«Калина красная». В. Шукшин.
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Режиссер Сергей Потапов, сценограф Фемистокл Атмадзас.

Театральный ремейк общенародно любимого отечественного фильма 50-летней давности — интересная проблема.

Д. Гирев (Егор), А. Подосинникова (Люба).
Фото — Стас Левшин.

Режиссер Сергей Потапов (кстати, имеющий опыт работы и в театре, и в кино) следует сценарию фильма, но от реалистического бытового повествования на натуре с пейзажами, как там, понятно, отказывается. Спектакль не повторяет кино Шукшина, но кинематографичен иначе. Персонажи мгновенно появляются на сцене на выдвижных платформах, как в монтаже при перемене кадра. Тот, кто упоминается в тексте, выбегает / появляется, убегает / исчезает на несколько секунд, как в «наплыве». Говорят о поезде — «пассажиры» прыгают на скамейку и качаются в ритме движения под соответствующий шум. Облава показана танцем бандитов и милиционеров. Вместо реальных картин с жизнеподобными разговорами выстраивается игровой условный монтаж. Чувства Любы иногда выражены танцем. Для вождения машины достаточно, сидя на скамейке, взять в руки колесо руля. Впервые смех и аплодисменты всего зрительного зала раздаются, когда брат героини Петр, укрощая страх своей жены перед приехавшим уголовником, подкидывает ее вверх и вниз, как куклу. Сцена «разврата» Егора в городе гротескная: за столом гости-марионетки с одинаковыми движениями — синхронно пьют, крестятся, закусывают, их пение превращается в дикий вой, «Вечерний звон» превращается в «Шумел камыш». Приведя впервые Егора на ферму, Люба показывает ему широким жестом стадо — зрительный зал, зрители смеются, Егор замечает: «Заволновались. Тебя узнали». Кино играется на языке театра, театр — на языке кино.

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Пространство художник Фемистокл Атмадзас выстроил крайне лаконично, похоже на телетеатр 1960-х годов: серый задник, на нем может появляться световое пятно луны, перед ним — проволочный, без листьев, голый остов дерева, иногда — необходимый знак интерьера; все довольно хмуро — по сути, это пространство тяжелой драмы.

Драма, впрочем, иногда разбавлена «жанровыми» сценами (например, в начале второго действия), изображающими похождения героя в городе — на почте, в ресторане, потом пьянка Егора с Петром… Вообще, режиссура ориентирована на самого широкого зрителя. Эстетика, близкая старшему поколению. Понятны большинству публики приемы исполнения ролей в «эпизодах», как в сериалах: обозначение характерности бандитов, прохожих, тех, с кем сталкивается герой на зоне, в городе, в деревне. Впрочем, тут единства стиля нет. Роли сыграны то эстрадно, то сказочно-мелодраматично, то в стиле деревенского «фолка», чаще сочно-типажно. Убийца героя Губошлёп (в отличие от фильма, где он производит однозначно отталкивающее впечатление, и кстати, действительно, с неприятной гримасой) в исполнении Анатолия Дубанова выглядит печальным и спокойным интеллектуалом-философом, не допускающим нарушения его картины мира.

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Определяющим решением режиссера был выбор артистов для центральной пары: Люба — Анастасия Подосинникова и Егор — Дмитрий Гирев. В сравнении с кинопрототипом (Л. Федосеевой) Люба здесь гораздо моложе, проще, искреннее, может быть, наивнее, и от этого по-настоящему беззащитна. Можно поверить, что эту девушку действительно (как она признается) никто никогда не обманывал, и захватившее ее увлечение Егором выглядит первой любовью, даже ей самой непонятной. Плач «Горе мое, горе» (у Егора погоняло Горе) у такой, как она, совсем не кажется наигранным.

Назначение Дмитрия Гирева на роль Егора очень естественно: в природе этого артиста есть попадание в жесткий, сильный, может быть, тяжелый мужественный характер, я думаю, даже типа Рогожина. (Хотя есть и другое: в социальных сетях артист делится своими изысканными медитативными графическими работами в поэтической эстетике.) Кажется, режиссера настолько убедило соответствие такой характерности роли вора-рецидивиста, что ее стали еще усиливать красками «простонародности». Это напрасно. Для меня лучшая минута роли Д. Гирева — Егора та, когда он (без красок мрачного мачизма и крестьянской ладности) объясняется с Любой перед отъездом в город, признается, что может не вернуться, — тут открывалась внутренняя драма: неуверенность вообще во всем, глубокое и искреннее душевное сомнение. Вообще, в этом варианте прочтения повести Шукшина кажется важнее не то, что Егор чужой для «благополучного» мира, а обреченность внутри него самого, дико тяжелая задача раскрыться, расслабиться и жить дальше. При сюжетно «позитивном» развитии истории тревожность только нарастает. Вроде, наконец, мирно соединившись всей семьей, родня Любы и Егор поют «Калину красную» с ожиданием опасности, со страхом потери. И так же, с интонацией тревожности и прощания Егор разговаривает с деревом (тем самым, которое обозначено скупым графичным каркасом).

Сцена из спектакля.
Фото — Стас Левшин.

Вероятно, знаковым надо считать то, как решен момент его смерти. (В фильме его убийство происходит вдали, за какой-то растительностью, невнятно.) В спектакле Егор спокойно идет навстречу Губошлёпу, понимая, что идет к смерти, и обнимает его — выстрел убийца делает в этом почти библейском объятии. Потом мы видим безжизненное тело Егора, в тишине страшный крик склонившейся над ним Любы, затемнение, занавес. Минималистичный финал, без дальнейших театральных «вариаций». Можно по-разному понимать смысл повести: о спасительной любви, о поддержке и понимании человека в беде; в спектакле «Балтийского дома», в роли Дмитрия Гирева прослеживается невероятная, мучительная трудность внутреннего изменения человека. Созвучие времени, когда в мирную жизнь вернутся сотни тысяч таких Егоров, побывавших в немыслимой реальности.