Умный актер — это не то, что умный человек. Актер умен организмом, а не собственно умом и уж точно не интеллектом («думающая спина» — говорили о Копеляне, а он, отвернувшись от зрителей, «колол» партнеров, в кино же, согласно апокрифам, вглядывался в экран с текстом и потому выглядел мыслителем).

А вот Камиль Тукаев не только органически умный актер, но еще и просто умный… Его уникальная мягкая «кошачья» органика существует в ладу с интеллектом, с сознанием (ничего бессознательного), с пониманием того, что он делает на сцене, со сверхзадачей роли (а это, простите, случается нечасто и только у избранных артистов). Камиля интересует общее развитие театра, он в курсе всего, он смотрит, читает, пишет, преподает, теперь еще и ставит («Бегущий за ветром» в Альметьевском театре прекрасен), а также ведет много лет «Шекспирию» — образовательный театральный проект со школьниками. Его до сих пор не покинуло любопытство к действительности. В равной степени актер психологического театра (Тукаев здесь один из первачей, таких по стране наберется немного) и театра игрового, он легко ныряет из горячей воды в молоко, как в сказке, послушный режиссерской воле, но всегда — и своей внутренней интенции. Наверное, потому столько лет связывают его с Михаилом Бычковым и его театром: тут все продумано и разобрано, тут понятны и сформулированы идеи, смыслы и традиции — содержательные и стилистические.

Он думает на сцене, и действие его — в любом типе спектакля — осознанно, а не спонтанно. Это кому-то нравится, кого-то, кто любит актерские импульсы и эмоциональную непредсказуемость, обдает холодком. Да, в Камиле Тукаеве никогда нет внезапности, спонтанности, нет сценической суеты, а есть основательный покой продуманности. Потому с Тукаевым на сцене лично мне в зале всегда содержательно, я заранее знаю, что он выйдет не продемонстрировать себя, а сообщить мне через спектакль что-то о мире, иногда о себе на данном отрезке жизнетворчества и всегда — о персонаже. И всегда сообщит, и я не уйду с его спектакля пустой, а точно пойму — зачем сегодня на сцене проводил время своей жизни заслуженный артист Камиль Ирикович Тукаев. Споря недавно с одним дружком-пирожком о природе тукаевского дарования, я стала доказывать ценность этой сценической природы в ее внятности, осмысленности — и в пример таких артистов внезапно попали Юрский, Николай Волков, теперь и Иван Волков. «Так это твой тип артиста, — заключил дружок-пирожок, — ты перечисляешь его театральных „родственников“, сама-то осознай». Осознаю. Радостно. И приветствую звоном щита. Компания, Камиль Ирикович, собственно, выходит неплохая, есть с кем поболтать о сути дела.

Сибиряк Тукаев — актер по сути южный, мягкий, теплый. Может, поэтому и прижился в жарком Воронеже? А учился в Иркутске и профессионально закалялся именно там, в Иркутском ТЮЗе — в те годы, когда им руководил неистовый Вячеслав Кокорин.

Мне НЕ довелось видеть Камиля Тукаева в великом множестве его тюзовских ролей — от Тома Рыло, Кота Ямамото и Ежика из «Теремка» в Иркутском ТЮЗе до Беранже, Глумова и Кота Базилио в ТЮЗе воронежском. Да и первые виденные мной роли в Воронежском Камерном — Обломов в «Облом off» и один из двух солдат — героев «Зимы» Гришковца запомнились, пожалуй, только той самой безупречной органикой, внутренней обоснованностью любой интонации, верой в предлагаемые и способностью спокойно прожить изнутри любой текст и любую ситуацию как подлинную — будь то абсурд Гришковца или концепт Угарова.

Роли радовали, но не потрясали. В мой художественный опыт, в театральную топографию Камиль пробрался как-то тихо и незаметно, опять-таки очень мягко, став в последнее десятилетие неотменимой точкой критического интереса и восхищения. И абсолютным взрывом был Войницкий в «Дяде Ване». Это выдающаяся роль, которая стоила, с моей точки зрения, «Маски» больше, чем его мощный Креон в «Антигоне» (за него Тукаев «Золотую маску» таки получил).

