Лето. Редакция в разъездах. Но, тем не менее, доделывается (чтобы выйти в сентябре) новый номер, № 65. Он традиционно «молодежный», создается молодежной редакцией (каждый год ее состав ротируется…) и нынче долго имел рабочее название «Два сапсана», пока не переименовался в «Два плацкарта». Этот проект — взаимное путешествие из Петербурга в Москву и из Москвы в Петербург молодых критиков двух столиц. Посередине «Бологое», расширившее свои границы от Ачинска до Стратфорда на Эйвоне.

Показалось интересно «встретить» две театроведческие школы, посмотреть на спектакли двух столиц непредвзятым глазом людей, спустившимся на парашюте из другого контекста (каждый «полет неофита» будет «заземлен» неким «подвалом аборигена» — небольшим текстом маститого критика, живущего в контексте своей столицы и не читавшего текст молодого коллеги…) Словом, в прохладе редакционного подвала «на сносях» — московско-питерский номер молодых.

Много лет назад, в № 20, «ПТЖ» уже предпринимал путешествие из Петербурга в Москву. Номер открывался эссе Сергея Юрского. Пока нынешние авторы рассматривают театральный ландшафт «по двум концам „Красной стрелы“», пытаются выяснить свойства театрального менталитета двух столиц и понять общие черты театра периода глобализации, мы публикуем то старое эссе Сергея Юрьевича и кланяемся ему с Моховой улицы. Текст, как кажется молодым авторам «ПТЖ», не устарел…

ПО ДВУМ КОНЦАМ «КРАСНОЙ СТРЕЛЫ»

МОСКВИЧИ И ЛЕНИНГРАДЦЫ

Ах, да Боже ж ты мой, да не может тут быть никогда ни единения, ни единообразия! Москва и Петербург — эти два города вечно будут противостоять друг другу, качаться на гигантских весах, то возвышаясь, то унижаясь. Ведь и построен-то Петербург назло Москве — в пику, навыворот. И люди разные, антиподные. Еще Гоголь различил массу противоположностей, а тогда прошло только 150 лет с основания северной столицы. А с Гоголя и по сей день еще почти столько же лет прошло. Города разбухли. Москва чуть ли не до Клина тянет щупальца к Ленинграду — вгоняет клин прямо в северо-западную Пальмиру. Да и Ленинград не сжимается, а обороняется разбуханием: что там Обухово, Колпино — уже и Саблино, и Тосно, и чуть ли не до Любани все «Лен… Лен… Лен…» — приставочка приставучая (Ленхлад… Ленобл… Ленгос…). Тянутся друг к другу городки! Между ними ниточки напряглись: рельсы раз! Рельсы два! Шоссе раз! Шоссе два! А самолеты? А проселки?! А тропки??!! И люди идут и едут — сидя и лежа, споря и молча, с песнями и без вещей, с подругой и без надежды, и с деньгами, и без провожатых.

Люди разные, антиподные. (Говорил уже, извините! Да и Гоголь 150 лет назад заметил, так что… ой, ой, повторяюсь!)

Тронулась «Красная стрела», поехали. У окон в коридоре и те и другие.

Ленинградец всегда полон восторга — он едет в столицу, это прекрасно! (Или он едет из столицы — это тоже прекрасно!) Он едет через столицу за границу — это великолепно! (Или из-за границы через столицу — тоже великолепно!) Он (ленинградец) потирает руки, прищелкивает языком. Он кривит рот в привычность, старается шутить, насмешничать, но восторженность проглядывает, пробивается.

Москвич спокойно-снисходителен. Он знает, что его шансы все равно выше. Ленинград ЦЕНИТСЯ, Москва КОТИРУЕТСЯ! А это большая разница! Ценится на словах и на рубли. Котируется на деловых бумагах и на валюту.

Ленинградец вежливо оживлен.

Москвич полусонен.

Ленинградец смеется чужой шутке, даже если она не очень смешна. Москвич чужую шутку просто пропускает мимо ушей, а смеется позже, среди общего молчания. Смеется собственным воспоминаниям и ассоциациям.

В одежде ленинградца наличествуют пуговицы, часть которых бывает застегнута. У москвича в одежде только «молнии». Носит свитер или накидку, презирает галстуки.

На предложение встретиться ленинградец начинает длинный разговор о часе и месте будущей встречи, говорит о своей занятости, о желании обязательно увидеться, записывает адрес и телефон, одним словом — суетится. Москвич сразу и твердо обещает, не выясняя никаких подробностей, потому что твердо знает — договор ни к чему не обязывает, да и вообще — если надо будет, найдут.

Упоминая в разговоре фамилии высших руководителей государства или ругаясь матерно, ленинградец понижает голос и косится по сторонам. Москвич вообще-то говорит вполголоса и хрипловато, но мат произносит внятно и звонко, фамилии верхов резко выкрикивает и при этом победно смотрит вокруг.

