НЕЗДЕШНИЙ

Собственно с Гафта и началась моя жизнь в «Современнике». Валентин Иосифович родился в 1935-м, во второй день сентября. В 1995-м ему исполнилось 60 лет. В начале осени «Современник», как всегда, был в отпуске, празднования запланировали ближе к зиме.

Параллельно театр искал завлита. Я в этот момент уже жила в Москве, занимаясь совсем другими, далекими от искусства, делами. Человек, знавший меня по работе в Казани, порекомендовал Галине Волчек «приглядеться к девочке»… Словом, первым моим делом был юбилей Валентина Гафта, где, как принято нынче именовать, генеральным продюсером была Галина Борисовна, а я — исполнительным.

Фото — Екатерина Чеснокова.

Мне не только казалось, но именно так и было: это буквенное сочетание «Гафт» я знала с детства. Не потому, что внимательно следила за развитием советского кино, не потому, что кто-то при мне обсуждал детали его актерской игры. Конечно, нет. Знала потому, что однажды явившись передо мной на экране, он, видимо, так покорил детское воображение, что не запомнить, как зовут этого нездешнего мужчину, было невозможно. Он был другим, иным, не просто красивым. Он был как «мерседес» на трассе, где только «жигули» и «волги». Радость для девичьих грез. Практически принц.

Волчек никак не могла понять, отчего я не разделяю ее восторгов от снятой Дмитрием Донским той осенью на пляже на Кипре фотографии. На ней был поясной портрет Гафта, обнаженного (пляж ведь!), сжимающего руку так, что были видны роскошнейшие бицепсы невероятного мужчины. Худрук остроумно выстроила на этом изображении финал вечера, гордилась идеей и недоумевала, как я не удивляюсь, что в 60 лет человек так выглядит. А мне нечему было удивляться: а как еще может выглядеть повзрослевший принц? Про то, как годы меняют человека, я еще не очень хорошо понимала.

Тот юбилей был очень веселым, со множеством гостей. Кажется, его снимали для телевидения…

Это был мой первый шаг к тому, что на долгие годы стало если не счастьем, то смыслом моей жизни. Теперь не кажется странным, а наоборот, очень даже органичным, что эпиграфом к этой прекрасной четверти века стало волшебное — Гафт.

Есть множество театральных баек, какой был сложный характер у Валентина Иосифовича. Прямо совсем сложный. И в первую очередь для него самого. Он изъедал и препарировал сначала самого себя. Тихо, застегнувшись на все пуговицы, обвязав салфетку вокруг шеи, Гафт сосредоточенно поедал себя, подвергая сомнению, казалось, даже факт своего существования как такового.

Но потом наступал иной период: в ход шли партнеры и режиссер. И если кто-то из них скажет «со мной этого не было» — не верьте. Или Гафт не замечал этого человека. Такое случалось с теми, с кем ему было скучно.

Больше всех страдали те, кого он любил. А чемпионом была Галина Волчек (в гафтовских устах — Галюня) — первый слушатель новых стихов, самый близкий друг, сестра, верный товарищ… Его невероятная партнерша в «Ревизоре» и «Кто боится Вирджинии Вульф?». Его режиссер, подарившая ему и зрителям чувственного Вершинина, аристократа Фирса, сыгранного в 40 лет, денди Хиггинса, героев «Плахи», «Игры в джин», спектакля «Заяц. Love story», много еще чего.

Горжусь, что тоже вскоре после прихода в «Современник» в первый раз перепало от Гафта. Потом были и второй, и третий… Тогда, конечно, я, глупая, негодовала и лила слезы. «Если бы знать…»

Однажды он сказал: «Надо встретиться, но только никому…» Нет, это было не приглашение на свидание, хотя лирики на той территории было с избытком. Оказалось, Гафт написал пьесу и решил проверить. Я, как потом выяснилось, была не первая, но обставил он это так, словно мое мнение — решающее. То, что он читал, было началом работы над стихотворным текстом, много позднее ставшим основой спектакля «Сон Гафта, пересказанный Виктюком» (могу гордиться, что придумала спектаклю это название). Гафт пришел на «свидание» с помятыми листками. На них, исполненные почерком, который сложно назвать эталонным, жили, помимо стихов, еще и многочисленные стрелки, показывающие, какое четверостишие с каким должно соединиться. Автор сам путался, что откуда, злился, костерил себя почище, чем кого-либо другого (см. абзац выше).

А компьютер — это вам не печатная машинка, набирать на нем, по мне, гораздо легче, всегда есть право на ошибку. И я предложила Валентину Иосифовичу свои услуги машинистки. Он не просто смутился… Ему было искренне неловко, он жалел меня, мое время, говоря: «Ну зачем тебе это надо?» Аргументы у меня нашлись, и мы напечатали первый вариант. Всего в моем рабочем компьютере существует, наверное, двадцать редакций и, возможно, пять или шесть названий. Гафт был неутомим, он переделывал, искал, звонил с открытиями глубокой ночью или рано утром. И всегда ему было важно знать: ну как? Ни в два ночи, ни в восемь утра формальный ответ его не устраивал. Он слышал что-то важное для себя в реакциях на написанное. Редко, когда впрямую следовал размышлениям собеседника. Вычленял свое в услышанном и менял-менял-менял, предъявляя к себе максимум претензий. Есть сотни историй, как Гафт в разговоре с коллегой о сыгранной последним роли слова «говно» и «гений» произносил через мгновение, рассуждая об одном и том же. Уверена, что в диалоге с самим собой эти качели самооценки раскачивались на 180 градусов.

