В рамках фестиваля «Радуга».
Несовременный концерт. Учебный театр Школы-студии МХАТ. Режиссер Виктор Рыжаков
Я только что со спектакля. То есть, они сейчас играют второй раз (идет фестиваль «Радуга»), а я уже пишу.
И даже могу объяснить, почему тороплюсь.
Спектакль курса Виктора Рыжакова «Несовременный концерт» сделан из таких легких энергий (Рыжаков — мастер легких театральных энергий), которые могут во мне до завтра не сохраниться. Они вообще долго не хранятся, испаряются, улетают, не оседая длительным эмоциональным впечатлениям. Им отзываешься синхронно времени спектакля: и слеза тут секундная, и улыбка-смех тут же во что-то переходят, смываются следующей эмоцией. И сейчас я пишу лишь отзыв на этот студенческий спектакль, чтобы сохранить отзвук его и не утяжелять впечатление сопоставлениями (с Херманисом, например)…
Сюжет? Да нет там никакого сюжета. Есть гуманистический педагогический посыл и, как его следствие, есть «экспедиционные» наблюдения студентов за старыми людьми, записи их монологов — кусочки doc. театра — старые песни и новые танцы (над спектаклем работали педагоги, списочный состав которых равен количеству исполнителей). И это — перечисление песен и фрагментов — ничего не скажет о спектакле…Воздух в рюкзаке не унесешь, а этот спектакль сделан из воздуха, из которого, как когда-то учил меня Габриадзе, получается в искусстве «все хорошее».
Этюды? Да, собственно, и не этюды — кусочки монологов не завершены, не разработаны драматургически, обрываются, где хотят… Рассказы простые. Здесь нет сногсшибательных историй, это просто схваченная, услышанная речь — о том о сем. Монологи — с подмеченными старческими перескоками, алогизмами, шамканьем (его многовато) и моментальным переходом в собственную, студенческую, безудержную молодость, желающую петь и плясать. Что поют? Весь ХХ век — от битлов до «Свинарки и пастуха» и «Небесного тихохода», но часто поют не прямо песню из фильма (например, из «Весны на Заречной улице», сцену из которой только что сыграли), а что-то рядом, похожее, да не то.
Это не ретро, совсем не ретро. Импрессионистски аккомпанирующий рассказам видеоряд может вдруг нелогично зафиксироваться на Чаплине, а не показывать (условно!) принадлежащего данному эпизоду Рыбникова. Или вдруг кадры «Титаника» плавно переходят в мерцающую на белых стенах декорации черно-белую фотографическую абстракцию. Видео ни в коем случае не иллюстративно, оно ассоциативно и должно давать лишь настроение.
Они играют смешно (диалог двух глухих стариков с одним слуховым аппаратом и одной бутылкой водки), эксцентрично, часто пародируя культуру того ушедшего века, к которому принадлежат их герои послереволюционных дат рождения. Они владеют переходами и вообще — тонкими инструментами. Вот это особенно дорого. Не красят, не впадают в жанризм, не выдавливают из меня слезу по случаю близкого по времени собственного «периода дожития» или воспоминаний о маме. Они существуют (важное такое слово, его любил режиссер А. О. Сагальчик, которого почему-то сегодня мне хочется вспомнить, зная, что это прочтет Виктор Рыжаков…). В лучших эпизодах они словно тонким пинцетом прикасаются к внутреннему, сокровенному — и быстро отскакивают назад, чтобы не стать хирургами и не препарировать жизнь. Здесь не та задача.
Так что же это?
Сейчас мне кажется, что это поиски интонации. В данном случае — в рассказе о стариках. Это поиски некого общего состояния, когда мы, молодые, рассказываем о старости, оставаясь молодыми, но понимая, что и наш час придет. Поскольку исполнители молоды, талантливы, обучены, то понять и воплотить старость как иссякание жизненной энергии им не дано. У их стариков и старушек глаза горят, а голоса крепнут в воспоминаниях о молодости. И часто именно эта энергетическая наполненность дает пронзительную ноту (осознаю словесный штамп, осознаю, найдите синонимы сами, я тороплюсь…) в рассказах о прожитой жизни.
Меньше всего мне понравился финал, когда, подустав изображать старость, студенты возвращаются в свой ретивый борзый возраст и зажигают в полуакробатических танцах (следы зачетов по спец.дисицплинам, взятые в дело). Они словно освобождаются от груза навязанных лет, от необходимости играть конец, находясь в начале — и финальные танцы становятся этаким сеансом самореанимации. Ребята демонстрируют прыть и умения, красоту и стать, лишь в финале сгибаясь опять в страческо-подагрических корчах. Финал формальный и сработанный другими, нежели весь спектакль, инструментами. Более грубыми.
