«Ковчег 2». Г. Мнацаканов, Л. Бессмертная.
Театр «Сатирикон» (Москва).
Режиссер Гоша Мнацаканов, сценография и костюмы Варвары Маценовой.

В мире, погруженном в войны, бахвальство ядерным оружием, мысли о конце света, конечно, неизбежны. Кому-то кажется, что начало уже положено, кому-то — что уж недалече. А для кого-то личная катастрофа уже случилась. Например, пришлось вынужденно уехать или остаться. Обстоятельства сдавливают горло, пространство выбора часто сужается до двух зол. И сегодня от спектакля с названием «Ковчег 2» про апокалипсис и последнюю ракету, которая эвакуирует людей на Марс, а один не хочет уезжать, ждешь как минимум — содержания, как максимум — своевременности. Иначе зачем? Сюжетная рамка настолько избита, что ее можно брать только как китч или иносказательную гиперболу. Или все вместе. И, по-моему, спектакль Гоши Мнацаканова — это скорее попытка китча, но, как кажется, не совсем удавшаяся, хотя с отдельными яркими решениями. А ожидания содержания и своевременности довольно сильно расходятся с реальностью, как та самая ракета, эффектно отрывающаяся от земли в клубах рыжего пара в конце первого акта.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

При этом сценография (художник Варвара Маценова) до начала как будто настраивает на обратную интонацию. Пространство разделено узнаваемой каменной стеной с колючей проволокой — с одной половины, и верхней балкой, на которой вычерчено «Господи! Помоги мне выжить», — с другой. Пол устлан черными опилками, первый ряд и колонки на сцене закутаны в темную шершавую пленку с просветами воздуха. По центру выставлен бак, у которого потом будут греться и жарить бутафорских крыс выжившие. «Берлинская стена» узнаваема, но урезана, нет продолжения цитаты — «…среди этой любви». Но это как раз работает и на китч, и на усложнение, потому что образ одновременно отрывается от контекста, но и встраивается в подсознательное на уровне абсолютного и единственного: та самая одна стена.

А дальше вдруг начинается ситком, который в первом акте еще балансирует на грани гротеска, но во втором однозначно одерживает верх. Сначала являет себя народу главный герой Вася Мухин (Илья Рогов), который держит монолог про затягиваемую сигаретку, а потом начинает травить анекдот, неожиданно-ожидаемо материализующийся на сцене после его рассказа. Сюжет про то, как стреляют сигаретки, служит поводом для парада типов — именно типов, первоначально клишированных образов, призванных, видимо, олицетворить картину мира.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Сам Вася — одинокий интроверт с мизантропными замашками, который хочет, чтобы его наконец все оставили в покое. Конечно, в конце концов он поймет, как жестоко ошибался. Безымянный Милиционер (Илья Гененфельд) — не приговский, ближе к михалковскому — узнав, что на Марсе не нужны представители его рода, оторвет звездочки с погон и выбросит их в небо, на котором они моментально загорятся. Словесно метафору можно назвать забавной, но эффект двоякий, потому что совмещенная с характерным звуком звона, взрыва и хохота в зале, она напоминает все тот же ситком. Бывший заключенный Серафим Братов (Иван Канонеров), изначально отыгрывающий только свою фамилию, потом раскроется как человек, сидевший в лагере, но за что — непонятно, лагерь здесь выступает еще одним штампом. История быдловатого типа, на все замечания перестать курить на взлетной площадке отвечающего «и че», завершится монологом о любви по переписке с Любовью. Встреча лицом к лицу с ней в итоге не случается, но случается озарение про то, что апокалипсис — это когда нет любви, а есть страх. И весь спектакль наполнен проговариванием таких простых истин, и через это сложно пробиться эмоциям, потому что все очевидно и понятно. Согласие есть, но нет переживания.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Наконец к компании желающих скорее покинуть мертвую Землю и отправиться на Марс за неизвестной, но точно лучшей жизнью присоединяются еще четверо. Пожилой армянин (Арсен Ханджян), на сайте спектакля названный Шашлычником, но отыгрывающий первое время именно национальные стереотипы, при этом безобидные, не призванные никого задеть. Он поразительно меняется в момент, когда его не пускают на борт с часами погибшей возлюбленной: срывает с себя меховую шапку, очки, эти часы — и вдруг оказывается будто молодым, но постаревшим человеком. Игорь (Ульяна Лисицина), появляющийся в типовом советско-спортивном костюме и шлеме летчика, заваленный чемоданами своей жены Светланы (Елена Голякова), которая вдобавок ко всему прочему еще и выше его на пару голов. Наравне еще с двумя мужскими образами, сыгранными утонченными актрисами, это большая удача спектакля. Игорь — классический карикатурный подкаблучник, на все испрашивающий разрешения (даже рассказать анекдот — да, анекдоты занимают половину первого акта), — в итоге принимает волевое решение об освобождении себя и жены друг от друга из-за ее нового увлечения — неким Мужчиной (Константин Новичков), недвусмысленно похожим на Игоря Талькова и разговаривающим с его хрипотцой. Тальков же будет висеть на плакате в доме Васи во втором акте, но дальше эта отсылка, кажется, никуда не ведет, кроме возможного застывшего образа времени, в котором все смешалось — и советское, и раннее постсоветское.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Во время общения со всеми этими персонажами у Васи зреет план никуда не полететь. Поэтому когда все, наконец, дожидаются посадки на ракету, он решает остаться на Земле. Но тут, конечно же, появляется она — девушка в белом плаще без красного подбоя, но в красном берете, с прозрачным именем Ева (Софья Щербакова), в которую Вася, конечно, мгновенно влюбляется.

