«Дракон Шварца». По мотивам сказки Е. Шварца.
Социально-художественный театр.
Режиссер Федор Федотов, художник-постановщик Мария Гросс.

Тускло-ржавый свет в завесе дыма, почти герметичное место действия. Задник, половик, все — пленка: смятая, скользкая, скрывающая это (неопределенное) место от внешнего мира. Это — ассоциативно — липкое, удушающее пространство. В нем существует Дракон.

М. Рябов (Ланцелот), Л. Яковлева (Эльза).
Фото — Ира Копланова.

Первая режиссерская работа Федора Федотова, созданная на базе родного Социально-художественного театра, в стенах ДК Газа, — обращение к масштабной, многонаселенной сказке Евгения Шварца «Дракон». Шварцевская стихия масс усечена здесь до камерности, до семи действующих лиц, долженствующих разобраться с истинным Злом. Поэт в исполнении Даниила Драка (роль, созданная авторами спектакля — у Шварца Поэта нет, его реплики в оригинале вложены в «уста» Кота) открывает действие и предваряет старания предпринять что-то, чтобы освободить (?), освободиться (?) от дани, которую наложил на город Дракон. «Каждый год Дракон выбирает себе девушку», но едва ли беды, им наносимые, исчерпываются только забиранием девушек в пещеру. Поэт «балабановского» типа, полудурачок, полуюродивый, телесно весь «вжатый» в себя и ходящий «вопросительным знаком», надрывно кричит о несчастии города — и в этом крике есть как будто его личная боль, с драконом связанная.

Зло Дракона, иногда принимающее вполне обаятельные формы (при первом появлении Олега Сенченко зритель видит ведь совсем не внушающее панику и трепет существо, а безобидного, даже «забитого» человека с претензией на образ интеллигентика), станет наиболее очевидным уже ближе к сцене боя. Его тирания — в наглости, в капризности, в крикливости, в просьбах, высказанных, переданных Генрихом. Ретранслятор зла на протяжении значительной части действия, в самом деле, именно Генрих — даже после смерти Дракона. Дракон же транслирует сексуальное напряжение, телесность — собственно животность. Физиологичность и подвижная мимика Сенченко известны и по другим его ролям; в этом спектакле он — со вспухающими венами, краснеющий, покрывающийся испариной; его звериный взгляд — два желтых луча. Трагическая беспечность Дракона сигнализирует — на этом же животном уровне — о скором проигрыше, вопрос только в том, каким образом этот проигрыш случится. Но мятый, земляного цвета задник, какое-то время сокрытый под пленкой, уже похож на развешенную на штанкете драконью кожу.

О. Сенченко (Дракон), М. Рябов (Ланцелот).
Фото — Ира Копланова.

Художник-постановщик Мария Гросс создала пространство в некотором смысле парадоксальное: оно подобно одновременно и замкнутым лабиринтам подземелья (они же — пещера), и открытым просторам поверхности другой планеты. «Лабиринты подземелья» могут быть и тюремными коридорами: их населяют Генрих с выученной походкой надзирателя (Константин Федин), хрупкая и всегда не то чтобы испугавшаяся, но как бы смутившаяся Эльза (Любовь Яковлева), хладнокровный Ланцелот (Михаил Рябов)… У телефонного автомата прочно обосновался Бургомистр (Павел Панков), поистине сказочно пластичный. Молниеносность его реакций, телесных и психических, смешит и пугает. Он гибок и быстр, как змея, природно — дальний родственник дракона. Может быть, поэтому именно Бургомистр так естественен в роли его продолжателя? Помещенные в неуточненное пространство, все они страдают от невысказанности, невозможности сообщить правду о себе. Все, что произносится вслух, может быть (и будет) использовано против них.

Откровенно говорят с Драконом двое: Шарлемань, в минуты особого напряжения воздевающий руки к небу и мелко ими потрясающий (по этому содроганию можно узнать Кирилла Таскина, даже будь он в маске), и Ланцелот, чрезвычайно уравновешенный мужчина, которому не страшно ни любить, ни умирать. Их обоих объединяет бесстрашие — в связи с Эльзой не может быть иначе. Но любовь их — сдержанная, замкнутая. Свое выражение она находит в степени уверенности, что Дракона не станет. Сцена боя — тарантиновской природы: динамичная, громкая, музыкальная. В центре у задника, в луче света Ланцелот с обнаженным торсом, заносящий меч. Иногда все погружается во тьму — и тогда темные фигуры жителей города в дождевиках с накинутыми капюшонами, скрывающими лица, будут светить перед собой фонарями-мечами и фонарями-кинжалами.

К. Таскин (Шарлемань).
Фото — Ира Копланова.

Тревожная, залитая медным светом пустота. Здесь ходит неприкаянный Осел, единственная (кроме Дракона) внебытовая действующая сила. Впрочем, он не указан в программке. Ослиная голова передается от одного исполнителя к другому — «ослиность» равно разделена на несколько ролей. Победа над Драконом осталась почти незамеченной. Внутри каждого сохранен свой дракон — не успеют выкорчевать их, драконов, из сердец, как на трон взойдет физически воплощенный последователь, так же претендующий на Эльзу, так же устрашающий население. Генрих с фирменной выученной беспомощностью станет больше похожим на отца (теперь уже в прошлом) — таким же вертким, но по-прежнему исполнительно-жестоким.

Новая версия Бургомистра — более царственная, торжествующая, но не удивленная продвижению по «карьерной лестнице». Его свадьба с Эльзой, переданная по наследству, — данность, от которой он не собирается отказываться. Лицо Любови Яковлевой — Эльзы выражает исключительное спокойствие, в этом она похожа на своего настоящего возлюбленного — Ланцелота. Тонкое, непрочное тело каменеет, выражает смирение и внутреннюю готовность к худшему. Даже бунт ее — шаг навстречу мрачному будущему. Вернется ли Ланцелот, будет ли любить, как раньше?

Вернется. Но в чью пользу совершит выбор? В пользу служения обществу или в пользу служения ей, Единственной?