«Последняя жертва». А. Н. Островский.
Донской театр драмы и комедии им. В. Ф. Комиссаржевской, г. Новочеркасск (Казачий драматический театр).
Режиссер Петр Орлов, художник Светлана Архипова.

«Волки и овцы». А. Н. Островский.
Ростовский театр драмы им. М. Горького.
Режиссер Андрей Левицкий, художественный руководитель постановки Геннадий Шапошников, художник Виктор Герасименко.

Петр Орлов поставил спектакль о бешеных деньгах. О них говорили все: и миллионщик Флор Федулыч Прибытков, и его легкомысленные родственники, и вертопрах Вадим Дульчин, и Юлия Павловна Тугина, спасающая его ценой унижения, и премудрый Салай Салтаныч, который никогда не ходил некстати. Вопреки известному утверждению о том, что деньги любят тишину, тут вокруг них громоздились громкие события: их выманивали, вымаливали, готовы были ради них идти на скандал. А клерки с бесстрастными лицами, сопровождающие сюжет, щелкали костяшками счетов, наглядно изображая главное занятие их хозяев.

Сцена из спектакля «Последняя жертва».
Фото — архив театра.

Купюры устилали сцену. Это мотив, движущий сюжет. Это и почва под ногами персонажей «Последней жертвы». Одни добывали капитал умом и сноровкой, другие отчаянно гонялись за деньгами как единственным условием пристойной жизни. Тучи сгущались над охотниками, чтобы к финалу поколебать вековой миф о силе денег. Они текли с колосников потоком, едва ли не погребая под собой лежащую в обмороке Юлию Павловну. Чтобы поднять ее, подоспевший Прибытков отбрасывал с пола охапки денег, расчищая пространство, и в этом торопливом движении отчетливо читалось пренебрежение к бумагам, важнее которых еще недавно ничего не было. Сейчас главное — привести в чувство любимую женщину, дать ей надежду на спасение.

Примечательно, что в последние десятилетия «румяный старик» Флор Федулыч во многих спектаклях стал главной фигурой. И главной актерской удачей. Это же можно сказать и об Игоре Лебедеве в новочеркасской версии. Никакой он здесь, правда, не старик, а солидный господин. Держал себя степенно и строго, но без излишнего гонора. Несуетлив и скуп был в речах, производя впечатление очень усталого человека. Когда-то, вероятно, он не без труда заработал свой капитал, а дальше налаженная им система воспроизводила себя, он же по привычке бережлив, но, по существу, равнодушен к своему богатству. И веришь, что этот человек мог с ворохом денег обойтись как с досадной помехой.

Сцена из спектакля «Последняя жертва».
Фото — архив театра.

С первой же сцены в доме Тугиной (Елена Тоцкая) ясно, что неравнодушен он был к молодой вдове, а вовсе не пытался заполучить ее «под видом покровительства и попечительства». При всей определенности формулировок был он деликатен в речи, не желая излишней настойчивостью спугнуть Юлию, лишиться ее доверия. Он чувствовал безошибочность момента еще чутче, чем Салай Салтаныч, как нельзя более кстати появляясь в доме Тугиной. Знаменитая сцена с нею, пришедшей просить в долг, была сыграна им так, что мы видели его усилия сохранять абсолютное спокойствие, но все-таки волнение прорывалось фразой: «И из-за такой малости вы себя унижаете?» Ну, и кто же из рецензентов обходил молчанием поцелуй, который дорогого стоит? Здесь Флор Федулыч явно проговорил это про себя, а слова нечаянно вырвались вслух, поэтому они тихи, ровны по интонации, прошептаны.

Рядом с ним, естественным человеком, ничтожная парочка родственников: Лавр (Олег Хаустов), Ирина (Александра Иванченко) — да богатая вдова Пивокурова (Оксана Семенюк) выглядели вполне карикатурно. «Снижение цены» коснулось, прежде всего, Дульчина (Анатолий Фалынский). Мало того, что ему начисто отказано в обаянии, он появлялся в полосатом пляжном трико (скорее персонаж Зощенко, чем Островского, да и фасон этот укоренился на российском побережье именно в 20-е годы позапрошлого века). Кокетливое рапидное движение Дульчина мимо застывших в восхищенной улыбке дам не оставляло никаких сомнений: перед нами альфонс, существо никчемное и безответственное. Трудно представить, что им можно увлечься. Разве что в полной душевной слепоте. Или по природной глупости (такое подозрение, честно признаться, возникло, когда Юлия, в отчаянии пытаясь испробовать на Прибыткове свои женские чары, пустилась во все тяжкие: натурально, как «другой сорт-с»). И хитрющая, бойкая на язык Глафира Фирсовна (Людмила Фадеева), и даже простодушная ключница Михевна (Валентина Иванкова) весь расклад (кто есть кто в окрестном паноптикуме) углядели. Одна лишь Юлия взгляд на резкость навести не смогла. Зрителям показали, как в объятиях с Дульчиным в зеркалах отразилась не влюбленная пара, а ломкие, растекающиеся фигуры (в трюмо заправлена не амальгама, а зеркальный пластик, отсюда этот эффект). Жертвенная любовь Юлии оказалась чистым недоразумением, и кривое зеркало это подтвердило.

