«Морфий». По мотивам повести М. А. Булгакова.
Небольшой драматический театр.
Режиссер Александр Фонарев, художник Ольга Клопова.

Последней премьерой сезона в Небольшом драматическом театре стала инсценировка «Морфия» М. А. Булгакова. Многие постановки по этому произведению стремятся расширить материал, соединив повесть с «Записками юного врача», однако ученик Льва Эренбурга Александр Фонарев в своей дебютной работе решает остаться в рамках одного произведения.

И без того немноголюдная история в руках режиссера становится совсем камерной: убраны и фельдшер, и жена его, и доктор Бомгард — их заменила Галлюцинация (Андрей Бодренков). Заваленный снегом черный кабинет отдан двоим — доктору Полякову и фельдшерице Анне Кирилловне.

Д. Честнов (Поляков), А. Бодренков (Hallucinatio).
Фото — архив театра.

Спектакль строится на несовпадении внутренних и внешних сил этих героев. Доктор Поляков в исполнении Дмитрия Честнова мучается от бессилия и одиночества. Он появляется из вьюги, припорошенный снегом. На вид гимназист, чижик. Угловатый и нескладный, впервые оказавшись в злополучном Горелово, он неожиданно много хохочет, радуется этой дикой буре и ловит ртом снежинки. Своим назначением Поляков определенно доволен.

Этот образ становится главной находкой спектакля. Дмитрий Честнов представляет Полякова не только как драматического, но и как комического персонажа. Его Поляков не мрачный узник богом забытого уезда, зарывающийся в книги своего великого предшественника, и не мучимый внутренним разладом юноша, волочащийся за оперной певичкой. Он еще совсем мальчишка, вчерашний студент. И история его окажется по-мальчишески дурацкой, ошибочной.

Большинство инсценировок «Морфия» — про расчеловечивание. История великого падения, того, как земского доктора, ставшего героем в своем небольшом царстве, зависимость превращает в ничто. Образ Дмитрия Честнова бросает вызов ожидаемой серьезности. Его персонажу как будто не из чего расчеловечиваться. Он изначально маленький, пустейший, в сущности — дырка от бублика.

Это расхождение с традиционным изображением предлагает новый взгляд на главного героя Булгакова. С самого начала доктор Поляков Честнова — комический простачок. Он неловко хвастается красным дипломом (в котором целых 15 пятерок), чтобы произвести впечатление на Анну Кирилловну, но при этом не может провести операции, отчего Анна хватается за пилу и занимается ампутацией сама. Поляков человек слабохарактерный, безвольный, и потому совсем неудивительно, что ему не удается справиться со своей зависимостью, сколько бы он ни обещал, ни клялся и ни божился Анне. Но даже она, наверное, не верит ему, и потому, рыдая от безвыходности своего положения, стенает на плече возлюбленного: «Ну почему ты не умер».

Д. Честнов (Поляков), Е. Кукуй (Анна Кириловна).
Фото — архив театра.

Рядом с Анной Кирилловной особенно ясно видны наивность и несостоятельность Полякова. Анна Кирилловна в исполнении Екатерины Кукуй — хрупкая женщина с железной пружинкой внутри. Ее сила сперва неочевидна: тонкая фигурка, мелкие кудряшки, спрятанные в чепец, небольшие очки (которые в приступе ломки раздавит Поляков). Однако с первым же появлением она при деле: застыв над операционным столом с инструментами в руках, мягко и уверенно подсказывает доктору. Сила воли Полякова будто выведена вовне и скрыта в Анне Кирилловне.

Их отношения развиваются неровно, случайно. Самонадеянный недотепа, который ничего не может, изначально раздражает фельдшерицу, деловито снующую по сцене. Она сюсюкается с доктором, как с ребенком, и это издевательское сюсюканье неожиданно превращается в поцелуй.

Из бытовых и потусторонних этюдов возникает череда мелодраматических сцен. Анна Кирилловна становится призраком прошлой, неземной любви к оперной певице и, надев маску, превращается в египетскую богиню, а перебинтованный больной (одна из вариаций Галлюцинации) грезится доктору ожившей мумией.

Не стоит забывать про третьего персонажа, омрачающего жизнь этих двоих, — Hallucinatio, Галлюцинацию. В исполнении Андрея Бодренкова этот персонаж становится визуализацией изолирующей, всепоглощающей природы зависимости, которая стирает грань между реальностью и воображением.

