На фестивале Александринский прошла лаборатория «Театр вне театра»

30 декабря 1916 года Виктор Шкловский пишет статью «Потебня», посвященную первому русскому выдающемуся лингвисту, создававшему систему научной поэтики. Шкловский называет Потебню человеком гениальных возможностей, но свой главный теоретический манифест «Искусство как прием» начинает с критики учения Потебни, согласно которому поэзия основывается на образах.

23 сентября 2025 года в гостинице «Астория», буквально напротив нашего родного института на Исаакиевской, где под крышей графа Зубова зарождалась и расцветала формальная школа, неразрывно связанная с именем Шкловского, мы смотрели первый эскиз режиссерской лаборатории «Театр вне театра» по «Сентиментальному путешествию» Виктора Шкловского. Что еще нужно знать о настоящем сайт-специфике? Надо знать, что режиссером эскиза была Аня Потебня.

В. Захаров (Шкловский). Сцена из эскиза «Сентиментальное путешествие».
Фото — Владимир Постнов.

Сюжет, сюжет… Когда ее спрашивали, почему она взялась за Шкловского, мне казалось, что вопрос некорректен (хотя не знаю, потомок ли Аня великого Потебни и его сыновей Андрея и Александра), но режиссер отвечала: потому что это про нас. И правда про нас: про расколотое время, осколочное сознание, разбитое пространство, жестокую действительность, страшные военные свидетельства, попадавшиеся Шкловскому на путях его отечественных и эмигрантских следований, дробное сознание. Про «жизнь есть сон» (Шкловский в голове Официанта или Официант в голове Шкловского — так и названы все персонажи). Про бег, эмиграцию, желание вернуться к своему языку и работать на нем. Наверняка Аня ставила про своего учителя, ставившего всегда свои сны о пьесе и последние годы тосковавшего «в Берлине» (вместо города, в котором живет эмигрант Шкловский, поставьте любой, в котором жил после 2022-го Юрий Бутусов, курсу которого принадлежит Потебня). «Неправильно, что я живу в Берлине…» — откликается списком имен.

Сцена из эскиза «Сентиментальное путешествие».
Фото — Владимир Постнов.

Редкий случай, когда девочка-режиссер, в прошлом году окончившая ГИТИС, чувствует историю не как звук пустой, а как связь всего со всем. И нашелся актер Валентин Захаров, даже напоминающий чем-то Шкловского, и он отлично промолчал роль, собирая в глазах, полных слез, осколки реальности. И это режиссеру важнее того, что «серапионов брат» не дан в эскизе во всей неприятной кривизне своей долгой жизни (а эти вопросы-претензии предъявляли критики-обсуждальщики: мол, где поездка на Беломорканал? Прибавлю: где травля Пастернака?). Но лирическое чувство причастности было здесь важнее ЖЗЛ, и важнее того, что абонированная театром «Астория» не позволила постановщику распахнуть двери банкетного зала в зимний сад и сделать сайт-специфическую красоту-красоту, как хотелось Ане. Бог с ним, с садом: напротив был Институт истории искусств, и получался не сайт-специфик, а спейс-специфик, воздушный мост. И мы легко могли себе представить весь ХХ век, прошагавший и просквозивший через этот зал «Астории» (я почему-то вспоминала читанную в школе пьесу Штейна «Гостиница „Астория“», действие которой происходит во время Великой Отечественной). «Я вижу город Петроград в семнадцатом году…» В одном из эпизодов Шкловский пишет о том, как они жили в Доме искусств, — о «птичьем легкомыслии» Мандельштама, о Гумилеве, запрещавшем молодым поэтам писать в стихах о весне (вот ведь класс!)… Все рядом. Театр вне театра выходил тут в полной мере, еще раз связав в истории фамилии «Шкловский» и «Потебня», а всех нас — с миром «Сентиментального путешествия». Но опорным словом тут было «вне»…

В. Захаров (Шкловский). Сцена из эскиза «Сентиментальное путешествие».
Фото — Владимир Постнов.