Войницкий внезапно просыпается на нарах недостроенной советской дачи, зябко ежится с бодуна — и, перехватив стакан у няньки, выпивает… Весь какой-то — как подушка, с покатыми плечами, на которых обвисает растянутая линялая трикотажная кофта. Иван Петрович привычно чистит зубы пальцем и зубным порошком («Жемчуг»?) в душе-времянке, русский человек привык к вечному недострою. Так же спонтанно, как выпил, садится — с места в карьер — говорить с Астровым, словно и не прекращали разговор с вчера. Быстрыми внятными ерническими интонациями мягкий Войницкий обнаруживает жесткий острый ум и повседневную, органическую едкую энергию, которой Камиль Тукаев берет зал сразу… Никакого добрячества. Вот сидит, слушает других, подрагивая ногой, набирая внутреннее раздражение и сарказм, но потом ему бывает мучительно стыдно за себя же самого. Особенно в финале, с этим дурацким выстрелом. Ведь сам же хотел застрелиться (выбегает в одном ботинке, другая нога босая, явно пытался нажать курок, не вышло) — а кинулся на профессора. И, провожая Серебряковых, он уже готов виниться и суетливо успокаивает профессора: все будет как прежде, только не волнуйся, все-все-все, уезжай только поскорее, а то мне неловко… Тукаев замечательно подробен в этих переходах от раздражения к неловкости, от развязности к депрессивной нервозности. Исключительно узнаваемый интеллигентский ассортимент.

Поздравляя Камиля Тукаева с юбилеем в нашем журнале, Александр Вислов писал, что никогда не видел Камиля в злобе, негодовании, что он по природе добр. Я не видела тоже, но по «Дяде Ване» понятно, что природа раздражения известна актеру, и в «Дяде Ване» Тукаев, несомненно, драматический неврастеник. Это как будто не вяжется с очень равновесной (внутренняя обоснованность дает это равновесие), мягкой индивидуальностью Тукаева, но это так.

Драматический актер Тукаев? Несомненно. Характерный? Обязательно. Не будем вспоминать блистательных «Дураков на периферии» —

комедию по Андрею Платонову, где все они серьезно и проникновенно играли советских болванов, возьмем одну из последних ролей — Тетерева в «Мещанах». Зная, что Тукаев занят в «Мещанах», но не зная, кого играет, я ждала увидеть его Бессеменовым. Это же точно его роль! Но Бычков неожиданно поставил комедию, в которой все герои торчат перед телевизорами, отсиживая ватные зады, и похожи на зверей и птиц… И вот персонажи появлялись один за другим, включая Тетерева, а Камиля все не было… Верьте — я узнала его еле-еле. Характерность возведена в неузнаваемость: длинные патлы участника какого-то застойного ВИА (вариант — этот Тетерев провинциальный Игорь Николаев, косит под него), огромные пиджачные плечи, черные очки, широкий шаг и гротесковый шик… Тетерев—Тукаев, пожалуй, единственный, чей взгляд полон осмысленной иронической тоски и скуки. Он (тоже, надо сказать, из мира животных, похожий то ли на бобра, то ли на усатого тюленя) здесь, конечно, не певчий, а выпускник Новочеркасского музыкального училища, трубач-ударник, певший голосом Высоцкого, ныне владелец ИП «И в радости, и в горе». Он играет, как можно догадаться, на танцах и похоронах, но он не Сарафанов… Тетерев натягивает шарф (шарфов у него несколько) — как гриф гитары — и, ерничая, пропевает свои/горьковские рассуждения о жизни. В отличие от всех остальных, он — хоть чуть-чуть творческое лицо — абсолютно свободен и потому не уродлив, а прекрасен, хотя и смешон. Ведь он выше всех этих мещан, и у него не зад, а плечи…

