Зулейха открывает глаза. Ее ресницы со всей очевидностью накрашены, а брови хорошо ухожены.

Конец рецензии.

Нет, не конец. Тушь не смоется даже тогда, когда Зулейха будет полгода ехать в эшелоне, тонуть в Ангаре, зимовать в землянке и рожать сына Юзуфа. Макияж бровей чудесным образом сохранится все долгие годы ее ссыльных мучений в поселке Семрук.

Афиша сериала.

Зачем писать рецензию? Вопрос закономерный. «Зулейху» начали ругать в Сети уже через полчаса после начала первой серии (те же люди ругали и роман, и тут я с ними категорически не соглашалась). Рецензии в СМИ появились после четвертой, не дожидаясь конца (теперь вроде так уже прилично — не досматривать). Если прибавить к этому требования коммунистов запретить картину, а также недовольство одного из муфтиев постельной сценой в оскверненной мечети (мечетью, превращенной в хлев, ужасается на экране герой — репрессированный мулла, так что муфтий тут не первый) — станет ясно: рецензировать не стоит. Когда по левому флангу у тебя коммунисты, по правому мусульмане, а по центру накрашенные ресницы — какая тут свобода высказывания?

Но вопросы остаются. И связаны они с тем, что Гузель Яхина изначально писала не роман, а киносценарий. Он не требовал «инсценирования»: читая книгу, мы именно «смотрели кино», текст Яхиной подробен, живописен, зрим, покадрово мизансценирован, дан в подробной материальной кино-плотности, в деталях, пейзажах, интерьерах. Он математически просчитан жанрово, четок в плане метафорических рифм, продуман в социально-поэтических соотношениях быта и поэзии, реальности и мистики: бери и ставь, что называется, «не открывая глаза». Медленное чтение романа вполне гарантировало успех. К тому же где-то проскочили слова Яхиной о том, что в главной роли она видела как раз Чулпан Хаматову. Так что сбылись мечты: роман вернулся к своей первородной киноприроде, в главной роли Хаматова. Так откуда ж пришла неудача, и полная ли это неудача?

Кадр из сериала.

Почему экранизация бестселлера из бестселлеров была вручена автору двух десятков мыльных сериалов Егору Анашкину, мы не знаем, но то, что он не Андрей Смирнов, становится понятно в первые минуты фильма: это точно не «Жила-была одна баба». Деревенская власть тьмы была снята Смирновым отважно и подробно (так следовало, конечно, снимать и «Зулейху»), а Дарья Екамасова глядела такими тупо-спящими, такими «неразбуженными» глазами, что ты верил в подлинность ее бабы сразу. Да и вообще лица там были «специальные». Чулпан Хаматова в первых сериях лишена не только драматического действия, но и внутренней мистической жизни (которая — вторая жизнь Зулейхи). Остается играть только испуг и только забитость. Но в глазах Хаматовой столько интеллекта, культуры, современного опыта, что поверить в «закрытые глаза» Зулейхи совершенно невозможно. Плюс тушь на ресницах. Вот фильм Смирнова и возникает в памяти как органическая защита от неподлинности первых серий.

Анашкин как будто даже понимает «слоистую» природу романа Яхиной, но взбивает из нее довольно нелепый микс: умершие дочки Зулейхи кружат по протоптанному в снегу ленд-объекту — сказочной птице Семург (работа художника Саймона Бэка), мультипликация о птицах вклинивается надо и не надо в жизнеподобное повествование… И то и другое выглядит непропеченным ингредиентом в начинке, а не слоями стилистического пирога. Жанровая сложность явно мешает Анашкину идти проторенной тропой сериальной мелодрамы, а именно этот путь он выбирает со всей очевидностью. Сериал сияет отшлифованным глянцем любовного треугольника.

Кадр из сериала.

Чувство настигает красавчика Игнатова (Евгений Морозов) не сразу, а мгновенно. Его с самого начала тянет не к горячей Настасье (Юлия Пересильд), та сама вешается ему на шею, — а к Зулейхе. Его долгие говорящие взгляды Настасья быстро замечает и обрубает Зулейхе топором косы. Любовь Зулейхи и Ивана тут не таится под спудом хтонического страха, как в романе, где Зулейха все время помнит: Игнатов — убийца мужа Муртазы. И свекровь Упыриха (Роза Хайруллина) является к ней, не как в романе — персонифицированным ужасом этого греха, а приходит чистой ведьмой с бельмами незрячих глаз. Слава богу, вмонтирована Упыриха не с той регулярностью, что девочки-покойницы.

Мелодрама правит бал. Смазливый герой Игнатов — настоящий герой, буквально Кларк Гейбл, разве что без иронических искр в глазах, зато с красноармейским простодушием. В сценах зимовья он — чистый Ди Каприо из «Выжившего» (сцена, когда Игнатов убивает волка, точно цитирует эпизод, когда Хью Гласс убивает медведя: выскользнувшее ружье, удары ножом в финале…). Белокурая красавица Настасья и черноволосая бесплотная Зулейха, Беляночка и Розочка, образуют треугольник вокруг ясноглазого коменданта. Звезды в любовных сценах обязательно светят, луна обязательно всходит, Ангара обязательно плещется, а Иван и Зулейха, глядя на небосвод, покачиваются в лодке (времени и чувств), их заволакивает сказочная дымка…

Кадр из сериала.

