24 января 2011 года, в теракте в аэропорту Домодедово погибла драматург Анна Яблонская. Она прилетела в Москву из Одессы, чтобы получить премию (пьеса «Язычники» победила в сценарном конкурсе журнала «Искусство кино» ).

Летом 2010 года на наш редакционный ящик пришел текст от Анны Яблонской. Мы заказывали ей эссе для рубрики «Карта местности» 61-го, «молодежного» номера «Петербургского театрального журнала». Аня прислала текст-воспоминание и еще извинялась за то, что эссе вышло не слишком удачное, даже наивное, но это именно то, что она думает про свой город и театр в нем. В № 61, как мы планировали, текст не вошел — не встал среди других, да и концепция номера изменилась. Но сам текст никуда не делся, лежал в папке «Карта местности» на рабочем столе.

КИНГ-КОНГ ЖИВ

Одесса на театральной карте мира

Мне страшно. Я не понимаю, зачем я должна здесь сидеть: в темноте, в узком проходе, вцепившись в золоченые подлокотники кресла. Почему нельзя просто взять и уйти? Почему мы все сдавали на это деньги? Почему на меня шикает Наталья Макаровна, когда я нервно смеюсь, от страха поджимая коленки?

Происходит что-то плохое. Огромное мохнатое чудовище ревет истошным голосом, пытаясь влезть в крохотный дощатый домик, где уже примостились какие-то ужасные пожилые существа — у одного к голове приклеены уродливые уши, позади виснет облезлый хвост, оно отвратительно пищит. Другое, в зеленом, квакает, вываливая гигантский красный язык и прыгает, как ошпаренное. Рядом, сгорбившись, беспокойно клокочет что-то свое высокий тощий заяц с проплешинами между ушей. Вся эта недобрая живность находится совсем рядом, в опасной близости от меня, и все ревут, кричат, размахивают лапами. Они вот-вот разрушат маленький домик, очевидно не предназначенный для того, чтобы там тусовались все эти дикие твари.

И еще эта музыка откуда-то снизу. Музыка, похожая на скрипы всех на свете дверей. Мне сказали, что это звучит «из ямы», но про то, что в эту «яму» музыкантов сбросил медведь (для того, наверное, чтобы потом сожрать), а эти скрипы — олицетворение предсмертной агонии — об этом я уже сама догадалась.

Меня давно мутит и хочется выйти, но время тянется так медленно, звери продолжают орать и петь, и в этом оре не разобрать ни одного человеческого слова, и совсем невыносимо сжимается сердце, когда медведь начинает лезть на крышу утлого строения…

Я закрываю глаза. Но тут же слышу оглушительный грохот: так и есть — теремок пал. Значит, сейчас вся нечисть ринется в зал и сожрет нас, как марципановых человечков. Но вдруг музыка прекращается, зажигается свет — Медведь, Лягушка, Мышь и прочие животные кланяются, машут нам лапами из искусственного меха и папье-маше, делают реверансы, посылают воздушные поцелуи. Мои одноклассники аплодируют, и я тоже аплодирую (я рада, что все закончилось, и мы остались живы). Наконец, нам разрешается встать и последовать к выходу.

***

Перед спектаклем Наталья Макаровна сообщила классу, что одесский Оперный театр уступает по красоте лишь итальянскому Ла Скала, и считается одним из красивейших в мире зданий. Но, протискиваясь в толпе таких же, как и я, восьмилетних людей, я совсем не думаю о театральной красоте, а думаю только о том, как бы поскорее оказаться на воздухе. Я не рассматриваю удивительный расписной сводчатый потолок, красно-бархатный и сусально-золоченый зал, лепные балконы — изящные, словно парящие в воздухе. Я ничего этого не вижу. Я настолько поражена зрелищем под названием «спектакль для детей младшего школьного возраста «Теремок», что меня не интересует красота архитектуры — я охвачена ужасом и принимаю серьезное решение: больше никогда в жизни по доброй воле в театр не ходить.

Я выхожу на улицу и смотрю на Оперный, который уже давно стоит в лесах (и простоит так еще лет пятнадцать, все мое детство и юность). Я сравниваю свои впечатления от спектакля «Теремок» с недавно увиденным кинофильмом «Кинг-Конг» (какие-то энтузиасты транслировали его в актовом зале нашей средней школы). И это сравнение не в пользу «Теремка».

В том черно-белом фильме (1933 год, режиссеры Мэрион Купер и Эрнст Шодсак) гигантская горилла влюбляется в девушку по имени Энн (меня тоже зовут Аня, это же по-английски Энн, я помню об этом все время, пока смотрю на экран), но гориллу усыпляют газом и на пароходе отправляют в Нью-Йорк, чтобы за деньги показывать публике. Когда обезьяна пробуждается и видит красавицу, то разрывает кандалы, врывается в город и крушит все на своем пути.

Я понимаю, что сцена, в которой оперный медведь лезет на крышу «Теремка» даже на йоту не может приблизиться к моменту, в котором Кинг-Конг влезает на Эмпайр-Стейт-Билдинг. Странно: и то, и другое зрелище вызывает ужас, но от фильма невозможно оторваться, а спектакль начинаешь ненавидеть с первой минуты. Это — мое первое театральное впечатление.