После премьеры Валентин Иосифович решил сделать мне приятное. Он замыслил появиться в дверном проеме кабинета с подарочным пакетом, в котором были очень дорогие духи. Принц с подарком! Он очень хотел, чтобы это было сюрпризом, чтобы я обрадовалась. Все продумал, кроме одного: человек пятнадцать за неделю спросили меня, о каких духах я мечтаю. Не догадаться, чьи они посыльные, было невозможно. И в этой неумелой режиссуре человеческих отношений, в этой искренности и одновременно угловатости был весь Гафт. Я сыграла очень хорошо в поставленном им спектакле: скакала от радости и спрашивала, как он догадался, что именно об этом Hermes я мечтаю уже полгода…

Со мной это случилось один раз в жизни. Близкое знакомство с тем, кто был частью твоих юношеских восторгов, не отменило его статус «принца». Он остался для меня таким и в болезни своей, и с трясущейся рукой, и выводимым под руку партнером на сцену. Он был и вправду нездешним, иным, другим. Был и останется.

Хочется вспомнить многое, очень многое. Надеюсь, этому придет правильное время, и будет правильное место, где с теми, кто любит Гафта — не только артиста, но всё, что вбирают эти четыре буквы, собранные воедино, — мы сядем и будем вспоминать смешное, нежное, глубокое, страстное, подлинное. Пока это не просто сложно, это невозможно.

Прочитала у кого-то: Гафт ушел к своим. И это правда, его там ждут Галюня ВолчОк («она у нас самая главная» — Гафт), однокурсник Лёлик Табаков, Игорек Кваша, Лиля Толмачева, Нина Дорошина, Алла Покровская… Дочка ждет. Ему там роднее.

Закрылась какая-то огромная дверь, ведущая не в комнату, не в здание, в мир, счастье быть частью которого трудно было понять, находясь внутри. Теперь мы оба покидаем наш родной театр. Валентин Иосифович уйдет с его сцены в последний путь, а я пойду куда-то с котомкой нажитого за 25 лет скарба и с эшелоном прожитого и пережитого за эти годы.

Нашей последней работой с Гафтом стала пьеса «Перед рассветом», скроенная мной из нескольких произведений Чехова. Пьеса получилась. Она очень нравилась Валентину Иосифовичу, он говорил, что я «угадал», «попал», «это про меня»… Да. Так оно и было. Это было «ОЧЕНЬ ПРО НЕГО».

Главным героем являлся Николай Алексеевич Щеглов, знаменитый профессор 80 лет, находящийся на пороге мира иного, мучительно ищущий опору внутри себя и… обретающий ее. Обретающий трудно, тяжело. Но — обретающий! Все, вроде бы, ясно. Тем не менее, репетиции часто начинались с вопросов: «Так про что же будем играть? Куда ведем?» Однажды я спросил В. И.: «Вы видели последний портрет Чехова?» Он ответил: «Тот, где он, осунувшись, сидит в перекошенном пенсне?» Я сказал: «Нет! Снимок, о котором я говорю, сделан в Германии за несколько дней до его ухода. Это „крупный план“, и Чехов на нем как раз без пенсне. Это улыбающийся человек, по глазам которого видно, что он спокоен и доволен». «Покажи!» — произнес В. И. Я тут же нашел в интернете эту фотографию, сделанную в Баденвейлере, и показал ее Гафту. Он взглянул и выдохнул: «Какой мужик! Какой взгляд! Спасибо! Мне все ясно».

В этой пьесе было еще два действующих лица — друг и воспитанница главного героя. Они его любят, пытаются помочь, придумывают планы спасения, которые, конечно, спасти не могут. Воспитанница Щеглова, Катя Телегина, умоляет его взять от нее деньги.

Щеглов: На что мне они?
Телегина: Вы поедете куда-нибудь лечиться! Возьмете же? Да, голубчик, да? Возьмите!!!
Щеглов: Нет, мой друг, не возьму… Не возьму. (Пауза) Спасибо. (Пауза) Да (улыбается). Нелегко жить на свете… Человеку постоянно угрожает какая-нибудь… потеря. То хотят отнять у него имение, то заболел кто-нибудь из близких и боишься, как бы он не умер, — и так изо дня в день. Но что делать, друзья мои? Что? (Пауза) Надо без ропота подчиниться высшей воле. Надо помнить, что на этом свете ничто не случайно. ВСЕ ИМЕЕТ СВОИ ОТДАЛЕННЫЕ ЦЕЛИ. (Пауза) Как мало мы знаем о себе… Мы знаем очень много о других вещах: расстояние до Луны, атмосфера Венеры. Но о себе мы знаем очень мало. Путешествие на Луну волнует гораздо больше, чем ПОГРУЖЕНИЕ В СЕБЯ. Может быть, человек боится… ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ ГОРАЗДО БОЛЕЕ ДАЛЬНЕЕ, ЧЕМ НА ЛУНУ. Никакие машины не годятся для этого путешествия. НИКТО НЕ МОЖЕТ ПОМОЧЬ, МЫ ДОЛЖНЫ СОВЕРШИТЬ ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ САМИ (Пауза) Луна спряталась в облаках… Большая звезда висит прямо над лесистым холмом. БЕСПРЕДЕЛЬНОЕ ЗАПОЛНИЛО НОЧЬ… Оно не делает добрых дел, оно не улучшает и не преобразовывает. ОНО В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ РАЗРУШИТЕЛЬНО, КАК ВСЕ НОВОЕ… Как молодой весенний листок. Он расскажет вам об этом. Плывут облака… Кажется, что деревья плывут вместе с облаками. Движется вся долина… Маленькие узкие тропинки, ведущие прямо вверх к лесу, тоже подчинились этому движению и ожили. Старое прекращается. Рождается новое.

ФИНАЛ ПЬЕСЫ, ФИНАЛЬНЫЙ МОНОЛОГ ГАФТА.