Вернемся в сферу драматического. «Сколько планов берет одномоментно Камиль Тукаев, иной раз трудно понять. Особенно явно это в сценах с Армандой. Обаятельный и уютный как кот, он может ласкать невесту и тут же сделать мельчайшее движение тревожного взгляда в сторону — его мысли занимает множество тревог. И удивительным образом актер будто вчитывает в роль сюжетную развязку, которая еще только впереди, — как бы окрашивает игру трагическим узнаванием, которое произойдет только в будущем (его Арманда — вовсе не сестра его бывшей возлюбленной Мадлены, а дочь)», — писала Анна Павленко о его Мольере, в котором, конечно, Тукаев играл волнующие его темы художника и власти. Над ним властвовал Людовик. В «Антигоне» он сам — правитель, то есть лицедейски изучает другую сторону — ту, что подавляет протесты. В Фивах. Тукаев играет персонажа, убеждения которого — не его, но тема-то взаимоотношений с властью его, личная, давно тревожащая.

Креон — Камиль Тукаев похож тут на льва, леопарда, тигра, не знаю, но абсолютная органика «большой кошки» Креона — у него «в лапах». И нечеловеческим, каким-то животным напором он давит Антигону неопровержимыми аргументами о подлости ее братьев. Он не любит Антигону, как и она — его. Не любит — потому что она дочь гордеца Эдипа, а Эдипа Креон не любит… А за что любить? За борьбу с роком, за убийство отца, женитьбу на матери, за все фиванские беды, продолжить которые теперь хочет Эдипова дочка? За преступных сыновей и умершую Иокасту?.. Он тычет пальцем в сторону висящей торжественно-живописной картины: «Эдип??» Хочешь вот этой лживой мифотворческой красоты, за которой тараканы, паутина и два твоих братца, смертоубийственную схватку которых на ринге крутит телевизор в гостиной? Видала? И это твоя правда?! Креон—Тукаев не мудр. Он умен. Умен живым сегодняшним умом и обаятелен им же.

О, этот бархатный артистизм уверенности и логики. Тукаев меняет голосовые регистры — от нейтрального, соответствующего обыденной политической рассудочности (тебя никто не видел, свидетелей уберем, иди к себе), до визгливого фальцета «Гордыня Эдипа?!!» и жестко утвердительного «Я даже не знаю, кого из них мы похоронили. И, клянусь, мне это совершенно безразлично!» А это иронически точное «АНТИ-гона» в одной из реплик?.. Тукаев наслаждается текстом Ануя, тасуя иронию и пафос, амикошонство, когда можно пихнуть Антигону плечом по праву «двоюродного отца», — и упругую пружинистость азартного игрока на политическом поле. Бросок — реакция.

Каждый режиссер, отправляющийся в непростой (авторский!) Камерный театр, в котором (и это хорошо известно в рядах молрежей) правит Креон—Бычков, не слишком жалующий наших «антигон», конечно, хочет работать с Тукаевым. И Тукаев много и охотно идет им в руки, он любит знакомиться с новыми режиссерами. Пробует их «на зуб», тем более почти всегда молодые режиссеры берут оригинальный материал. Так возник (из того, что я видела) его страшновато-спокойный, интровертный советский убийца Ак в антиутопии «Ак и человечество» (режиссер Дмитрий Егоров), Кречмар в недавней «Камере обскуре» (режиссер Александр Плотников). Но, конечно, Камиль Тукаев — прежде всего несущая конструкция театра Михаила Бычкова. Тридцать лет — это, знаете, уже «жизнь игрока», и Бычкова Тукаев называет своим учителем так же, как Кокорина.

Неловко заканчивать текст признанием, что я так и не определила, что за актер Камиль Тукаев. Одновременно мягкий, вкрадчивый, ни в чем не позволяющий себе педали, форсажа, пара — и жесткий, вгоняющий в роль точный концептуальный каркас. Самостоятельный, но послушный режиссерской руке, если рука — не дура. Он как будто обдумывает на сцене себя и окружающие предлагаемые…

И вот что еще вспомнила: Камиль Тукаев когда-то хотел сыграть и не сыграл Ильина в «Пяти вечерах». И чтоб Роза Хайруллина была Тамара. Лет пятнадцать назад прямо назревало. Но, жаль, не срослось, как и многое, а теперь уж — куда…

У Камиля Тукаева зоркий, недоверчивый к чужому, умный глаз. А на сцене он открыт и уязвим. Отличное сочетание.

Июнь 2023 г.