Д. Данилов. «Саша, привет!».
Нижегородский театр драмы им. М. Горького.
Режиссер Анатолий Праудин, художник Борис Шлямин

ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ

В подвале Нижегородского дома актера давно хранится пулемет. Его подарил фестивалю театральных капустников «Веселая коза» молодой светлоглазый человек в очках Сергей Кириенко. Правда, класс? В той жизни Кириенко был преуспевающим бизнесменом, банковским деятелем. Банк «Гарантия» спонсировал «Козу», а он смеялся на ее представлениях. Даже вот пулемет, смеясь, подарил… Сюжета подарка уже никто не помнит, но сам факт нижегородцы чтят и рассказывают, что пулемет так и стоит в подвале Дома актера на улице Пискунова.

Кто мог подумать тогда, в начале 90-х, что в 2022 году Дмитрий Данилов получит премию «Ясная поляна» за антиутопию «Саша, привет!», действие которой происходит в недалеком 2025-м, и в этой книжке «приглашенный на казнь» герой, тезка Кириенко по имени Сергей, будет здороваться с пулеметом: «Саша, привет!» Пулемет по имени Саша, «весь в белом» (выкрашенный белой краской), должен его расстрелять, но когда точно — никто не знает: в стране введен режим Общей Гуманизации, в рамках которого возвращена смертная казнь, но казнь эта гуманно пролонгирована, пулемет Саша может выстрелить в Сергея через пять дней, а может через тридцать лет.

И кто бы предположил, что в 2023 году Анатолий Праудин поставит спектакль по этой повести в Нижегородской драме, стоящей в ста метрах от здания Дома актера, в подвале которого много лет хранится пулемет, заблаговременно подаренный театральным людям Сергеем Владиленовичем Кириенко (кто знает, когда понадобится — через пять лет или через тридцать?..). Ныне он второй человек в Администрации президента страны, готовой вернуться к смертной казни. Сейчас ее обсуждают на законодательном уровне, а в антиутопии Данилова, в 2025-м, закон уже действует…

Правда, сам этот нижегородский сюжет достоин повести? Но это так, разминка, предисловие, забавные предлагаемые обстоятельства. Наверняка Праудин не знает ни про какой пулемет, и не это его волнует. Он ставит большой, умный, экзистенциально безнадежный спектакль, темы которого вариативно множатся, усложняя к финалу картину мира так, что с одного просмотра трудно охватить все, а актуальность растет не по дням, а по часам.

ИЗОБРАЖАЯ ЖЕРТВУ

Итак, к смертной казни в России-2025 приговаривают исключительно за нравственные и экономические провинности (на уголовные преступления смотрят сквозь пальцы). Сергей Фролов приговорен к ней за сексуальную связь с двадцатилетней «несовершеннолетней» девушкой, влюбленной в него: «на добровольной основе… без применения насилия… по предварительному сговору… с согласия потерпевшей… свою вину признал… вину обвиняемого не признала… по месту работы характеризуется положительно… рассмотрев ходатайство потерпевшей… ходатайство потерпевшей отклонено…» Это слова из приговора. Обжаловать абсурд бесполезно, все уже смирились. Сергей идет оформляться в так называемый комбинат с прилегающим к этой современной «гильотине» садом (в спектакле это райский сад из Босха и других художников, возникающий на длинном экране).

Форма «Саша, привет!» экспериментальна для Праудина. Все, кроме жизни в так называемом комбинате, где в гостиничных условиях Фролов ждет выстрела (параллельно преподавая по зуму студентам литературу), перенесено на длинный-длинный экран, он же бетонная стенка со следами Сашиных пуль. Экран (он же расстрельная стена) размещен на длинной-длинной, во всю ширину сцены, другой стене — синей кафельной, напоминающей то ли общественный туалет, то ли что-то другое, тоже общественное. Недаром чуть-чуть мерцают (или мерещатся) на экране цветные линии триколора… Игра живых актеров, находящихся за сценой, транслируется на этот экран крупными планами (прием известен со времен Касторфа). Физически на сцене только Фролов — Юрий Котов и обслуживающие его молодые охранники комбината Гавриил, Михаил и Никодим (Александр Лапшов, Александр Мамаев, Сергей Трофимов).

Почему экран? Думаю, после приговора живой мир как бы перестает для Фролова существовать. Повесть Данилова вообще-то написана для кино и в форме сценария: только реплики, никаких комментариев и эмоций, «обнуленный», неокрашенный действенный ряд (садится-встает-идут, слушает-снимает ботинок) дает простор для неисчислимого количества интерпретаций. Режиссеру дана вольная воля решать, что стоит за объективированной фиксацией и за «диктофонным» бормотанием действующих лиц. В повести люди (мать, жена, студенты) абсолютно буднично (и это смешно и страшно) воспринимают СК — смертную казнь (ну, как примерно мы ежедневно воспринимаем новости: все равно сделать ничего нельзя). Вот сочувствующий ему завкафедрой предлагает Сергею не бросать преподавание: какие проблемы, есть же зум, и это так по-товарищески, с пониманием, и кафедра не хочет терять любимого студентами профессора… Да и сам Фролов ходит по Москве, пьет виски, прощается с женой и матерью так, словно едет в командировку, — и в этом всем штатная — смешная и зловещая — покорность нежизни.

