Баварский Национальный Балет.
«Goldberg-Variationen» (на музыку «Вариаций» И. С. Баха).
Хореограф Джером Роббинс, костюмы Джо Ойл, свет Томас Скельтон

«Gods and Dogs».
Музыкальная композиция  Иржи Килиан (произведения Л. Бетховена и Д. Хаубриха).
Хореография и сценография Иржи Килиан.
Костюмы Йоке Виссер, видеопроекции Татсуо Унеми и Даниель Бисиг

Неравнозначный вечер: полтора часа непомерно длинной реконструкции балета с сорокалетней историей и двадцать пять минут сумасшедшего модерна, когда хочется успеть поймать и понять каждое движение, а всё вдруг раз — и заканчивается…

Первое Pas de deux в «Вариациях» рассмешило нелепой эклектикой костюмов — она была в кринолине и больших барочных башмаках с каблуками, а он казался сильно несоответствующим ей по росту, и выглядел в белых современных мягких туфлях как будто забыл или не успел по дороге на сцену обуться и выскочил к партнерше в носках. Дальше все соло, Pas de deux, Pas de trois, групповые партии, в которых занят порой весь ансамбль Баварского Балета, идут как бы по историческому пути развития классического танца: от барокко с пафосными представительными жестами придворного танца, до порой бродвейски-грубых движений (всё-таки американцы выучены иначе, чем танцовщики европейской балетной школы) — до сегодняшнего дня, со все усложняющимися технически па, прыжками, поддержками. Самыми яркими впечатлениями остались парные танцы премьеров театра — Лукаша Славицкого и Лючии Лаккары и хулиганская буффонада Ильи Саркисова, Владемира Факциони, Леонарда Энгеля и Максима Чащегорова, разложенная по движениям на «четырёхголосный» канон.

Понятно, что балетмейстеры компании Нью-Йорк-Сити разучили с баварской труппой тот балет, который они танцевали у Роббинса начиная с 1971 года, но суть постановки можно было донести до зрителя за полчаса. Непобедимая музыка Баха доказала свою ведущую роль в спектакле. Бурю аплодисментов получила на премьере пианистка Елена Медник за свой титанический труд — полтора часа фортепианного соло без пауз. Впрочем, то, что некоторые зрители в партере вокруг меня буквально впадали в спячку во время долгих балетных повторов, подтверждает легенду о том, что российский дипломат Кайзерлинг, страдавший нарушением сна, заказал Баху эти вариации, чтобы пианист Гольдберг играл ему их по ночам, как средство от бессонницы.

Леонард Энгель, Илья Саркисов в спектакле «Goldberg-Variationen».
Фото — из архива театра

В мае 2009 года в Баварском Балете состоялась премьера балета Килиана «Zugvögel», в этом году та же творческая группа хореограф-композитор-сценограф-видеодизайнер перенесли на мюнхенскую сцену балет «Gods and Dogs» для четырех пар танцовщиков (Владемир Факциони, Эмма Барроуман‚ Штефани Ханкокс, Дастин Кляйн, Илья Саркисов, Моника Хедждукова, Сюзанна Зарадникова и Лукаш Славицкий). Почему «Gods and Dogs»? Стоит ли за названием какая-то мифологическая или историческая идея «приручения», верности, надежного друга рядом — это не важно, так же как и свеча на авансцене не священный огонь, не страшный «красный цветок» и не цель, к которой все стремятся. Здесь же — знакомый по многим постановкам Килиана разлетающийся серебристый занавес. В этот раз он, ритмично подрагивая и переливаясь на свету, похож на серую шерсть бегущего лохматого пса. Фигура пса время от времени показывается на сцене в виде проекции: он бежит, смотря вперед, в публику, и всё увеличиваясь в размерах

Удивительно сведена фонограмма (фа-минорный струнный квартет Бетховена и музыка Дирка Хаубриха) — оказывается, «препарирование» классической музыки возможно и не вызывает протеста и слухового дискомфорта.

Иржи Килиан: «Меня интересуют границы между нормальностью и безрассудностью, между здоровьем и болезнью, а также нормы, которые определяют и то и другое». Можно предположить, что постановщик играет со словесным палиндромом «gods-dogs» хореографически — в отношениях каждой пары есть очевидное стремление отзеркалить, прочитать слева направо и справа налево движение партнера, и «ответить» ему тем же, это хореография экспрессивного и жесткого диалога. В этом суть взаимоотношений партнеров, от любви до борьбы, и наоборот. В каждом Pas de deux есть некая вывернутость наизнанку.

Но ещё более парадоксален тот же конфликт, выраженный в соло — Владемир Факциони борется с «перевёртышем» в себе, когда, например, кисть руки начинает жить самостоятельной жизнью, когда она неподвластна остальному телу, и это вдруг меняет, ломает общую пластику танцовщика. Затем тело возвращает кисти импульс непокорности, а она уже становится, наоборот, мягкой и плавной.

Собственно, в острых углах и стремительных перетеканиях, во всех плоскостях и направлениях, во внезапной смене темпоритма, в импульсе, задаваемом телу каждый раз по-новому, неожиданно, и узнаваем почерк Килиана.

Он завораживает, притягивает внимание, отрубает остальные мысли, чувство времени. И очнувшись, потому что в зале включается свет, пытаешься протестовать «Что, и это всё-ооо?», потому что мааало…