преодолевает повествовательность, линейность. Фантасмагорический план включает трех призраков, по пятам следующих за Свидригайловым: это люди, которых он — по слухам или по-настоящему — довел до смерти (его жена Марфа Петровна, удавившаяся девочка и слуга Филипп). Бодрые и энергичные, привидения водят хороводы и, кажется, совсем не сердятся на Аркадия Ивановича… Он сам в исполнении Владимира Бондаренко — личность крупная, неоднозначная, щедро наделенная пороками, но не лишенная достоинств. Не циничный развратник — скорее, не совладавший с буйными страстями, переступивший через моральный порог и от этого страдающий человек, влюбленный и не понимающий, что делать с этим сильным чувством.

Четвертая версия — «Игра в преступление. Достоевский» — совместный проект театра «Школа современной пьесы» и ГИТИСа. Студенты мастерской Александра Галибина провели публику по всему пространству дома-музея Достоевского в Старой Руссе, сыграв сцены из романа в разных помещениях этого уютного особняка — от прихожей до гостиной. Работа над «Преступлением…» началась несколько лет назад, когда студенты были на первом курсе, и фестиваль Достоевского — не первые гастроли, так что ребятам вроде бы уже не впервой приспосабливать свой сайт-специфический спектакль к любым условиям. Но, похоже, не все сложилось в этот раз. Желающих посмотреть было слишком много, зрители теснились в небольших комнатках, было душно, а главное — актеры были неестественно активны, громогласны, играли чересчур сочно и жирно, как будто находились где-то на большой сцене, далеко от публики, а не в том же пространстве на расстоянии вытянутой руки. Осталось общее ощущение неоправданного напора и пережима, хотя отдельные решения (например, финальной сцены, в которой действовали сразу две Сони, говорящие то в унисон, то каноном) были художественно интересны и эмоционально точны.

«Игра в преступление. Достоевский». Совместный проект театра «Школа современной пьесы» и ГИТИСа
Фото — С. Гриднев.

Небывало тесный контакт с публикой — условие протекания и словенской версии «Преступления и наказания» (совместный проект Академии театра, радио, кино и телевидения и Театра кукол Любляны). Эта магистерская работа молодого режиссера Мирьяны Медоевич завоевала приз Ассоциации театральных критиков Словении и была признана лучшим спектаклем в сезоне 2016/17. И в Великом Новгороде эта постановка вполне могла бы выиграть главный приз, если бы фестиваль был призовым! По крайней мере, побороться с литовскими «Записками из подполья». В спектакле занято только трое актеров, все из разных театров: молодые Нейч Циян Гарлатти (Раскольников) и Тамара Авгушин (играет всех женщин романа), и опытный Янез Шкоф (он воплощает Мармеладова, Свидригайлова, Лужина, Порфирия Петровича…). Также сама Мирьяна Медоевич активно включена в свою постановку — и как осветитель, и как актриса «на подхвате». А еще на площадке постоянно работает музыкант Само Кутин (он играет буквально на всем — от самых замысловатых электронных ударных до кастрюль, по которым в момент убийства лупит с пугающим остервенением). Наконец, куратор группы и переводчик Тяша Томчич оказалась тоже важным действующим лицом — атмосферу создавал ее нежный голос, живая интонация, с которой она не столько переводила текст, сколько рассказывала о том, что говорят персонажи. Весь спектакль (почти пятичасовой) казался непрекращающимся обменом энергиями, постоянным диалогом создателей со зрителями. Оригинальный вариант играется в тоннеле, который существует в Люблянском театре. На гастролях команда Медоевич освоила пространство Новгородской филармонии — зрители перемещались по закулисью, мерзли и дышали пылью в подвале (склад декораций), потом грелись в фойе, в антрактах пили предложенный актерами чай и глинтвейн, и, наконец, вышли на сцену: все стояли вокруг Порфирия, который обращался с сильной, эмоциональной речью к Раскольникову, мечущемуся по зрительному залу: «Жизнью не брезгайте!»

Я. Шкоф (Мармеладов). «Преступление и наказание» (Любляна).
Фото — С. Гриднев.

Сильнейшее впечатление произвел спектакль — и его прихотливая композиция, и оригинальный разбор текста, соединяющий воплощение и комментарий, и, главное, способ актерского существования. Необыкновенно сильно воздействовали мгновенные переходы из роли в роль: вот стоит Соня, слегка дрожит в свете прожектора ее обнаженное, беззащитное тело, но тут актриса начинает истерически хохотать и кашлять, прижимая к груди ком смятой одежды, и перед нами уже чахоточная, обезумевшая от горя и гнева Катерина Ивановна. Так же виртуозны преображения Я. Шкофа — из несчастненького хмельного Мармеладова вдруг вылезает жестокий насильник Лужин, а из того — увлекающий в бездны своей грешной души Свидригайлов, а потом — вальяжный, сибаритствующий в домашнем халате Порфирий, бесстыдно натирающий волосатые ноги пахучим кремом… Отточенная техника словенских актеров сочетается с эмоциональной насыщенностью, осмысленностью проживания каждого мгновения. Несмотря на вдумчивое погружение в текст Достоевского, может быть, самой сильной сценой спектакля (и чуть ли не лучшим моментом фестиваля) стал безмолвный диалог Сони и Раскольникова: они держали руки над свечкой, их пальцы светились, и это бессловесное, но внятное общение казалось подлинной магией. Для того чтобы возник подлинный театр, не обязательны ни сцена, ни кулисы, ни сложный свет, ни дорогие костюмы.