«Таня». А. Арбузов.
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Режиссер Вацлав Дембовский, художник Анастасия Разенкова.

Что за пьеса эта «Таня» — советское продолжение «Кукольного дома», повесть о настоящем человеке, классическая мелодрама, в которых был так силен Арбузов, или вечная история о любви, которая не перестает? О той любви, которую нынче б назвали со-зависимостью, по-феминистски приветствуя финальное освобождение Тани от муки принадлежания Герману и вообще кому бы то ни было. Правда, кто-то из великих (боюсь ошибиться, но, кажется, Мюссе) гениально заметил об этой так называемой со-зависимости, что «те, кто любит или любим, не клятву соблюдают, а касание хранят».

Сцена из спектакля.
Фото — Василий Акимов.

Именно это когда-то гениально, чисто и ясно играла Алиса Фрейндлих, буквально материализовывая химический кристалл любви. Алиса лучилась и звучала, как это умела только она одна, была абсолютно, беспримесно прекрасна, ее Тане никем не надо было становиться в этой жизни — ни врачом, ни героиней Севера, — она уже была всем, она любила. В ней ничего не надо было объяснять, ее надо было только увидеть. Она уходила от хмурого Германа не затем, чтобы самоотверженно освободить путь для его любви к Шамановой, хотя и поэтому тоже, она уходила, чтобы не разрушиться самой, не разрушить в себе этот кристалл любви. На Севере Таня уже не сияла, некрасиво хлюпала носом рядом с мужественным Игнатовым: «Я все еще принадлежу ему…» — но по-прежнему была чистейшей прелести чистейший образец. Со своими слезами, усталостью и лохмами (Север, дороги, шапки, какие уж тут прически).

После Фрейндлих, надо сказать, я с трудом восприняла жеманно-нарядную, в париках и укладках Ольгу Яковлеву (даже в Сибири — в модельных вещицах 1970-х) в прекрасном телефильме Эфроса. Сейчас пересмотрела, не отрываясь, — и опять вышло, что Таня-Яковлева непереносима, а два отличных мужика обреченно окружают эту искусственную, самовлюбленную женщину-девочку-фарфоровую куклу, с которой невозможно жить. Но парадокс — и без нее, этого цветка душистых прерий, жизни тоже не выходит, не выходит красоты и грации, и самой сильной темой у Эфроса звучит тема тоски Германа — Гафта: да, все правильно, вот и сын у него теперь, и достойная, понятная, трудолюбивая жена, но праздник кончился, и не забыть арбатскую жеманницу, любившую вороненка Семен Семеныча.

А. Щетинина (Таня), Г. Чернов (Герман).
Фото — Василий Акимов.

Сегодня первое, что слышишь резко, — даты. Они вообще последнее время звучат резко — по принципу исторических аналогий и сопоставлений. Таня и Герман 15 ноября 1934 года мечтают — что будет с ними через четыре года, когда пройдут 1935-й, 1936-й… В финале пьесы они встречаются на прииске «Роза» настоящими героями будней, но из сегодня кажется, что, по правде жизни, встретиться бы не должны вовсе: на дворе 1938-й, метет не пурга, а большой террор, и вероятность ареста инженера Германа почти стопроцентна. Или как раз героев спасает то, что из столиц они уехали на Север, спрятались? Это, кстати, может быть большим кругом предлагаемых обстоятельств… Но настоящая советская история в пьесе Арбузова не просвечивает, никто даже не пытался этот круг обрисовать.

Спектакля Константина Богомолова я не видела, но когда внезапно в «Балтдоме» молодой режиссер Вацлав Дембовский поставил «Таню» на Малой сцене, странно назначив на заглавную роль очень хорошую, не юную, всегда жесткую и острую Анну Щетинину (никак не лирическую героиню, скорее драматического эксцентрика), — я потянулась в морозный день к величественному зданию театра, строившемуся практически параллельно сюжету «Тани» — с 1933 по 1939 год. Таня уходила от Германа, теряла ребенка и лечила людей на золотоносных приисках, а в это время в Ленинграде строился Театр Ленинского комсомола, чтобы в 2023-м в нем сыграли «Таню».

Сцена из спектакля.
Фото — Василий Акимов.

