«Дон Кихот».
Екатеринбургский театр кукол.
Режиссер и художник Виктор Плотников.

«Дон Кихот» режиссера и художника Виктора Плотникова в екатеринбургских куклах — это 70 минут радости.

Тебя постепенно захватывают, погружают и кружат-кружат в воронке невероятного пространства звуков, голосов, слов, масок, кукол и людей, жестов и движений (музыкальное оформление и аранжировки Кирилла Лихина; хоровые аранжировки и композиторская адаптация Ларисы Паутовой). Здесь все подчинено единому медитативному ритму, все дышит одним воздухом случившейся/неслучившейся любви, победы/поражения слабой нежности и трепетности жизни. Здесь нет пресловутых мельниц. Нет фабулы. Нет прямых отсылок. Образы, метафоры, аллюзии взывают не к дешифровке, а к тому, чтобы достать чернил и плакать. Плакать о печальном идальго, о его неземной любви, о том, что ты так мало о нем помнишь, о своей вине перед великим, так никогда по-настоящему и не прочитанным романом, еще о чем-то главном и не случившемся.

Сцена из спектакля.
Фото — В. Овчинников.

Идет череда эпизодов. Демиурги-ведущие Алла Антипова и Герман Варфоломеев, которые не столько говорят, сколько дивно — вживую — поют, органично вплетаясь в этот кипящий на медленном огне космос человеческих страстей, сразу предупреждают, что то, что мы увидим — не пересказ сочинения Сервантеса. Это только «экслибрис на авантитуле рукописи Сида Ахмета Бен-Инхали о подвигах хитроумного идальго Алонсо Кихано», то есть предшествующего роману средневекового источника.

Не знаю, о чем писал досточтимый Сид Ахмет, но когда из левой кулисы неуверенно ступает на сцену огромная белая лошадь с низко склоненной на длиннющей шее головой, застенчивыми ресницами и артритными задними ногами, неся на своей прогнутой спине куклу закованного в латы стройного рыцаря, узнавание не случиться не может. Как нельзя не узнать и Дульсинею, хотя является она в виде куколки совсем пожилой дамы с шикарными вьющимися волосами и кружкой нищенки в руках. Однако огненные крылья страсти, что вырастут у нее за спиной на наших глазах, унесут ее в небесную даль воспоминаний. И вот уже девочка с такой же пышной шевелюрой будет осыпана дождем из огненных тюльпанов. Эти и все иные в спектакле явления непрестанно омываются океаном звуков, отдаленно напоминающих то шум прибоя, то крики чаек, то скрип весел. Они плавно перерождаются в любовные печальные песни, или «вольно коллективно», как значится в программке, переведенные, или сочиненные Марией Зыряновой и Юрием Евдокимовым на музыку разных, испанских по преимуществу, композиторов. Мы успеваем услышать только «но ты не позвал…», «не покинь меня, если б ты была…», «в любви я больше моря, а без любви ничто…» — да и нужно ли что-то слышать еще?

Сцена из спектакля.
Фото — В. Овчинников.

Перу с тусклыми чернилами не под силу описать высоченных троеруких бородатых матрон, что забавно-устрашающе плавают в своих широких черно-пластмассовых юбках по сценическому пространству. Вот они ставят маленькие стульчики, рвут на части бумажную ткань, сворачивают из нее человечков… Усаживают этих человечков на стульчики и делают их зрителями прекрасного любовного спектакля на двоих, где настоящий огонь (страсти?) буквально сжигает на наших глазах бумажных любовников…

И как описать полный любовного томления танец лодок-девушек с круглыми грудями и волосами, застывшими сзади перпендикулярно головам, — и лодок-юношей с недвусмысленно воздетыми кормами-фаллосами? Или то, как огромные, чуть не во всю высоту сцены головы королей трансформируются в царские кресла для вышедших из них людей? Они, в свою очередь, забавляются войной крошечных солдатиков в синих и красных мундирах, отправляемых потом в никуда на тележке типа груз-200. А грациозное пенье таракана с мандолиной в руках внутри качающегося месяца-серпа или грандиозный танец гигантского паука, удивительно совпадающего по своим очертаниям с рыцарем печального образа?..

Сцена из спектакля.
Фото — В. Овчинников.

Каждый эпизод, благодаря отважному мастерству Валерия Бахарева, Натальи Вотинцевой, Натальи Елисеевой, Алексея Палкина, Юлии Петровой, Алексея Пожарского, Максима Удинцева, Александра Шишкина, Глеба Яковенко, несет новую красоту, форму, новую печаль и новую улыбку. А прошивает всю эту столь богатую ткань одна и та же сцена. Снова и снова она возвещает о себе низким, как приближающийся неизбывно рок, ритмическим звуком — и вот большой плоский бык с длинными рогами и механически устроенным туловищем хищно перебирает с металлическим скрежетом своими лапами на железных шарнирах, а рядом изящно прыгает, приседает, летает, убегает тоненькая куколка юноши.

Здесь бы самое время и надеть на спектакль концепцию. Но, к счастью, аромат его настолько сильный, что не позволяет тебе ринуться в привычную колею завершающего понимания смыслов. Ты позволяешь ему жить в звуках, образах, ритмах, шепотах, что разливаются свободно по всему телу, в легкой вибрации кожи, всех органов чувств. «Сцена, — вспомним еще раз Лемана, — всегда была местом, где познается крушение понимания». Не знаю, у меня не всегда. Но здесь получилось.