В спектакле «нежизнь» перенесена на экран. И на экране как раз необычайно достоверно, подробно, жизненно, почти документально существуют собеседники Фролова. Священник, жена, психолог, служащие суда и комбината. Видеоряд, которым режиссер Анатолий Праудин никогда активно не пользовался (в это время им пользовались практически все), к тому же смонтированный и совмещенный с заранее снятыми фрагментами, в которых Сергей Петрович иногда видит и себя, — сделан Николаем Смирновым эстетски виртуозно. Это монохромное, чуть тонированное авторское кино (или видеоживопись) с вкраплениями «шума», бликами красного (в кни-ге однажды Красная площадь кажется приговоренному герою действительно красной). Где-то фоном оказывается супрематическое полотно, иногда фон тонируется. Словом — все изысканно, красиво, живописно, ритмично. Актеры Нижегородской драмы, привыкшие к темпераментному развороту эмоций на зал, здесь играют так, как они никогда не играли: емко, убористо, точно, сухо, психологически сложно, не врут ни одной мышцей лиц на суперкрупных планах, при этом держа в палитре актерскую иронию и не превращаясь в doc.

ЖИВОЙ ТРУП

Ирония — непременная краска и для главного драматического героя.

Первый акт — это про него как явную жертву тоталитарного социального абсурда. Второй — про греховность этой самой жертвы. Это важная праудинская тема последних лет: а мы-то сами кто?

При этом кажется, что Праудин отказывается от многолетнего морализаторства. Еще недавно в «Палате № 6» он стучал об пол палкой Чехова и складывал из больничных кроватей древо жизни, требуя поливать его. Зимой-2023 он еще верил в наши усилия: окапывайте смоковницу — и она даст плоды. А буквально через три месяца, весной-2023 выпустил спектакль, в финале которого — никакой надежды и герою остается только одно: сказать «Саша, привет!» — расстрельному пулемету.

Фролов, Фролов… Где-то это уже было… А, это же «человек из Подольска»! Сережа, Сережа… «Сережа очень тупой». Имя Сережа и фамилия Фролов, видно, для Данилова маркируют среднего российского человека. Или все это — одна отечественная судьба? Но герой спектакля не Сережа, он Сергей Петрович, старше, чем в повести, где ему сорок. Юрию Котову, похоже, за пятьдесят. И он здесь вполне богемный интеллектуал, любимый студентами, все знающий про репрессии и советские приговоры эпохи большого террора. Праудин разбирается с человеком своего круга. В этом смысле проповедничество остается: задумайтесь, для чего вам дан этот ад, эти испытания. Как вы жили? Чем были заняты? Красовались в котелке, кокетливо читая Хармса?..

Но никакие проповеди, кстати сказать, и никакое знание о прежних репрессиях не могут облегчить участь перед бетонной стеной с оспинами Сашиных пуль. Проповеди и аналогии бессмысленны перед лицом смерти, все оказывается миражно и относительно. Потому такую роль приобретает мощный образ отца Павла — священника, который окормляет Фролова. Сергей Блохин, появляющийся на экране трижды (в уста православного священника вложено и то, что в повести говорят раввин и мулла, — Бог един), — это не просто священник-неудачник, как он говорит о себе. Он, за которым читается непростая биография, — сомневающийся мудрец, интеллигент, понимающий, что в данной ситуации не слишком нужен приговоренному, и даже стесняющийся этого. Ведь праведниками могут быть и люди некрещеные, и иной воцерковленный не попадет в рай, и вообще не тот момент, чтобы спасать душу, поздно уже. Разве что поговорить по душам. За отцом Павлом — Блохиным просвечивает то ли жизнь разжалованных дьяконов, то ли истинное православие, «сосланное» в комбинат, — короче, судьба, которую мы можем придумывать и додумывать, ничего так и не узнав об этом человеке наверняка.

Вера не спасительна. Надежда отсутствует. Нет и любви. Жена Света (Ольга Берегова) сразу считает изменившего мужа живым трупом, а уж после приговора — особенно… Оскорбленной Свете во втором акте достается испытание: к ней, презирающей мужа, взнервленной и потому отправленной в отпуск отдохнуть (тем более студентов интересует только казнь, а не история советской литературы), клеится молодой красавец с обнаженным торсом. Ему нет и 21 года, как той девушке, с которой переспал Фролов. То есть Свете послано искушение и зеркальная ситуация выбора. Спасает ее лишь пошлость сюжета: парень оказывается графоманом и впендюривает ей свою рукопись, оставляя тем самым место только для усталого раздражения и остроумного монолога.

Абсолютной фикцией оказывается и психологическая помощь (к приговоренному приходит психолог Марина — Наталья Кузнецова, сомневающаяся в своей нужности, как и священник). Перед лицом смерти теряет смысл социальный протест, о котором они говорят с волонтеркой Дашей (Маргарита Боголей). Она — дочь прокурора Мурома, но ходит на митинги за честные выборы…). Цепочка парадоксальных упругих диалогов. И что?

