«Берегите ваши лица». По мотивам пьесы А. Вознесенского.
Гоголь-центр.
Режиссер Савва Савельев, художник Александра Карпейкина.

В Гоголь-центре выпустили спектакль «Берегите ваши лица» по мотивам пьесы Андрея Вознесенского, к которой режиссер Савва Савельев добавил историю Владислава Мамышева-Монро. Какая связь между запрещенным спектаклем Театра на Таганке и скандальным художником, разбиралась Марина Шимадина.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

«Берегите ваши лица» — так назывался спектакль Юрия Любимова в Театре на Таганке, который в 1970 году закрыли всего после трех показов за «чуждые взгляды», «идейную вредность» и «призывы к протестам». В его основе были не просто стихи Андрея Вознесенского, как в знаменитых «Антимирах», а целая поэтическая пьеса с подробными авторскими ремарками, выстраивающими оформление и мизансцены будущего спектакля.

По идее Вознесенского, на сцене должна быть мастерская скульптора, создающего Лицо времени — огромную неоконченную скульптуру, которую, как основу для мозаики, должны были заполнять тела артистов. Но Любимов от этой идеи отказался в пользу более лаконичного решения: актеры сидели на опущенных штанкетах, как ноты на нотном стане. Сам спектакль проходил в формате открытой репетиции, при включенном в зале свете, и режиссер время от времени останавливал и комментировал действие, делая зрителей свидетелями и соучастниками театральной творческой кухни.

Но пьеса Вознесенского так и не была окончательно «залитована», то есть допущена к показу, и спектакль закрыли. После этого её нигде не публиковали, сохранилось лишь два машинописных экземпляра рукописи — один из них Леонид Богуславский, пасынок поэта, обнаружил в архиве и принес в «Гоголь-Центр», который с самого начала позиционировал себя как новую «Таганку». Он же стал продюсером спектакля, выпущенного при содействии Центра Вознесенского.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

За постановку взялся Савва Савельев — журналист, художник и режиссер, бывший главред журналов «Собака. ru» и «Time Out», продюсер «Вечернего Урганта», постановщик всевозможных шоу и церемоний, в том числе — юбилея Театра на Таганке, а также художник «Петровых в гриппе» в «Гоголь-центре» и фильма Карины Добротворской «Кто-нибудь видел мою девчонку?». Спектакль получился таким же многослойным и эклектичным, как сфера интересов режиссера.

Немного кино — отлично снятый и смонтированный мини-фильм «Жизнь замечательных Монро», немного концерта — музыканты группы Shortparis исполняют свои новые, специально написанные песни на стихи Вознесенского, а солист Николай Комягин поет «Охоту на волков» Высоцкого, которая впервые прозвучала именно в том запрещенном спектакле, выколачивая звук из клавиш рояля кулаком. Есть ТВ-шоу «Время на ремонте», пародирующее контент центральных каналов, есть digital-art, где героям подбирают новые цифровые лица. А есть Вениамин Смехов, читающий стихи Вознесенского, — как связующее звено с той, старой постановкой Любимова.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

Но самым парадоксальным оказалось решение соединить пьесу Вознесенского с историей Владислава Мамышева-Монро — художника, который в совершенстве освоил искусство перевоплощения и в прямом смысле слова менял лица, как перчатки: Петр I и Екатерина II, Иисус Христос и Будда, Дракула и Шерлок Холмс, Любовь Орлова и Бриджит Бардо, Ленин и Путин. Но самые известные его образы — это Мэрилин и Гитлер, как полюсы добра и зла, чистый ангел и порождение ада. В некотором смысле они стали продолжением собственной натуры художника, его запасными личностями. Поэтому в спектакле «Гоголь-Центра» главного героя играют сразу трое: Александр Горчилин — самого Владика Мамышева, а приглашенные Иван Мулин и Настя Лебедева — его «вторые я», белое и черное, причем, постоянно меняясь гендерами.

В итоге воспоминания Мамышева о детстве, об исключении из школы, о службе в армии на космодроме «Байконур» и о первых опытах перевоплощений, за которые на него тут же завели дело о «пропаганде фашизма», добавили поэтически абстрактному материалу необходимую конкретику, живое «мясо». Без этого биографического каркаса постановка могла бы окончательно рассыпаться на концертные «номера». А так история художника-фрика со множеством лиц и пьеса Вознесенского о необходимости «сохранять лицо» существуют в контрапункте и вступают друг с другом в диалог — порою абсурдный. Если лирический герой Вознесенского в своем хронотопе глухого, душного застоя испытывает «ностальгию по настоящему» и пытается в атмосфере тотальной лжи пробиться к чему-то подлинному, Мамышев-Монро, наоборот, предлагает игровой, масочный подход к действительности, настаивает на множественности и флюидности своих идентичностей, не желая оставаться всегда самим собой.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

Спектакль начинается со сцены похорон: на переднем плане стоят три черных гроба, над которыми висят фотографии трех артистов, играющих Монро, а вместо траурных речей звучит «Плач по двум нерожденным поэмам» Вознесенского: «Убил я поэму, убил, не родивши. К Харонам!» Но этот реквием по несбывшимся мечтам и нереализованным замыслам передан персонажам, похожим на партработников или чиновников, возможно — сотрудникам похоронного бюро, но явно не людям искусства.

Дальше действие переносится на экран, где юный Владик (Александр Горчилин) общается с матерью (Ирина Выборнова), готовящей обед на обычной советской кухне, и при этом мгновенно, стоит ей отвернуться, меняет обличья. Потом в глубине сцены открывается лаборатория-прозекторская, где над тремя лежащими голыми телами проводится некий эксперимент по созданию новых лиц (или виртуальных копий покойников?). Вениамин Смехов здесь не скульптор, а профессор в белом халате, отвечающий, впрочем, не столько за лицевую хирургию, сколько за связь времен. Но попытка соединить поэзию 60-х и нынешнее время с помощью цифровых технологий кажется уж слишком искусственной.

Постановка Саввы Савельева устроена по принципу палимпсеста, когда поверх старого текста на том же материале пишется другой, современный. Но здесь «культурные слои» вступают в явное стилевое и смысловое противоречие. Возвышенный и пафосный слог Вознесенского плохо сочетается с ироничными постмодернистскими играми первой советской дрэг-квин. Единственное, что объединяет главного героя спектакля и постановку Таганки — это преследования со стороны советской власти. И в этом смысле «Гоголь-центр» — их прямой наследник и собрат по несчастью.

Сцена из спектакля.
Фото — Ира Полярная.

Но под грифом «запрещенного искусства» объединить можно что угодно — чего у нас только не запрещали. И параллель с Монро тут не самая прямая и очевидная. Режиссер с пылкостью неофита придумал множество приемов и кунштюков, но они никак не складываются в единый паззл. В финале камера выхватывает и выводит на экран лица из зала, так же как у Любимова в конце поднимали перед зрителями зеркало. Но на портрет времени этот сложносочиненный опус все же не тянет, если не считать, конечно, главной чертой нынешней эпохи её хаотичность, дискретность и отсутствие собственного лица.