«Евгений Онегин». П. И. Чайковский.
Новосибирский государственный академический театр оперы и балета.
Режиссер Владимир Кехман, сценограф Вячеслав Окунев, дирижер Михаил Татарников.

Один из самых образованных людей в российском музыкальном театре (1989-й — факультет иностранных языков Самарского пединститута, 2009-й — диплом продюсера в СПбГАТИ, 2021-й — диплом режиссера в ГИТИСе) Владимир Кехман в марте прошлого года дебютировал в качестве оперного постановщика в Михайловском театре, препарировав оперу Верди «Травиата». Теперь он решил художественно высказаться во второй своей вотчине, Новосибирском оперном (на очереди — также выданный ему на кормление «доронинский» МХАТ). Для Сибири он выбрал «Евгения Онегина». Любопытно, что в этом сезоне премьера этой оперы была и в Михайловском — ставил ее там хореограф Начо Дуато. То был аккуратный неяркий спектакль, примечательный лишь почти пустой сценой (будто сочинитель танцев все собирался запустить там в работу балет, но так и не собрался) да диковатой сценой дуэли, где раненый Ленский ползет к Онегину, как недостреленное на охоте животное. Худрук Кехман выпустил этот опус и улетел выражать себя в Новосибирск.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Там он засучил рукава и взялся за работу. Начал с того, что переставил в опере Чайковского части. (Логика композитора — предрассудки, трижды дипломированный специалист знает лучше.) Теперь история начинается с петербургского бала. Полонез, вернувшийся из странствий Онегин (Артем Акимов) встречает Гремина (Никита Мухин) и его жену Татьяну (Кристина Калинина). В пустую бальную залу, где вообще никто не танцует, выносят и ставят кресло, чтобы Гремин мог приземлиться и воспроизвести «Любви все возрасты покорны». После воспроизведения уносят. (Возможно, это было сделано для задействованного в премьерном составе Сергея Лейферкуса? Ветерану уже непросто стоять на ногах?) Онегин и Татьяна медленно шествуют навстречу друг другу — но тут опускается промежуточный занавес. В записи звучит декламация пушкинского текста («Ужель та самая Татьяна?..») — и мы вроде как возвращаемся к законному первому акту.

Первой сцены нет — ее выкинули. Мама Татьяны и няня не варят варенье, и никто не сообщает публике «Привычка свыше нам дана…». Просто потому, что няни вообще нет в спектакле — Кехман ликвидировал старушку, решил, что она лишняя. И зачем маменьке вспоминать про гвардии сержанта? В общем, нету теперь варенья — а заодно и одного из самых красивых ансамблей в творчестве Чайковского. Разумеется, убраны и другие моменты с няней, а в сцене разговора с Татьяной перед написанием письма Онегину, когда девушка просит «поговорить о старине», няню вдруг заменяет Ольга (Алена Михаевич). Натурально, набрасывает на голову платок и, кривляясь, изображает старушку. (А Татьяна вместо привычного «Не спится, няня» произносит, натурально, «не спится, Оля».) То есть весь текст про юность няни — трогательный и печальный, содержащий одну из самых любимых Чайковским интонаций — интонацию безвозвратно уплывающего прошлого, — превращается в насмешку туповатой барышни. Над чем? Над воспоминанием об уже умершей и любившей их Филипьевне? Поразительно, насколько глухим и к Пушкину, и к Чайковскому надо быть, чтобы сотворить такое в опере.

Крестьянский хор урезан до краткой мелодии, сообщающей, что он в принципе есть.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Декламация, примененная на рубеже последнего и первого актов, и далее используется в спектакле. Перед этой сценой в спальне (которая теперь располагается в беседке — Татьяна ночует на свежем воздухе) звучит пушкинский эпиграф к третьей главе «Евгения Онегина»: «Elle était fille, elle était amoureuse» (с обязательным переводом: «Она была девушка, она была влюблена»), перед дуэлью — эпиграф к шестой главе, из Петрарки, а ближе к финалу звучит и последний эпиграф, из Байрона. Между первыми двумя цитатами, после антракта, когда нам представляют бал в усадьбе Лариных, звучит еще фрагмент из «Светланы» Жуковского («Вот в светлице стол накрыт белой пеленою…»). Вот только в той поэме речь идет о святочном гадании — а здесь фраза используется для открытия бала, который одновременно и банкет, и на сцене появляются большие столы для гостей.

Самый эффектный ход в спектакле постановщик придумал не сам: в доме Лариных куплеты Трике поет уже заходящийся в ревнивой истерике Ленский (Константин Захаров). Он жалок, он выставляет себя шутом, это очень болезненная и очень точная идея — но не кехмановская. Почти двадцать лет назад в Большом театре «Евгения Онегина» ставил Дмитрий Черняков — и именно в его спектакле Ленский получил куплеты Трике как знак жалкого шутовства в отчаянной, на его взгляд, ситуации. Вот только Черняков — режиссер, и дальше спектакль не сбавлял жесткость, приводя к фактическому самоубийству Ленского. Кехман же — обладатель дипломов, и у него позаимствованный трагический жест переплавляется в дурную мелодраму: хозяйка дома (Валерия Торунова) с предписанным либретто воплем «Пощадите!» дает Ленскому по физиономии. Впрочем, руки тут все любят распускать: Онегин, пытающийся заставить Ленского замолчать, хватает приятеля за грудки и трясет, как промышленный миксер.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Почему секундантом Онегина на дуэли оказывается Гремин (и зачем ему тогда потом в Петербурге знакомить Онегина со своей женой) — загадка. Сэкономить на исполнителе партии Зарецкого? Зачем в последней сцене (повествование возвращается в столицу) на полу лежит бальная люстра (как примерно в десятке спектаклей последних лет) и, объясняясь, Онегин и Татьяна сосредоточенно кружат вокруг нее, будто выведенные на прогулку собачки, выбирающие милое им место (друг на друга ноль внимания, все что-то разглядывают под ногами)? Этот спектакль полон загадок, но на них почему-то совсем не хочется искать ответы. Оркестр, послушно исполняющий изувеченную партитуру, пряча глаза, отрабатывает свой хлеб. Молодые певцы (а постановщик хвастался, что собрал весь состав из артистов, по возрасту более-менее приближенных к героям романа) работают в основном грамотно, а Кристина Калинина в роли Татьяны и вовсе восхитительна: к качественному голосу добавлена настоящая интеллигентность, при этом в роли создано то тайное волшебство, что не увидел Онегин в начале истории и которое заставило его потерять голову в финале. Музыка в спектакле — раненая, униженная, оскорбленная — все равно жива. Как бы ни старался господин худрук трех (далее везде) театров.