Спектакль начинается вполне скромно, в жизнеподобном интерьере якобы 30-х годов. Естественно, появляется Таня в меховой пушистой шапке (так уж положено со времен Бабановой) и современном лыжном комбезе. Естественно, все белое, естественно, она беспрестанно радуется Герману (Герман Чернов) — довольно стертому, безликому и явно слабее энергичной волевой Тани. А когда на пороге появляется режиссерски решенная вполне иронично Шаманова (Мария Лысюк) — «женщина с веслом» в нелепом красном пиджаке и брюках (носили ли такие в 1930-е?), — слабак Герман просто обмирает, глядя ей вслед. В этой Шамановой — никаких следов пережитой драмы от потери любимого человека (а ведь, по сути, она — Таня последнего акта, закаленная трудом и заглушившая боль ударной работой, и вообще в хорошо сделанной пьесе Арбузова много рифм и перекрестий). Шаманова из этого спектакля — такая партийная аппаратчица, и она смешна в своей цельнокройности и неженственности. Но Герман сразу пленен ею, он косит глазом в газету с шамановским портретом. И, в принципе, расклад пьесы становится ясен: слабый мужчина среди двух сильных женщин и — одновременно — сильная женщина Таня между двух слабых мужчин (Игнатов — Сергей Ионкин окажется обаятельным, неглупым, любящим, милым и тактичным, но тоже готовым подчиниться).

История, начавшаяся как чистая мелодрама, начинает звучать довольно современно: нельзя, дорогие женщины, посвящать себя другому, надо освобождаться от мук со-зависимости, надо быть собой, жить свою собственную жизнь. И Анна Щетинина подробно, точно, жестко играет эту многолетнюю муку любви, изнуряющую инерцию принадлежания. Вся жизнь Тани — для Германа, ему посвящена, он — ее цель. Вообще говоря, эта Таня — эгоцентрик, она ревниво и зло не хочет ни с кем делить Германа и не стесняется этого, ведет себя с его друзьями почти хамски, дерзко.

А. Щетинина (Таня).
Фото — Василий Акимов.

Лейтмотивом спектакля режиссер делает на только песенку Бетховена «Любил меня мой Джемми» (ох как зло поет ее Таня гостям, к которым ревнует мужа), но и «Сон Татьяны» — то друзья Германа, на встречу с которыми он ушел, предстают в звериных масках, то, увидев на шее Германа косынку Шамановой, Таня понимает: «Татьяна в лес — медведь за ней»…

Из сцены в сцену переход совершается открыто: Таню быстро переодевают прямо на площадке — и она вступает в новый драматургический поворот.

Литературные галлюцинации Тани Рябининой о тезке из «Онегина» срифмованы с галлюцинациями настоящими, когда почти замерзшую в пурге и потерявшую сознание ее находят у прииска «Роза». Разговор с Шамановой, спасение ребенка, встреча с Германом, — все это лишь голоса: то ли было, то ли не было, то ли сон, то ли явь. Может быть, это кризис, бред, болезнь, через которую выбаливает былая боль. Чтобы, поправившись, почувствовать вкус жизни, обрести свободу и недобро ей засмеяться. Засмеяться собственной независимости (ну, здравствуй…), обретенной самости, собственной силе. Неизвестно, нужен ли этой Тане преданный Игнатов. Пока нужен только как друг, а там видно будет, она решит сама…

Сцена из спектакля.
Фото — Василий Акимов.

Пьеса из будней великих строек, в которой страна мечтателей, страна ученых изображена в самом человеческом виде, почти через сто лет должна была или устареть, или казаться агитпропом, как «Слава» пера сталинского сокола Гусева. Но нет, жива «Таня» — советский «Кукольный дом», пьеса о любви, о счастье и муке привязанности и преодолении одиночества путем подвижнического труда. Это устареть не может. Сколько вокруг прекрасных, изумительных девочек, ждущих счастья и уверенных в его приходе, как Золушка на балу! Они распахнуты любви — как Таня, они уверены, что счастье придет к ним. И каждую женщину жизнь предает и замозоливает, сминает летящие юбочки, а спасением оказывается дело, профессия. Это многих славный путь, я вижу, встречая их через пятнадцать лет. И как же жаль становится этих надежд, горящих глаз и готовности прожить счастливо… Ну оооочень мудрая пьеса! Как же ей устареть? Прииск, метель и труд — наша главная отечественная скрепа.