Их общение поначалу складывается за сценой, пока нам показывают посадку на рейс, которую осуществляют роботы — две красноволосые девушки (Андромеда — Полина Райкина, Аделаида — Екатерина Вьюхина), с красной помадой, с красными галстуками, в красных туфлях, с красным телефоном для связи с начальством и вдобавок с красной луной на фоне. Красный здесь может выступать как цвет и апокалипсиса, и нового старого советского, и просто как цвет, значащий одновременно все и ничего в мире, где царствует китч. Роботы механично выполняют свою работу, не вникая в житейские проблемы пассажиров — кого-то пропускают, кого-то нет. Изредка вдруг у них прорезается голос, но в основном они общаются молча, через компьютер. Рядом с ними стоит робот Эриксон (Анна Петрова) — еще один прекрасный мужской образ, сыгранный актрисой, — который в нужный момент разражается криком: «Добро пожаловать на борт!» Эриксон похож на маленького жестяного солдатика в доспехах, сделанных самим на скорую руку из подручных средств. Поначалу он может разговаривать только ором, но во втором акте научается и тихой человеческой интонации. И, наконец, в команде корабля есть Персей Иваныч (Алина Доценко), и это радикальное перевоплощение нежной Гретхен из спектакля Сергея Тонышева «Как Фауст ослеп» в этакого начальника неизвестного отдела, «решалу» 50 с лишним лет, в речи которого различимы только непереводимая игра слов с использованием местных идиоматических выражений.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Тем временем, у Васи и Евы, когда они снова выходят на сцену, уже появляется свой саундтрек — «Hey You» Pink Floyd, строки из которого сразу обретают дополнительный смысл у стены на сцене. Теперь это еще и пинкфлойдовская стена:

Hey you, out there beyond the wall,
Breaking bottles in the hall,
Can you help me?
Hey you, don’t tell me there’s no hope at all
Together we stand, divided we fall.

В спектакле вообще много рок- и поп-хитов: «Мама, мы все тяжело больны» Цоя; «The end» группы The Doors; «Voyage, Voyage» как фон для фееричной сцены с танцем Андромеды и объяснением с ней Персея Иваныча; «Space oddity» Дэвида Боуи на финал истории Васи и Евы и так далее. Но, возвращаясь к началу их сюжета, дальше он развивается по двум линейным направлениям. Первый путь — внешнее заложенное противоречие (Вася невысокого роста, неуклюжий, нелюдимый; Ева — высокая красавица с длинными светлыми волосами, разговаривающая подчеркнуто тоненьким голоском, постоянно за все извиняющаяся; в общем, все намекает на то, что они никогда не смогут быть вместе, но чудесным образом, конечно же, будут). Вторая линия — обыгранная притча об Адаме и Еве. Обыгранная попыткой того же китча, постепенно снисходящая до уровня шаблона.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Наконец ракета отправляется на Марс без Васи. Он не находит слов для Евы, чтобы она осталась с ним, а она не может уговорить его спастись. Кажется, это был бы прекрасный финал спектакля, с многоточием и хотя бы долей недоговоренности. Но сюжет продолжается дальше и неумолимо движется к полной и безоговорочной ясности.

