«Две дамочки в сторону севера». П. Нотт.
Театр «Мастерская».
Художественный руководитель постановки Григорий Козлов, режиссер Анна Арефьева, художник Татьяна Артамонова.

Эта камерная постановка родилась на лаборатории самостоятельных работ актеров «Мастерской». Анна Арефьева нашла материал, чтобы сыграть дуэтом со своей мамой, Еленой Ложкиной, и в программке указаны не просто героини пьесы Пьера Нотта, а Аня и Алёна, исполняющие роли Анетты и Бернадетты соответственно. Эпизоды пьесы перемежаются лирическими отступлениями от лица актрис: воспоминаниями, рассказами из жизни, а еще — кусочками из других ролей Ложкиной и Арефьевой. Реплики вплетаются в текст, который и сам по себе прошит цитатами и аллюзиями: в частности, читаются отсылки к «Гамлету» — черный юмор шекспировских могильщиков явно вдохновил французского драматурга.

Е. Ложкина, А. Арефьева.
Фото — архив театра.

Узнают или не узнают зрители цитируемые источники, не суть важно, наверное. Звонкий, отчаянный монолог Арефьевой — Джульетты («Сюда, угрюмый перевозчик!»), иронические мудрости Шута из «Короля Лира» (незабываемая роль Ложкиной), «небо в алмазах» Сони из «Дяди Вани», философские откровения из «Лавра» — все это рифмуется внутри спектакля, умножая смысл послания. Главный интерес — в наблюдении за сценическим общением двух актрис, за их существованием в диалоге, за переключениями от лирики к шутливой игре, от эмоционального откровения к изящно сделанному номеру.

Нотт отправляет своих «дамочек» — двух немолодых сестер, только что потерявших престарелую мать, — в путешествие, отчасти реальное, отчасти метафизическое. Сестры с прахом матери в коробке из-под печенья едут на север, в сторону Амьена, чтобы разыскать могилу давно умершего отца, которого они почти не помнят, и зарыть там материнский пепел. Зачем? Почему? Это становится понятно по дороге. Совместные поиски сближают сестер так, как не могла сблизить вся предыдущая жизнь… А начинается пьеса Нотта — в театре: Анетта и Бернадетта сидят в зрительном зале, сбежав на один вечер из больницы, от постели матери.

Е. Ложкина.
Фото — архив театра.

Спектакль «Мастерской» в театре и начинается, и продолжается. Театр и есть место действия! История большой театральной династии включена в сюжет спектакля. Анна приветствует публику от своего имени, рассказывает о маме, стоящей рядом, об отце — актере Алексее Арефьеве, о дедушке — актере Геннадии Ложкине, о тете-актрисе… Зрителей к этой семейной истории ненавязчиво приобщают, ну а для театральных людей, для бывших тюзовских делегатов, для тех, кто «видит сны и помнит имена», все прозвучавшие фамилии значимы, лица — знакомы и любимы, воспоминания — полны смысла. На спектакле, который смотрела я, тетя Ани Арефьевой — прекрасная Ирина Леонидовна Соколова, старшая сестра (по маме) Елены Геннадиевны Ложкиной — как раз присутствовала в зрительном зале. И трепет, который испытывала в тот вечер Анна, был понятен, ведь происходило нечто большее, чем обычный театральный показ.

Спектакль этот появился на свет как будто для того, чтобы укреплять личные человеческие связи и при этом — азартно играть с театральными категориями. Он такой — и про жизнь, и про театр вместе.

Учитель Арефьевой Григорий Козлов незримо присутствует в спектакле. Своим вмиг узнаваемым глубоким баритоном — тем самым, что перед началом действия напоминает зрителям «Мастерской» об отключении мобильных телефонов, — он произносит текст ремарок, а иногда подает реплики, не запланированные автором пьесы. Например, поддерживает Бернадетту — Ложкину, когда та хочет найти хоть одно место на земле, в котором дым сигарет не вызывал бы раздражения. Прямо-таки представляешь, как улыбается в усы Григорий Михайлович, когда произносит: «Согласен!» Или терпеливо поправляет Анетту — Арефьеву, которая называет своего почти забытого отца Раймон с ударением на А, тогда как французский папа, конечно, РаймОн… Внимательный «пригляд» мастера, его отеческая опека — часть «мысли семейной» и одновременно «театр в театре».

Е. Ложкина, А. Арефьева.
Фото — архив театра.

Когда Анетта и Бернадетта, отлучившиеся из больницы, оказываются зрительницами, они смотрят пьесу Пинтера… про больницу. Пьер Нотт, иронизируя, заставляет своих героинь глядеть на сцену, словно в зеркало. В спектакле эта игра продолжена: на задник транслируется «немая фильма», в которой комично орудуют два нелепых доктора в белых халатах и шапочках. В потешных, угловато двигающихся фигурах быстро опознаются Аня и Алёна с приклеенными усами. В дальнейшем по ходу спектакля эксцентричные номера возникают естественно, как часть действия, ведь клоунская природа актрис, особенно Елены Ложкиной, очевидна. Пиджаки не по размеру, чаплинские котелки, в финале — брыжевые воротники-фреза, черный и белый… Две «дамочки» здесь — истинные клоунессы, соревнующиеся в остроумных репризах и яростных перепалках, пускающиеся в пляс, когда хочется плакать от отчаяния. Умение видеть в безмерно печальном что-то еще, кроме боли, смеяться сквозь слезы — это свойства истинного клоуна, комедианта в высшем смысле слова.