И москвичи, и ленинградцы очень любят, когда кто-нибудь из знакомых подвозит их на машине. Ленинградец при этом старается оплатить чем-нибудь духовным — рассказывает забавные истории, советует наилучший маршрут, угощает водителя сигаретой. Москвич, напротив, без спросу берет хозяйскую сигарету, открывает бардачок и ищет там спички, вынимает оттуда разные предметы, наткнувшись на что-нибудь фривольное или двусмысленное, укоризненно качает головой и тонко улыбается. Говорит о недостатках машины, водителя, дороги, города. Но говорит не горячо, а устало.

Москвич имеет много знакомых иностранцев. Встречаясь с ними, он сощуривает глаза, тычет кулаком в грудь, говорит почти исключительно матом в смеси с именем и фамилией данного иностранца. Например: «Ну, глядь, Родриго, хлоп мою гладь, Суарес, равно ты рваное, Дриго, езда в незнаемое, писсуарес…» После этого москвич обнимает иностранца за плечи и на секунду прижимается щекой к щеке. Знакомые женщины-иностранки у москвича обычно уродливые и очень богатые. Он их треплет по щечкам и по грудке и между прочим ждет и поглядывает — не обломится ли чего? И обычно обламывается.

У ленинградца есть знакомый, у которого брат знал одного иностранца. При встрече с иноземцами ленинградец слегка приподнимает подбородок и напруживает мышцы. Взгляд его становится отсутствующим, потому что ленинградец в это время складывает в уме английскую фразу «я очень хотел бы узнать, где сейчас Рей Бредбери, жив ли он?». Потом, уже сложив фразу, решает, что спрашивать об этом нетактично, в результате ничего не спрашивает и еще выше поднимает подбородок.

Раньше ленинградцы не любили приглашать к себе домой, потому что «мама уже легла, ребенок нездоров и квартира коммунальная». Москвичи по тем же причинам, напротив, тащили к себе в гости. Ленинградцы постепенно научились московскому гостеприимству, а москвичи к тому времени уже обзавелись отдельными квартирами и стали «давать приемы» — определенное число штук в год, не считая деловых обедов и ужинов — с очень определенными людьми и четко определенными намерениями. Теперь ленинградцы тоже попросту никого не приглашают, но «целевыми» застольями овладели не в полной мере.

Если кто-нибудь восхищается ленинградцем, тот благодарит и говорит, что особенно рад оценке именно этого человека, потому что много труда вложил именно в это произведение.

Москвич при похвалах вертится, делает вид, что не слышит, потом посылает говорящего в жопу и говорит (по-доброму, с улыбкой), что «все это» (а именно — роль, спектакль, роман, статья, диссертация и т. д.) — «хреновина», дает понять, что «все это» абсолютная импровизация, что «он сам удивляется, откуда такой всеобщий успех».

Если ленинградца ругают, он злится и сникает. Москвич выслушивает внимательно, не отвечает ничего, но запоминает навсегда.

И ленинградцы, и москвичи очень любят начальников, которые к ним благоволят. О любящих их начальниках среднего ранга они говорят: «Это наш человек». О тех, кто повыше: «Это абсолютно свой парень». Еще выше связи ленинградца не доходят, а связи москвича доходят, и он говорит: «ОН ТАМ исключение! ОН понимает ВСЕ! ОН про НИХ все знает!»

Москвичи в большинстве бросили курить.

Ленинградцы курят, имея малые возможности развивать другие пороки.

При проходе таможенного контроля ленинградец сильно потеет. Москвич громко переговаривается с тем, кто стоит сзади, и жует жвачку.

И москвичи, и ленинградцы очень любят, когда что-нибудь запрещают. Тогда они звонят друг другу по телефону и громко возмущаются.

У москвича есть два видеомагнитофона (чтобы нужное переписывать). У ленинградца есть друг, у которого есть видеомагнитофон.

Ленинградец чистит зубы на ночь.

Москвич вообще не чистит, а опрыскивает рот специальной жидкостью, подаренной одним шведом.

Ленинградец читал последний рассказ такого-то.

Москвич пил с ним (с таким-то) не далее как вчера.

Ленинградец познакомился с Лидией М.

Москвич был на ней женат, и даже два раза.

Ленинградец получил международную премию (правда, не сам ездил получать — не успели оформить документы). Москвичу остается только криво улыбаться и шумно втягивать носом воздух.

Лысеют москвичи раньше, но у ленинградцев быстрее портятся зубы.

При гастрите москвич чаще имеет пониженную кислотность, ленинградец — повышенную. В сексуальном плане москвич слабее, но развязнее.

На морском пляже ленинградец немедленно кидается в воду и заплывает далеко-далеко. Москвич, помочив ноги, возвращается на берег и начинает рассказывать анекдоты.

Ленинградцы любят ходить в кино. Москвичи любят ходить в Дом кино.

Умирают москвичи обычно в больнице. Ленинградцы чаще дома.

Памятники им ставят примерно одинаковые. Но ленинградцам чаще из гранита, а москвичам из габры или мрамора.

Трава и тут и там растет похожая.

Говорят, что климат раньше сильно отличался, но теперь (по общему мнению) почти сравнялся.

Небо тут и там похожее, северное.

Птицы в нем летят те же. Когда на юг, то сперва через Ленинград, а потом через Москву. Когда обратно, то наоборот.

Но птицы те же.

Декабрь 1984 г.