Режиссер А. Потебня делала поэтический театр, словно следуя определениям лингвиста А. А. Потебни, о которых Шкловский писал: «Потебня и его многочисленная школа считают поэзию особым видом мышления — мышления при помощи образов, а задачу образов видят в том, что при помощи их сводятся в группы разнородные предметы и действия и объясняется неизвестное через известное». Так и было.

***

В ночь с 11 на 12 марта 1801 года в Михайловском замке был убит Павел I.

В белые ночи 2005-го Андрей Могучий показал во дворе замка свой «умышленный спектакль» «Петербург», отсветив историей реального отцеубийства историю готовящегося убийства князя Аблеухова, в котором участвует его сын. Да и в последнем по времени спектакле Могучего «Холопы» финальная тьма павловского царствования кидает тень от Михайловского в зал… Тайм-специфик, в общем.

Сцена из эскиза «2Павел1».
Фото — Владимир Постнов.

24 сентября 2025 года в Малом тронном зале дворца ученица Андрея Могучего Ася Литвинова показала эскиз «2Павел1» по пьесе Маргариты Кадацкой, расстелив под портретом Павла ковер в виде кровавой лужи (художник Софья Скороходова), набелив лица актеров краской, что было правильно: невозможно играть в реальном и даже сакральном месте героев реальной истории, не остраннив их сюжетом (как было с «Петербургом») или гротесковой театральной маской, как сделала Литвинова. Тем более здесь, где тень бедного Павла скитается меж портретов предков и потомков, о которых мы знаем, в сущности, так же мало и недостоверно, как о нем (после показа мы с Аленой Карась всматривались в лица династии и силились припомнить, что, собственно, знаем мы об Иване Алексеевиче — старшем брате Петра I, кроме того, что у него была дочь Анна Иоанновна… И чувствовали себя чебутыкиными: жизнь-то прошла, словно и не жил…).

О Павле мы как будто что-то знаем, но — все неточно: сильно подчищена была история, уничтожены документы, камер-фурьерские журналы, подтерты следы британского фунта, участвовавшего в заговоре (колонизация Индии удалась Англии легче, когда был уничтожен конкурент). Конечно, сегодняшние режиссеры ставят про сегодня, и как Ане Потебне важны были сны про сегодня, так исполнителя роли Павла Александра Худякова волновало, как может править страной человек, внутренне изуродованный, не разобравшийся со своими травмами и комплексами…

А. Худяков (Павел). Сцена из эскиза «2Павел1».
Фото — Владимир Постнов.

Правду сказать, Маргарита Кадацкая взяла в драму не что-то новое, а известный мотив Павла как русского Гамлета (развратная нелюбящая мать, убившая отца), а Ася Литвинова балаганно его аранжировала. Тут актеры играют перед императором «Гамлета», тут «лицо времени» — несчастная клоунесса Мария Федоровна (Юлия Гришаева) и ее бледный сын Саша (Иван Вальберг). Эскиз был ладно скроен и неплохо сшит, но не таил загадок и новостей.

***

Все лето 2025 года соотечественники посвятили чтению большого тома «Эйзен» пера Гузели Яхиной, романа-буфф.

А уже 25 сентября в овальном помещении Левашовского хлебозавода Роман Муромцев со своей командой представил эскиз по роману.

Когда я думала о природе этого неровного, кусками удачного, кусками непереносимого, кусками точного, кусками немотивированного романа в его жанровых ходах и безумном герое, на минуту показалось, что, изучая Эйзенштейна, Яхина набрела на фильм Гринуэя «Эйзенштейн в Гуанохуато» и решила стать Гринуэем на бумаге. Но дать Эйзена не получилось ни у того, ни у другого: человека, изобретшего свой художественный язык и ставшего предметом описания, едва ли можно вскрыть другим языком, живописать графика. Тем более, богом Эйзена был монтаж, ради красоты кадра он — подобно Лени Рифеншталь — снимал пропагандистское кино, его не интересовала истина («Броненосец „Потемкин“»), ибо истиной были кадр и монтаж.

Сцена из эскиза «Эйзен».
Фото — Владимир Постнов.

