Профессор СПбГАТИ А. Д. Андреев выпустил пятый актерско-режиссерский курс.

В этом году Санкт-Петербургская театральная академия выпустила в свет три драматических актерско-режиссерских курса: в свободное плавание отправились вчерашние студенты Григория Козлова; Анны Алексахиной и Юрия Бутусова (правда, здесь необычная ситуация — курс остается еще на год в студии при театре им. Ленсовета) и Андрея Андреева. Однако если о «козлятах» и «бутусовцах» (как себя называют сами выпускники) «Петербургский театральный журнал» писал часто, много и подробно, то об «андреевцах» — ни разу. Досадное, непростительное упущение. Тем более странное, что это самый разнообразный и, я бы сказала, разношерстный курс из всех виденных мною за последнее время. Актеры и режиссеры А. Андреева образца 2014 года не укладываются ни в одну из систем, к ним невозможно подобрать какого-то одного общего определения. Не получается. Слишком разный репертуар, слишком непохожие и качественно разноуровневые спектакли.

В программе, составленной для дипломной декады, свободно уживаются пластические работы с постановками по классической и абсурдистской драматургии — пьесам Шекспира, Тургенева, Ионеско («Ромео и Джульетта», «Провинциалка», «Урок»); по произведениям середины девятнадцатого века — «Дагерротип» и «Беда от нежного сердца» В. Соллогуба («Петербургские водевили»), инсценировкам по мотивам поэмы Гоголя «Мертвые души». От трагедии до водевиля — настоящее жанровое безумие. Единственный общий элемент — апелляция к современности.

«Ромео и Джульетта». Сцена из спектакля.
Фото — архив Учебного театра.

Какую бы литературную основу ни выбирали для реализации режиссерских фантазий студенты А. Андреева и сам мастер курса, они всегда говорят на языке дня сегодняшнего. В спектаклях звучит популярная музыка, используются узнаваемые фразеологизмы, сленг, персонажи некоторых постановок напоминают известных киногероев. Иногда это получается хорошо и, что называется, работает на материал, по-новому представляя зрителю знакомый текст.

Иногда — смотрится, как избитый, порядком устаревший прием: в «Ромео и Джульетте» Андреева образы семейств Монтекки и Капулетти, ряженых в кожанки, громыхающих золотыми цепями, ведущих непрекращающиеся мафиозные разборки, отсылают зрителя к некогда наделавшей много шума и часто цитируемой картине База Лурмана «Ромео + Джульетта»…

Иногда подобное «осовременивание» откровенно идет в разрез с авторским текстом. Например, Алексей Иванович Ступендьев в исполнении Андрея Горбачева из «Провинциалки» Алексея Едошина — с нелепо топорщащимися усами, глупо улыбающийся, поблескивающий перстнем, вечно приглаживающий волосы, да так, что те оказываются приклеены ко лбу, — похож на персонажа Никиты Михалкова из «Жмурок» Алексея Балабанова. Намеренное огрубление героя, наделение его комическими чертами, которое проецируется и на других персонажей, приводит к тому, что перед нами уже не тончайшее, сотканное из оттенков и полутонов, нежнейшее полотно, а грубая пародия на якобы идеальные семейные отношения. Все витиеватости тургеневского монолога сглажены, кружевной узор распутан — сплошная прямая. Подтекста нет — есть очевидная двусмысленность. Конечно, можно и так. Чтобы было всем окончательно хорошо, режиссер вводит в качестве героя и самого автора: Николай Горлов, загримированный под Ивана Сергеевича (очередная пародия, копия), появляясь в начале, словно бы благословляет артистов на игру в классики. Временами выходит действительно смешно. Однако вместо предполагаемой подлинным Тургеневым полуулыбки зритель хохочет, смеется до колик. Текст пьесы сопротивляется, ломается на глазах. То же сопротивление материала мы видим и в спектакле «Мертвые души (сцены)» Антона Гриценко.

«Петербургские водевили». Сцена из спектакля.
Фото — архив Учебного театра.

Как бы ни соотносилась постановка с литературным первоисточником, как бы ни противоречила и ни конфликтовала с ним, актеры Андреева, занятые в спектаклях, держат линию, выстроенную режиссером. И в этом тоже есть свои плюсы и минусы. Очевидный плюс: соблюдение жанра. Ремесленно все исполнено идеально: надо обострить, типизировать характер — пожалуйста. Надо изображать трагедию, отыгрывая «события», — и это можно. Не всегда подобное строгое следование актерским догматам идет на пользу: жизни не хватает, ощущается острая недостача живого, теплого, человеческого…

Однако есть на курсе две работы — две редчайшие удачи: пластический спектакль, класс-концерт «Вдвоем», состоящий из 13 самостоятельных сцен, причем у каждой — свой режиссер; и одноактовка Эжена Ионеско «Урок» в постановке Ким Хюна. Это как раз тот редкий случай, когда совпадает все: желание быть современными, игра с разными жанрами, тяготение к эстетике абсурда. На обе работы не попасть: зритель записывается загодя, сколь бы частыми ни были показы, а посмотрев один раз, возвращается снова (так было и со мной)!

Небольшая 35-я аудитория, в которой работал еще Г. А. Товстоногов, забита до отказа. После обоих спектаклей актеров и режиссеров вызывают на поклон по семь-восемь раз. Первые два раза ребята выходят радостные и довольные, но чем громче аплодирует нетерпеливая публика, тем стеснительнее и смущеннее становятся выходы молодых артистов. Возникает ощущение, будто им неловко за то, что они чего-то недоделали… Хотя доделали, даже переделали, и зрительская благодарность вполне заслужена. Кажется, это хороший признак и прекрасный старт для новой, теперь уже профессиональной, жизни артиста.