События пьесы Нотта связаны со смертью, похоронами, кладбищем. Тема не предполагает веселья, но автор ищет возможности преодоления траурного настроя. Его героини тащат с собой в Амьен коробку с прахом, в которой побрякивает материнская брошка, — такого рода гротеск присущ пьесе. Актрисы органически присвоили жанровую природу произведения: их «отсебятины», добавленные к тексту, расширяют пространство юмора — будто бы неуместного в теме прощания с близким человеком, но, на самом деле, свидетельствующего о неистребимой жажде жизни, о победе над смертью.

А. Арефьева.
Фото — архив театра.

В одном из отступлений Алёна рассказывает о похоронах своей бабушки, которая родилась в 1901 году и в 17 лет видела Ленина. Бабушку знали очень многие в театральной среде, артисты разных театров часто бывали в гостеприимном доме большой семьи, поэтому провожать ее пришли не только родные. Отпевали бабушку в маленькой часовенке на Петроградской стороне, актер Александр Хочинский опоздал, и получилось так, что вначале он по ошибке подошел к гробу какой-то неизвестной старушки, чем привел в невероятное изумление ее родственников, и только потом, круто повернувшись, присоединился к своей компании. И вот, увидев эту сцену, Алёна и ее сестра Ира не могли удержаться от беззвучного смеха… Так тяжелый день запомнился не слезами, которые наверняка были пролиты, а этим самым жизнеутверждающим хохотом! А еще тем, что вкуснейший борщ, который сварила бабушка накануне своего ухода, ее внучки-артистки съели в перерыве между репетициями уже после ее смерти…

Воспоминания — естественная реакция актерского психофизического аппарата на события пьесы, работа аффективной памяти, «подбрасывающей» личные ассоциации на тему. Обычно все эти вспышки воспоминаний, подпитывающие роль, остаются за кадром, но здесь «мемуары» — не только часть работы над образом, не только путь к нему, но и сам образ. Актрисы помещают в рамку искусства свой душевный опыт, и делают это нежно, деликатно, с чувством меры, ограняют горе — улыбкой, печаль — юмором. Вот Алёна рассказывает о том, как умерла ее мама, и оказывается, что память в такие моменты зацепляется за детали, как будто незначительные, но оказывающиеся почему-то очень важными. Все приобретает особый смысл — и пасьянс, который раскладывала в тот момент, когда зазвонил телефон, и разговор с таксистом по дороге в больницу, и книжка на тумбочке около койки в палате и так далее. Аня вспоминает о прощании с ее отцом, которое проходило в ТЮЗе. Ей тогда было 14, и она принесла открытку с медвежонком (Hallmark greeting card), подписав ее для папы. Вновь память воспроизводит все детали, они показаны крупным планом. Мы видим джинсовое пальто, в котором она тогда ходила (еще была кепка, но она уже не сохранилась). На задник проецируются фотографии Алексея Арефьева, Аня поет по-английски «If You Go Away», Алёна переводит. Поверх вокала Ани вступает «Ne me quitte pas» Жака Бреля (та же песня во французском оригинале).

Е. Ложкина, А. Арефьева.
Фото — архив театра.

Музыка возникает в спектакле как привет из прошлого, как часть работы памяти. Все мы знаем, как это бывает: мотив пульсирует в голове, обращая наши мысли к давнему эпизоду из жизни. Анна Арефьева высоким, звенящим голосом то и дело пропевает несколько строк из колыбельной, это ее рефрен в спектакле, как и слова из стихотворения Есенина «И застыли мои слезы в бисер жемчугов». Не стоит искать логической связи с пьесой Нотта — действует не рациональная логика, а закон эмоциональных ассоциаций. Но, конечно, когда звучит песня Пеппи из спектакля «Пеппи Длинныйчулок», невозможно не узнать голос Елены Ложкиной, в течение долгих лет игравшей на сцене Театра «На Литейном» роль этой потрясающе свободной девчонки, потерявшей маму и ждущей возвращения отца.

По ходу спектакля ткань пьесы все более истончается, а оставшиеся диалоги повторяются, прокручиваются «на репите», реплики выкликаются, как стихотворные строки. Происходящее кажется все более нереальным, особенно после угона сестрами автобуса с вокзальной площади — надо же как-то добраться до сельского кладбища!.. Свет, звуковая партитура, графическая анимация, эхо, сопровождающее голоса актрис, — все это работает на создание сценической поэзии. Героини уже не в обыденности, а где-то между мирами — тем и этим. Зависнув в своем автобусе над бездной — на краю обрыва над морем, — они оказываются перед вопросом: как и зачем жить дальше? Обретение друг друга, прощание с прошлым, сердечный привет ушедшим и благодарная память о них, вместо неизбывного страдания об утраченном рае, — так человек может справиться со смертью, так жизнь может победить.

Е. Ложкина.
Фото — архив театра.

«Мы сюда еще вернемся!» — повторяют Анетта и Бернадетта, вернее — Аня и Алёна, потому что вернутся они — на сцену, в вечную театральную игру, спасительную, живительную, очищающую душу.