«Торговцы резиной». Х. Левин.
Театральное агентство «Арт-Партнер XXI».
Режиссер Петр Шерешевский, художник Анвар Гумаров.

Спектакль Театрального агентства «Арт-Партнер XXI» «Торговцы резиной» — в программке обозначен как проект, автором которого является Леонид Роберман. Очевидно, увлечение этой пьесой у Робермана давнее, несколько лет назад ее в постановке Виктора Шамирова с успехом играли Татьяна Васильева, Ефим Шифрин и Иван Агапов. Сейчас Роберман попросил поработать с новыми актерами режиссера Петра Шерешевского и его постоянную команду, включающую художника Анвара Гумарова и композитора Ванечку с его «Оркестром приватного танца». Спектакль, прежде длившийся полтора часа, растянулся на три с лишним, оброс музыкальным сопровождением, масштабными декорациями и даже фирменным экраном Шерешевского.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

В прежней постановке пьесу Ханоха Левина играли как анекдот про троих конкретных неудачников, которые так боятся прогадать, что не могут решиться на изменение своей жизни, но являются, впрочем, людьми по-своему милыми. В спектакле Шерешевского анекдот превратился в эпос, в котором речь идет уже не о частной истории, но о законах жизни вообще.

В исполнении Полины Кутеповой, Игоря Верника и Виталия Коваленко персонажи пьесы уже не просто аптекарша Берло, гуляка Спроль и мелкий служащий Цингербай, а Коломбина, Арлекин и Пьеро, характерные маски с их преувеличенными, шаржированными чертами. Игнорируемый в других спектаклях жанр кабаре здесь как раз стал центральным: после каждой сцены, обозначенной порядковым номером, персонажи, как это было предусмотрено драматургом, выступают с зонгами, в которых подводят своего рода философский итог сыгранному. И хотя кабаре у Шерешевского не политическое, а подано в старомодном фривольно-плюшевом духе, шутки и сегодня могут смутить своей беспардонной откровенностью.

Ханох Левин, конечно, может считаться израильским Брехтом. Его пьесы исследователи определяют то как политическую сатиру, то как социальные фарсы с элементами черного юмора. В этих пьесах персонажи блюют, испражняются, ходят голыми, занимаются сексом прямо на сцене. Постановки, режиссером которых был сам Левин, неизменно вызывали активное сопротивление части общества. Левина обвиняли в кощунстве, богохульстве, издевательстве, называли сумасшедшим, уродом, требовали совсем запретить «израильского Ионеско». И было за что. То он выставит начальника Генштаба законченным идиотом, то поиздевается над патриотизмом израильтян, обсмеет образование, то еще каким-то образом заденет национальную гордость. Согласитесь, эти характеристики не очень вяжутся с нашим представлением о репертуаре антрепризы.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Однако, именно такой, написанной «для антрепризного коммерческого театра с его эстрадным мышлением, концертной подачей реплик-реприз», видели пьесу «Торговцы резиной» многие, в том числе Ольга Скорочкина, автор рецензии на спектакль Григория Дитятковского «Потерянные в звездах», откуда и взята цитата. Режиссер того, очень полюбившегося театралам спектакля с Сергеем Дрейденом, Вячеславом Захаровым и Еленой Немзер знаково заменил и название на возвышенное, и на заднике сияли звезды, и ангелы в исполнении артистов кордебалета сопровождали героев, а в финале звучала песня из мюзикла, давшего название спектаклю. В общем, режиссер всячески выражал сочувствие персонажам, уныло путающимся в множестве дверей и так и не сумевшим выйти к звездам.

Русская музейная гуманистическая культура защищалась как могла: ну не свойственно нам, воспитанным на высоких идеалах советского стыдливого интеллигентного сопротивления, это семидесятническое поставангардное хулиганство, оно воспринимается как неприличие, пошлость.

В спектакле Шерешевского герои в первом акте изображают слегка помятых и посыпанных пылью звезд кабаре, выступающих на фоне красного театрального занавеса. Фривольные диалоги про надетый уже полтора часа на положенное место презерватив смягчены великолепной пластикой артистов в потертых, хотя и сохранивших намек на былую форму, фраках. Контраст поседевшим фракам составляют безупречно белые манишки, жилеты, манжеты и перчатки, подчеркивающие каждый жест артистов.

Сцена из спектакля.
Фото — Владимир Луповской.

Все, что Ханох Левин пытался показать грубо и явно, как пощечину общественному вкусу, в этом спектакле эстетизировано, завернуто в игривость и изящество актерской техники. В борьбе с прямолинейной агрессией пьесы спектакль несколько тяжелеет, подвисает, местами и вовсе тормозит. Но что точно заслуживает восхищения, так это мастерство всех троих исполнителей. На сцене почти непрерывно происходит сложная пантомима. Актеры двигаются под шумы и музыку, синхронизируя рисунок своих движений с импровизациями музыкантов. Гуттаперчевый Виталий Коваленко, куртуазный Игорь Верник, грациозная Полина Кутепова утрируют движения — воображаемая дверь, воображаемая набережная, воображаемый Техас… Все действие первого акта происходит в театре, актеры откровенно комментируют чувства и действия своих персонажей, все выглядит нарядно, эстрадно, вызывающе.

Второй акт, как и положено по замыслу автора, переносит героев в старость, где они, состарившиеся и девальвированные, демонстрируют неизменность своих жизненных установок. Яркий занавес сменился на коридор богадельни, фраки — на байковые халаты, движения стали гротескными из-за подагры и артрита. Но герои — неизменны. Каждый остался при своем, так и не рискнув поступиться хотя бы частью привычек, выйти за пределы собственной алчности и ограниченности. Однако русские актеры готовы понимать своих героев в любом их состоянии. И вытаскивают на поверхность сцены то самое сострадание, которое Воланд и его свита велели гнать прочь. Что может оправдать человека, который ничего не сделал ни для других, ни для себя? Намерение! Не сделал, даже не попробовал, но мечтал — хотя бы о женской попке, или о домашних тапочках, или о капитале, который принесет женщине мужчина, прельстившийся ее увядающими прелестями… Человеческие существа заслуживают счастья, и если не получают его немедленно, очень огорчаются, и зрители их жалеют, сочувствуют. Особенно в преддверии смерти. Если конец близок, то о чем вообще речь? И «три несчастных человека встали на дощатом помосте среди картона и тряпок, и перемалывали там два долгих часа нашу жизнь, как будто есть там что-нибудь такое, чего мы не знаем».

П. Кутепова (Берло), В. Коваленко (Цингербай).
Фото — Владимир Луповской.

Финал в этом спектакле, безусловно, отправляет зрителей к пониманию перспектив их собственной участи. Полина Кутепова так убедительно робка в своем движении к порогу жизни, что ее хрустальная интонация надолго остается в памяти театрального зала. Русская психологическая школа берет верх и в этот раз, в конечном итоге отказываясь от осуждения, рациональности и социальной ответственности в пользу меланхолического оправдания грустного итога человеческой несостоятельности.