Режиссер мечется среди нехитрых средств выразительности: дает игровые флешбэки, включает то объясняющий закадровый голос (почему тогда не возьмет авторский голос за принцип?), то татарскую песню, то снежную птицу, то мульт, и очень топорно монтирует все это с помощью режиссерского тесака. Ну, например: если мир вокруг Зулейхи останавливается (Юзуф решил бежать в Ленинград), то массовка на танцах прямо вот так и замирает… Сериальное время тратится расточительно, девочки-покойницы со своими хороводами откусывают изрядную долю экранной жизни, которая могла бы быть посвящена матери их Зулейхе и актрисе Хаматовой.

Никакой правды уже не ждешь. Построенный переселенцами в первую же весну сибирский поселок выглядит градом Китежем, сказовым сибирским царством с домами-теремами из светлых досок. Интересно, почему не из таежных бревен, разве в новорожденном поселке сразу возникла лесопилка?.. Впрочем, что я о древесине, если после полугодового дрейфа в тифозном эшелоне сериальные ссыльные следуют по этапу в чистой и почти отглаженной одежде, умытые и побритые?..

Короче, сказание о земле сибирской. Вместо Дружникова — Морозов.

На одних правах с мелодрамой правит кастинг-верняк: безумный врач — это, ясное дело, Маковецкий, интеллигент из бывших — несомненно, Сирин, вамп советского разлива — точно Пересильд. Свежих распределений — два: Елена Шевченко (Изабелла) и Дмитрий Куличков (Иконников). Незатертые лица, интонации.

Кадр из сериала.

А  если подлец-гэбист — это Мадянов… И вот тут — поворот. Жил-был один гэбист… Где-то на середине Зиновий Кузнец, Зина, Роман Мадянов забирает в сериале власть гораздо большую, чем дана ему в романе, и голимая мелодрама становится тем, что так испугало коммунистов у телевизора: историей про жирный полупьяный террор, его безнаказанный провокационный механизм, бесстыдный идеологический и бытовой беспредел (пьяные Кузнец и Игнатов носятся полуголые по поселку, стреляя — куда попадут, жизнь не стоит ни гроша). В общем — про кромешный ужас советской власти с ее кампаниями по уничтожению людей любым способом: изменила Настасья Кузнецу — и стала зэчкой, отказался Игнатов фабриковать в Семруке антисоветский заговор — сняли. На фоне того, что показывает нам отечественный телевизор, социальная линия в середине «Зулейхи» вдруг напрягается, являя убедительные подробности, и начинает тревожить тех, кто чтит усатого, отрицает репрессии, предпочитает не помнить про ГУЛАГ и забыл, что такое НКВД.

С середины уже и Зулейха открывает глаза, а у Хаматовой появляется материал роли. Ей больше не надо притворяться забитой и юной — и она играет настоящую любовь. Нет, не к Игнатову, эта линия остается неправдой, как неправда — нежный белый топик на бретельках, в котором ссыльная Зулейха приходит к Игнатову в первую их ночь (тут хочется отправить режиссера на выставку женского советского нижнего белья и показать ему все эти штаны, трусы, чулки и майки…). Чулпан Хаматова играет любовь к сыну Юзуфу, единственность, сосредоточенность и напряженность этой любви (когда Юзуф говорит, что хочет бежать в Ленинград, чтобы учиться и стать художником, Хаматова играет такой животный страх потери, такой разрыв души на части, что хочется заплакать от точности передачи именно материнского чувства). Достоинство, трепет, тревогу, силу взрослой Зулейхи Чулпан Хаматова играет прекрасно.

Кадр из сериала.

И вот финал. Как помню, в книжке, уже после того, как Игнатов выписал Юзуфу свидетельство о рождении на имя «Игнатова Иосифа Ивановича» и Юзуф уплыл на лодке, Зулейха встречает Ивана — и они смотрят друг на друга с разных концов большого поля. Финал открыт.

В сериале тоже есть этот кадр. Но дальше камера переходит с общего плана на крупный, на глаза Зулейхи, на дрогнувшие губы Игнатова. Любовь есть, и она торжествует! Но и это еще не конец. Финальная нашлепка переносит нас в Казань 1960 года (отремонтированную — как сейчас), куда приезжает с семьей ленинградский художник Юзуф. И к нему уже едет на поезде мама Зулейха. Хеппи-хеппи-хеппи-энд, он бежит к ней по перрону, следуют объятия матери и сына (он снова мальчик), Зулейха не постарела ни на морщинку и брови ее по-прежнему в порядке…

Игнатов тоже должен скоро подъехать. А что вот стало с Зиной Кузнецом — не рассказывают…

P. S. Театр нынче, конечно, обошел киноиндустрию. У нас все же есть прекрасный опыт театральной «Зулейхи» Айрата Абушахманова, поставившего метафорический, поэтический спектакль, интерпретировавшего роман стилистически чутко и изящно.