Сцена из спектакля «Последняя жертва».
Фото — архив театра.

А в «Волках и овцах» на ростовской сцене слово «любовь» произносилось, но ее тут и близко не было. Жеманной кукле Купавиной (Елена Климанова) замуж невтерпеж, а для застегнутого на все пуговицы Беркутова (Вячеслав Огир) женитьба — часть делового проекта. В них не было души. А от лишенной быта сцены тянуло холодом. На оскопленном пространстве, населенном муляжами овец и волков (имелся тут и медведь с подносом, и висящий на стене павлин, и пара котов) персонажи тоже производили впечатление искусственных созданий. Не было никаких мастеровых, крестьян и приживалов. Одетая в строгое платье дворня, точно униформа в цирке, вылетала на сцену и в кувырках-кульбитах меняла местами зверей, чтобы обозначить какое-то различие в домах Мурзавецкой, Купавиной и Лыняева. И забубенный Аполлон (Алексей Тимченко), и Горецкий, обидно лишенный возможности совершить какую-нибудь подлость (Роман Гайдамак), и неудержимая, как самум, Глафира (Екатерина Березина), и Анфуса, странное вневозрастное существо с огромным бантом на лбу (Иллона Огир) — все они казались огромными игрушками, заведенными на предельную скорость существования. Сотрясая воздух воплями, мгновенно переходя от дисканта к басу, они вполне рифмовались с муляжами (которые вместо залы со старинной мебелью). Надо заметить, что актерский кураж приковывал внимание к этим фигурам, за чье малоосмысленное бытование волки должны были съесть в первую очередь их, а не бедного Тамерлана, роль которого исполняла прелестная мальтийская болонка. Лишь беззащитный «телепень» Лыняев (Олег Ширшин) проявлял признаки человеческой индивидуальности до той поры, пока его не оседлала чертовка Глафира. Потом и он обрел вид муляжа.

Сцена из спектакля «Волки и овцы».
Фото — архив театра.

А привыкшая к первым ролям Мурзавецкая (Татьяна Шкрабак) и согбенный для демонстрации верности Чугунов (Сергей Власов) — главные фигуры в этой музейной выгородке. У них «завод» позатейливей. Эти не мельтешили, не истерили. Вели свои партии осторожно, как со слегой по болоту. Стыда не ведали. Вроде уже все можно, как перед концом света, но не все ходы получилось просчитать.

Ну да и тут — про бешеные деньги. Но не только. Портрет эпохи — 70-е годы XIX столетия — постановщиков вроде бы интересовал меньше всего. Но аллюзии возникают, потому что зыбкое, тревожное время и через столетия рождает одни и те же катаклизмы в обществе. На сломе эпох, когда безудержная гонка за деньгами обретает характер эпидемии, сокрушаются нравы. Сама собой отменяется совесть, которая всегда была мерилом христианской морали. «Однако совестно ему», — пыталась как-то оправдать бегство Дульчина Юлия Павловна. А он вроде опамятовался на мгновение и уверял, что ему «да уж очень совестно» перед нею. Чугунов притворно восклицал: «Да разве у меня совесть подымется против благодетельницы?» Лыняев рекомендовал себя как человека с добрым сердцем и чистой совестью.

В одной умной книжке сказано, что «апелляции к совести сильно страдают от повторения». Обе сценические истории это подтвердили.

Сцена из спектакля «Волки и овцы».
Фото — архив театра.

А Беркутов приходил в имения Мурзавецкой и Купавиной «из публики», из наших дней (тоже весьма кстати). Вполне современный персонаж: спокойный, уверенный, циничный. Эмоций ноль. Кажется, сейчас выдаст что-нибудь из нынешних ходовых афоризмов: «Ничего личного, только бизнес» или «Это ваши проблемы». Совесть-то, по существу, обременительна. Но ее атрофия стала почище главных отечественных проблем с дорогами и дураками.