П. П. Громов.

Сюжет едва ли не мистический — он приоткрылся 7 февраля в Карельской гостиной СТД, где презентовалась книга стихов с фотографией 20-х годов на обложке (карельская лодка в неспокойных водах Сегозера, паренек на веслах).

Филологи и театроведы читают книги Павла Петровича Громова (1914–1982). Главные из них: «О стиле Льва Толстого: „Диалектика души“ в „Войне и мире“»; «Блок, его предшественники и современники»; «Написанное и ненаписанное». Есть целый цикл его вступительных текстов в Большой и Малой сериях «Библиотеки поэта». Статьи «Ансамбль и стиль спектакля», «Ранняя режиссура В. Э. Мейерхольда» — школа для поколений театроведов, по крайней мере, петербургских. И вот явился Громов-поэт.

***

Прекрасное трагическое небо
Мой город оцепило с трех сторон.
Четвертый край зловещей черной требой
В морскую небыль прямо погружен.

Высвечивают неживые луны
Любимый мой, мужицкий мой ампир,
И новые неведомые гунны
В двадцатый век толкают прежний мир.

И корчась от невиданных ненастий,
Давясь давно средь оголтелых толп,
Я за ампир цепляюсь коренастый,
За чуждый мне Александрийский столп.

***

В дальних ярусах чем-то светлым отрыдалось —
Если хочешь — своей молодостью это назови.
В складках занавеса продекламировал Дон-Карлос.
О судьбе, об истории, о любви.

Через три ступени, и еще через три шаг подпрыгивающе-спорый,
Хоть подобное опьянению состояние и было не вполне в чести,
Ты потом окунаешься в театральные коридоры
С тем самым запахом, что через жизнь придется нести.

И в тридцать, и в сорок лет будет жечь этот запах едкий.
Не весна и не осень, не газета и не стих, не жизнь и не тлен —
Отдающий горьким привкусом первой пятилетки,
Исходящий от сцены, от занавеса, от кресел и просто от стен.

Позади остались пустынные витрины и свистящие метели,
Вдоль Фонтанки в оцепененье застылые дома.
И один, и два, и три звонка, наконец, отзвенели,
И в прожекторном свете возникла черная правда трагедии сама.

К микрофону выходили и филологи, и театроведы, и люди, знавшие, помнящие Павла Громова. Стихи Громова читал не раз упомянутый в громовских «Монологах семидесятых» актер Сергей Заморев. В его замечательном Якове из «Семейного портрета» (театр «На Литейном») сквозит давний ленсоветовский Миколка («Преступление и наказание»). В великолепном актерском ансамбле того спектакля именно Миколка поразил Громова попаданием в самую суть Достоевского.

Карельская гостиная, это надышанное театром и человеческой памятью пространство, показала, на что она способна.

Когда-то Б. М. Эйхенбаум сказал своему бывшему аспиранту Громову, с которым они вместе готовили собрание сочинений Лескова: «Вы лирик и мистик» (этой репликой Эйхенбаум объяснил, почему он привлек его внимание к рассказу Лескова «На краю света). Так вот, обе части этой формулы явственно прозвенели во вчерашнем событии.

Стихи были обнаружены в наследии П. П. Громова посмертно. Мне их передала его старшая сестра А. П. Громова-Вовчек. Началось все с краткой публикации в журнале «Звезда». Книга не могла не выйти, она, можно сказать, «сама себя издала» — руками Владимира Игоревича Орлова с его благородным проектом «Культурный слой».