Во втором акте меняется пространство. Теперь перед нами на улице 1 Мая стоит деревянный домик Васи под номером 13 (адрес — еще одна эклектичная комбинация, работающая все так же на эффект бессмысленного хаоса), с покосившейся крышей, пузатым советским холодильником и священным абажуром внутри, с портретом Игоря Талькова на видном месте. Самое интересное здесь в том, что весь дом — это кухня, сакральное пространство для откровенных разговоров и любимая Евой часть в каждом доме. В саду стоит засохшая яблоня как напоминание о потерянном рае, над ней все еще нависает красная апокалиптичная луна. Пространство символично и как будто создано для другой интонации, перпендикулярной действию. Это работает и на объем, но все же иногда кажется, что в этих декорациях мог бы прозвучать совсем другой спектакль.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Мы узнаем, что Вася и Эриксон остались одни; почему робот не улетел с остальными на корабле — непонятно. Есть еще несколько самоуправляемых жестянок, собранных из вентилятора и каких-то железяк, которые хором вздыхают о прошлых ценах на бензин и о том, какой мир потеряли, — все из-за Сталина, конечно, из-за Сталина. Понятно, что здесь пародируются все — и те, и эти, а основной мотив — как же вы все надоели, да здравствует эскапизм. Эриксон просит отпустить его со своими собратьями, и Вася остается один, слушая трек «Hey You» и засыпая. И тут ему является Ева.

Сюрреалистичный сон набирает обороты, и вот уже весь второй акт посвящен тому, как Ева и Вася строят свой рай на вымершей Земле, в соответствии со всеми мечтами второго, даже вместе стареют, и рамка начинает немного напоминать пародию на фильм «Начало» Кристофера Нолана. И это, конечно, тоже часть китча. Но китч хромает на обе ноги: во-первых, не просто из-за сниженного, но из-за низкопробного и лобового юмора, которым пестрит весь акт; во-вторых — из-за крайне предсказуемого развития событий, без игры с ожиданиями. Например, в момент после долгожданной близости происходит переворот гендерных ролей и пародируются любовные диалоги из классических театральных текстов Шекспира и Чехова, но в ключе примитивного. Вася-Джульетта стоит у окна, завернувшись в простыню, а Ева-Ромео отхаркивается, постоянно почесывает пятую точку и сплевывает луну на реплике «Да я луну для тебя достану», после чего красная луна становится белой. Больше похоже не на китч, а на сценку уровня камеди клаб. Или чуть дальше — Ева звонит богу, чтобы он оживил яблоню, съедает яблоко, вдруг ей становится нехорошо с животом, она уходит за домик, а Вася за время ее отсутствия стареет. Возвращается Ева тоже бабушкой, с репликой, что «просирала лучшие годы своей жизни». На фоне туалетного юмора история несколько теряется, развитие постепенно заходит в тупик: Вася, конечно, просыпается. Конечно, он оказывается один. Конечно, он пытается, как Ева из сна, дозвониться до бога. Не дозваниваясь в начале, осознает все свои ошибки — «Зачем нужен дом, если под его окнами никто не кричит?» — человек не может быть один — бог берет трубку, и Вася услышан. Все отматывается назад, снова посадка на рейс. Вася говорит Еве, что он ее любит, — и она, не задумываясь, теперь уже как в романтической комедии, отбрасывает в сторону свой чемодан — и они вместе остаются на вымершей планете. Да какая разница, что тут все погибло, зато мы будем вместе и одни в целом свете. И построим свой рай на костях. Или за железным занавесом. Ура, эскапизм.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

При всем том, что «Ковчег 2» бесспорно яркое событие — с несколькими искрометными образами, невероятно красивой сценографией и отдельными интересными решениями, — новым, оригинальным и глубоким с точки зрения содержания его назвать трудно. Как кажется, основные проблемы спектакля не только в том, что он построен на довольно примитивном юморе (скорее осознанно примитивном, но в итоге обедняющем концепт), на ожидаемых поворотах и резонерском проговаривании всех посылов и идей, — но еще и в том, что все это не особо обыгрывается. Все-таки китч сегодня — это игра с клише и штампами, а не просто парад этих клише и штампов. Кажется, есть разница.