Каждый день тебя выводят во двор к этой стене, а дальше ты снова живешь сутки. Сутки бессмысленной жизни, в которой неясно — будет оно, завтра, или не будет. Когда психолог Марина говорит Сергею Петровичу, что такая жизнь ничем не отличается от жизни вообще, — это верно, мы живем, особенно сегодня, не зная своего часа, — не только в пределах воли божьей, но и в оголтело «гуманизированном» царстве русской рулетки. И кому из россиян не знаком этот липкий страх заложника, социально парализованного законами, страх, который Сергей глушит алкоголем? Редкие волосы профессора (Фролов повышен Праудиным в должности) прилипают к потному лбу (ох уж этот пошлый претенциозный хвост, отличающий как бы богемных персон…), мышцы по-бабски дряблеют. И личность Сергея расплывается в нем самом серым киселем. Остается привычка кокетничать с красивыми девушками — психологом, активисткой-волонтершей, но это выглядит уже совсем жалко. Вообще Сергей Петрович Фролов оказывается в спектакле довольно неприятной, нарциссической особью с филологическим образованием… У Данилова он нечто стертое, а у Праудина и актера Юрия Котова — вполне выпуклое, видали мы таких жуирующих университетских профессоров, кокетничающих со студентками.

В повести жена-филолог признается, что, когда выходила за него замуж, думала, что Сергей — талант не меньше Хармса, Введенского, Липавского. Из этого авторского кармашка Праудин и вытаскивает Хармса, которым прошивает спектакль: с самого начала, несколько эстрадно красуясь, его читает Фролов—Котов. Сергей Петрович нафарширован литературными реминисценциями, он преподает в университете литературу 20–30-х годов, репрессированные писатели от Хармса до Пильняка — его герои. Он и начинает спектакль, поменяв кепку на цилиндр, — с рассказа Хармса «Упадание». Праудин точно угадывает сходство хармсовского абсурда со стилистикой абсурдистской прозы Дмитрия Данилова.

«Два человека упали с крыши пятиэтажного дома, новостройки. Кажется, школы. Они съехали по крыше в сидячем положении до самой кромки и тут начали падать.

Их падение раньше всех заметила Ида Марковна. Она стояла у окна в противоположном доме и сморкалась в стакан. И вдруг она увидела, что кто-то с крыши противоположного дома начинает падать».

Конечно, в сюжете повести Данилова просвечивает и «Приглашение на казнь». Даже рецензию тянет так назвать… Но это пошло. Хотя сам герой, наверное, назвал бы ее так. Их с женой жизнь пропитана литературой: она жестко отсылает его к Гюго и к отношению того к смертной казни, вспоминает про Марию-Антуанетту, он читает студентам лекцию про Пильняка. А она — про «Серапионовых братьев»… Расстреляли почти всех.

Первый акт спектакля компактен, бьет наотмашь сегодняшней репрессивной социальностью. Второй длинный, несколько растянутый — по ощущению тех, кто ценит внятное и энергичное высказывание. Но, мне кажется, во втором акте — ожидании казни — Праудин тянет и тянет, делая непереносимыми и ненужными разговоры Сергея со всеми, как бы передавая нам это изнуряющее ожидание конца. Ждете, чем все кончится? А не кончится… Ждете, что Саша выстрелит? Не надейтесь. Нет ничего хуже, чем ждать конца, — а спектакля или жизни — это решит Саша…

Есть один важный момент. Сергей Петрович рассказывает студентам про возникновение Союза советских писателей. Ясно, что он саркастически относится к этим советским институциям. Как мы привыкли. И вдруг один студент спрашивает: а чем, собственно, плох Союз, ведь в каждом деле должна быть государственная структурированность… Круг замыкается, новые времена — новые студенты… И как жить? И, может, лучше умереть?

В финале книжки, написанной в форме киносценария, Сергей с охранником проходят красную зону и долго-долго идут по Москве неизвестно куда, растворяясь в прозрачном воздухе (он служит фоном для заключительных титров). В спектакле Сергей собирает для финальной «посмертной» фотографии всех действующих лиц — и они замирают «на память»… Потому что жить, просто жить, бессмысленно жить в вакууме он больше не хочет, а смерти уже не боится. Эту жизнь с ее абсурдно-репрессивными законами, которые никто уже даже не обсуждает, тихо им подчиняясь, жизнь с холодным соблюдением абсурдных правил, бесправием, покорностью, апатией, безнадежностью ожидания еще худшего, но комфортным содержанием приговоренных в номере гостиничного типа, откуда можно даже читать лекции по зуму о Хармсе, Пильняке и писать посты в соцсети, — нет смысла длить.

ПОСЛЕ КАЗНИ ПРОШУ…

Нет, думаю, этого названия Сергей Петрович Фролов не знает. Он же филолог, а спектакль Корогодского с Тараторкиным — история театральная. Да и просить ему не о чем. Это лейтенант Шмидт просил. Ему было о чем просить.

Да, кстати, Праудин практически не ставит современную литературу. Это так. К слову.

Май 2023 г.