Сблизил героев алкоголь, а разлучил морфий. Неловкий разговор за бутылкой спирта сперва перетек в эротическую сцену, а закончился принятием первой дозы морфия — синей пудры в шприце. Режиссер, конечно, наследует эренбурговской школе: кровь, секс и предел страстей. Хотя на самом деле в любовной линии Полякова и Анны Кирилловны больше мелодрамы, чем эротизма. Их отношения созависимы. Анна Кирилловна Полякову скорее мать, чем любовница. Она относится к нему, как к ребенку, и любит, и страдает. Требуя от фельдшерицы ключи от аптеки, мямля-доктор резко превращается в домашнего тирана, душит Анну Кирилловну и таскает за волосы. Она же — мучается, просит уехать лечиться и все прощает.

Д. Честнов (Поляков), Е. Кукуй (Анна Кириловна).
Фото — архив театра.

Единственная сцена любви превращается в метафорическое отображение их странной связи: после первого укола морфия Анна Кирилловна снимает с руки Полякова жгут, но тот бесконечно тянется из его руки, опутывая обоих героев так, что два тела оказываются связаны между собой пуповиной.

Так любовь становится еще одним каналом зависимости, как зависимость ребенка и матери. Тема «мать — ребенок» будет развиваться и дальше: булгаковская история об умершем младенце, которую в оригинальном тексте припоминает Анна Кирилловна, в интерпретации режиссера превращается в ее собственного мертвого ребенка. Безволие главного героя имеет роковые последствия не только для него самого, но и для всех, кто с ним оказался связан, а точнее — беременной возлюбленной. Анна умирает при родах. Потянувшись за очередной дозой морфия, Поляков не спасает ни любовницу, ни ребенка.

Оказавшись в глухой части страны, герой повести Булгакова томится под тяжестью «роковой ответственности за все, что бы ни случилось на свете», тогда как в постановке Фонарева роковая ответственность Полякова скорее ограничивается его собственной жизнью. С которой герой всеми силами пытается сладить. Получается у него, как можно заметить, из рук вон плохо. Куда уж тут до мировых масштабов уезда.

По сути, сюжет спектакля — череда поступков героя, совершенных неверно из-за человеческой слабости. За них, в итоге, и наступает расплата. Маятник спектакля раскачивается между комической наивностью маленького человека и трагической неизбежностью реальности.

После смерти возлюбленной герой протянет недолго. Его хватит на две недели выдержки, добьет же тишина. В начале, с присутствием Анны Кирилловны, пусть и пугающе, но все-таки выли собаки. Теперь же — глухое одиночество, мрак и погребенная под снегом комната.

Д. Честнов (Поляков), Е. Кукуй (Анна Кириловна).
Фото — архив театра.

Поляков тесно связан с музыкальной составляющей спектакля. Несколько раз Дмитрий Честнов садится играть на барабанах — ударная установка спрятана за заснеженным столиком со склянками. Игра на ударных — момент внутренней свободы героя, его ad libitum в жесткой структуре зависимости. Тело его становится раскованным, внутренний нерв выдает насыщенные ритмы и синкопы: сначала — после первого приема наркотика за столиком, потом — тоже под наркотиками, уже за операционным столом. С одной стороны, это его профессиональное соло, медицинская импровизация, с другой — мнимая победа, простимулированная веществами.

Помимо этого в спектакле звучит несколько композиций, иллюстрирующих внутреннее состояние героя. Поляков познает все радужные прелести морфина то под музыкальный нью-вэйв 80-х («New Order»), то под вновь популярный «Born Slippy» Underworld скорее с рейв-тусовок 90-х. Отражением внутренней тоски, одиночества, той самой вечной вьюги, что окружает героя снаружи, становится «Зимы не будет» группы «АукцЫон».

Заканчивается действие тоже музыкально. Финал спектакля становится проявлением силы героя, уже не мнимой, не наркотической. Оставшись совершенно один, погружаясь в новый мрачный трип, он отбивает барабанный ритм все быстрее и чаще, отчаяннее. Звук обрывается резко. В луче света Поляков ловит окровавленным языком снежинки. Самоубийство — его первый и единственный серьезно совершенный поступок. Так, чтобы по-взрослому.