Второе случилось в десятом классе. Мне пятнадцать лет, я стою за кулисами того самого актового зала, где много лет назад впервые увидела небезызвестную американскую гориллу, и держу в руках здоровенный кусок ржавой металлической трубы. Труба тяжелая, я почти надорвалась, но все-таки крепко держу эту железяку, одним глазом наблюдая за происходящем на сцене. Там одноклассники разыгрывают пьесу моего собственного сочинения. Пьеса душераздирающая: двое парней из одной школы любят девушку из другой школы, а заканчивается все тем, что какой-то из подростков достает пистолет (только не спрашивайте, где он его взял) и палит в другого подростка. Так вот, когда мои актеры изображают смертоубийство, используя для этого купленный на рынке детский «пестик» я, приняв на себя не только драматургию с режиссурой, но и спецэффекты этой постановки, роняю себе на ногу железную трубу, в надежде имитировать звук выстрела. Дальше не помню. Кажется, это был провал.

В общем, мне ли роптать на театр, точнее, мне ли роптать на то, что происходящее в одесских театрах — это, до сих пор, нечто среднее между оперой «Теремок» и школьной самодеятельностью, если я сама, еще в старших классах школы, приложила к этому руку? Мне ли жаловаться, если одесские афиши пестрят именами только Шекспира и Чехова? Провинциальные театры всегда берутся за «Ричарда III» или «Дядю Ваню» и ставят их «по всем правилам» — в пыльных кринолинах и бархатных панталонах.

А за окнами одесских театров есть настоящая жизнь. В ней на каждом шагу разыгрываются такие «спектакли», которым позавидовали бы самые искусные актеры дель арте.

Этот город полон театра, он дышит им. Театр есть в каждом стареньком дворике (которых, правда, осталось так мало, что можно сосчитать по пальцам), где вечно сушатся на веревках белые простыни в голубой цветочек. Он есть на остановках, рынках, вокзалах, в ЖЭКах и в почтовых отделениях — везде-везде, кроме, разве что, тех красивых зданий с колоннами, на которых написано «Театр».

Конечно, нельзя сказать, что в родном городе я не видела ни одного хорошего спектакля. Видела. Целых пять. Правда, все они были в одном месте — в Украинском драматическом театре имени Василько. «Эдип», «Что им Гекуба?», «Счастье рядом», «Гамлет» в постановке киевского режиссера Дмитрия Богомазова. И еще «Украинский декамерон» в постановке Влада Троицкого, тоже приглашенного из Киева. Спасибо руководству театра за то, что иногда зовут к нам этих режиссеров. В другие театры Одессы их не зовут никогда.

Будет ли новостью для моих коллег из других провинциальных городов тот факт, что завлиты наших театров слыхом не слыхивали о современной драматургии и при одном упоминании о ней крестятся? «Знаем мы ваши современные пьесы: сплошной мат, бомжи и проститутки». Что тут ответишь? Пытаться переубедить, обивать пороги, стучаться в кабинеты, носить пьесы, надеясь, что их кто-нибудь станет читать, параллельно искать приюта (площадок) в каких-нибудь подвалах, бежать «в Москву, в Москву»? Я пробовала разные варианты, но у меня пока ничего не получилось.

Да нет, я не слишком-то огорчаюсь. Я просто не могу отсюда уехать. Я люблю это место, я иду по улице, я слышу, как и о чем говорят люди, и никто не сможет убедить меня в том, что на театре нужно показывать какую-то «другую» несуществующую жизнь.

Мой город — очень театральный город. Стоит ли сожалеть о том, что этот реальный жизненный театр нельзя загнать на подмостки? Не знаю. Но пока это так, мы по-прежнему сокрушительно проигрываем Кинг-Конгу.

Последний раз мы встречались в сентябре в Одессе. Гуляли по городу, сидели в украинской харчевне. Аня и Артём — счастливая красивая пара, он ее очень любил, было заметно, что она счастлива. Аня рассказывала мне про потрясающе тёплый приём на «Любимовке-2010» её пьесы «Язычники», говорила о перспективах, о будущем спектакле в доке. Я как раз был в Одессе, когда «Язычники» читали в Москве, — она только что прилетела из Москвы, а я улетал на следующий день обратно. Она была всем так страшно благодарна и не верила в свой успех, словно бы извинялась. Она вообще всегда стеснялась своих удач — а она была фартовой на премии, чуть меньше, правда, чем на постановки. Но театр успел-таки сделать ее в последние годы драматургом востребованным. Настоящая красавица, белоснежка, но красивая такой простой, неделанной красотой; тонкая душевная организация, при этом работоспособность и жёсткое письмо, стальная лирика.

У нас сегодня очень сильная женская ветвь современной пьесы, и это очень жесткая, несентиментальная её часть, и Аня была вдохновителем, лидером этой ветви. Она ужасно стеснялась своих театральных успехов, прятала глаза, когда хвалили. Она всегда словно не верила, что Москва так легко её принимает, понимает, провинциалку, иногороднюю, иностранку. Страшный город Москва, теперь фатальный в её судьбе, почему-то ей благоволил, хотя не должен был, по всем законам не должен. В ней была стеснительность провинциалки, стыдливость. Шесть лет мы были знакомы. Минск, церемония «Свободного театра», Екатеринбург, церемония «Евразии», помню, что писал ей рекомендательные письма для лаборатории Роял Корта, еще на какие-то западные лаборатории, потом как заочно, переписываясь полгода, они писали с Андреем Прикотенко нового «Чацкого» (у меня полностью есть их переписка), — из этого проекта ничего не вышло, несколько встреч в ЦИМе. Антон Милочкин, который ставил ее дважды в Петербурге и, кажется, был самым понимающим Аню режиссером, пишет сейчас мне Вконтакте: «Ужас это, но у меня спокойствие — нездешняя она…»

(из жж Павла Руднева )