Роман Муромцев в своем эскизе (никак не использовав округлость помещения) не соприкоснулся ни с Эйзеном, ни с Яхиной, он соприкоснулся только с трешевой эстетикой своего театра. Наверное, надевая на «Эйзена» (Дмитрий Честнов), «Гришу» (Ангелина Засенцева) и «Тисса» (Алексей Кормилкин) дурацкие парики чуть ли не из пакли и заставив их лузгать семечки, как гопников 90-х (смотрим на исторические фотографии этих франтов…), Муромцев имел в виду балаган, средствами которого он обычно работает. На обсуждении даже кто-то сказал — мол, вот парад аттракционов. Но у Эйзенштейна аттракцион — не плохо организованный раешный кавардак, а высокоточное орудие поддержания неслабеющего зрительского внимания.

Эстетика эскиза не имела ни одной родственной черты ни с рисунками Эйзена (вот уж гротеск), ни с его фильмами. Все тут было смято, приблизительно, суетливо, хотя речь шла о гении-геометре, достигавшем безукоризненно точной формы в своих работах. Уже приходилось писать, что формы личной жизни художника — суть формы его творчества (мысль не моя, а эстетика Винокура). Этого не схватила в своей книге и Яхина, ее физиологический урод Эйзен, может, и соответствует оригиналу, но мало соотнесен с формами своего искусства, которые были его сутью больше, чем истерические припадки. Но безразличие Романа Муромцева как к самому герою, так и к сути романа, нежелание соприкоснуться с тем и другим хотя бы рукавами, — было страшно огорчительно. Речь не о ЖЗЛ опять же, а об искусстве как сути творческой личности.

Сцена из эскиза «Эйзен».
Фото — Владимир Постнов.

Да, там еще присутствовал Сталин с усами — частью швабры и малюсенький Ленин (Екатерина Резникова)… Но это ничего не решало.

***

В 1564 году Иван Грозный (еще не зная, что станет героем фильма Эйзена) ответил бежавшему к королю Сигизмунду князю Андрею Курбскому письмом — на первое послание того. Курбский (сподвижник Грозного по взятию Казани и многим прочим завоеваниям) обвинял царя в неслыханных гонениях, муках и казнях бояр и воевод, покоривших ему «прегордые царства» и завоевавших «претвердые грады». Первые письма бывших сподвижников положили начало известному памятнику древнерусской литературы (оригиналы не сохранились) — переписке Курбского и Грозного в пяти письмах.

Сцена из эскиза «VECYE BATTLE. Grozny vs Kurbsky».
Фото — Владимир Постнов.

26 сентября 2025 года лаборатория Александринки завершилась эскизом «VECYE BATTLE. Grozny vs Kurbsky» на лестнице ДЛТ — самого дорогого магазина Петербурга. Выбирая локацию, режиссер Максим Максимов, очевидно, предполагал некую «торговлю» героев, а не «вече», поскольку именно вече было при Грозном упразднено.

Настасья Федорова написала отличный рэповский текст. На роли героев были выбраны отличные актеры — Александр Лушин (Грозный) и Иван Капорин (Курбский). Но, во-первых, за шумом и гамом баттлов фактически пропадала политическая основа двух концепций развития Руси — западнической и скрепно-тиранической. А во-вторых, по какой-то неясной причине, практически ровесники (два года разницы не считаются), герои оказались разведены возрастно. Юный Капорин был Курбский — этакий элегантный желторотый релокант «весь в белом». А опытный Лушин — возрастной Грозный, одетый как с любого нынешнего базара. Было и еще одно «но». Опытный Лушин буквально энергетически «валил» молодого Капорина — и выходило, что Грозный-то побеждает, чего не хотелось бы принять как данность в сегодняшнем времени.

Кто выиграл — я так и не поняла: трибуны кричали про Курбского, ведущий объявлял ничью… Словом, форма баттла ничего не дала и многое замутила. И ДЛТ баттлы стали имитацией.

Сцена из эскиза «VECYE BATTLE. Grozny vs Kurbsky».
Фото — Владимир Постнов.

Лаборатория «Театр вне театра» прошла на редкость удачно, азартно, продуктивно, спорно. По ее итогам (когда этот текст был уже написан) лучшим был признан эскиз Анны Потебни. Каким-то образом работа над ним продолжится. И это радостно.