У сценической композиции нет жесткой конструкции, спектакль развивается голосами, настроениями и индивидуальностями. Курс страшно талантлив весь, но я же имею право назвать Степана Азаряна (с лицом то ли Дастина Хоффмана, то ли молодого Ростислава Плятта) и Алевтину Тукан с ее абсолютным сценическим слухом и внутренним сиянием (только б не погасло…). Назвать только потому, что в чреде прекрасных однокурсников они сегодня (именно сегодня и именно на первом спектакле) заставили меня поверить-всхлипнуть-остановиться…
Ну, вот, они сейчас доиграли свой второй спектакль на Новой сцене Александринки, а я как раз дописала. За скоропись не извиняюсь, ведь это не рецензия, а отзыв, краткий отзвук увиденного, отзыв на то, что имя имеет: «Несвоевременный концерт», учебный спектакль третьего курса. И отзыв на то, что иногда не хочется никак поименовывать, чтоб не улетучилось сразу.
Марина. Перед вторым спектаклем, которым видели мы все, на «Радуге», рыжаков сказал о том, что этот спектакль появился и благодаря Сагальчику. И фактически посвятил спектакль ему. А вы все очень точно написали. Просто правильные слова у вас. И это очень важно, такой вот мгновенный отклик.
Отлично внятно.Увидено твоими карими глазами.
Согласна и присоединюсь к словам, написанными выше.Похожие эмоции испытала, при просмотре этого спектакля у нас в Краснодаре. Студия каждый год привозит выпускников и делает просмотр-тур для поступающих. Ребятки в спектакле, восхитительные, точные, лёгкие, трогательные, пластичные, очень музыкальные.Профессионалы высокой пробы!
А мне, Марина Юрьевна, после второго спектакля в этот же день)))), хочется добавить к двум упомянутым молодым и прекрасным, еще и Романа Васильева.
Присоединяюсь. Марина, вы точно все заметили. Ребята очень талантливые, очень точные в своих наблюдениях за стариками. И финал меня тоже хоть и порадовал своей энергией, но в этом было какое-то лихачество, которое сильно , ну очень сильно в пику старости. Как отторжение от нее, слишком уж резкий контраст, хотелось бы помягче.
Но в целом — просто удивительно здорово и сильно, и пронзительно по звучанию.
Студенты Мастерской Виктора Рыжакова, максимально современные, не отяжеленные пока даже мыслью о предстоящей боли в коленях, провели целое «расследование» жизни тех, кого эта боль уже не покидает. Три года назад актеры получили задание — в процессе общения с людьми не младше восьмидесяти лет попытаться как можно больше понять про них, про их старость и старость вообще. А понятие это безгранично, то есть не имеет определенных временных рамок: любая старость, если отбросить физические обстоятельства, — это воспоминания о молодости, постоянное пограничное состояние между настоящим и прошлым, где второе всегда сильнее, чётче, реальнее.
Эта двойственность ощущения себя во времени легла в основу структуры спектакля. Актеры постоянно переходят из роли согнувшегося старика в роль бравого солдата, из одинокой старушки — во влюбленную красавицу. Меняется пластика, голос, взгляд. Каждому герою отведен собственный сольный номер в «концерте», во время которого успевает прожиться кусочек воспоминаний. На заднике — фигура Ленина, такого уже немолодого. Этот символ и босоногого детства, и голодной, но все равно счастливой молодости, и одинокой старости сменяется периодически кадрами из черно-белых фильмов. Перемежающиеся фрагменты, пущенные на белую ткань занавеса, похожи на путающуюся память старика, в которой все — мимолетно, и только фигурка маленького человека с бодро выкинутой вперед рукой — отчетлива и неизменна.
Как мгновенно старость сменяется молодостью, так и тональности спектакля ритмично переключаются с лирически-тоскливой на радостно-жизнеутверждающую, с трогательной старчески-детской — на откровенно смешную. Смена регистров не позволяет «концерту» рассыпаться на несвязные части, ткань спектакля скрепляется единой несюжетной линией, линией настроений. Вокальные и танцевальные номера сгущают и иногда ненавязчиво утрируют эти настроения: шепелявая речь актеров плавно перетекает в мелодичное пение, сгорбившееся тело распрямляется и начинает ритмично двигаться в такт рок-н-ролла.
Во время отдельных соло остальные актеры сидят безучастно, как отстраненные зрители, не включенные в происходящее. Кажется, что каждый из них на время лишен способности реагировать — так люди в глубокой старости смотрят перед собой, не видя собеседника, погрузившись в полудремотные размышления. Но уже к середине спектакля между героями, существующими в разных плоскостях и историях, устанавливаются связи, и снова — не сюжетные, не конфликтные, а объединяющие общим звучанием, оттенком настроения. Создается четкое ощущение единой истории, имеющей свое начало и конец, хотя весь спектакль — о конце, вспоминающем начало. И в финале актеры будто компенсируют утраченную энергию своих героев, вытанцовывают за них здесь и сейчас, в реальном времени, всё, что тем уже не отплясать.
Двухчасовое путешествие во времени останавливается на абсолютном утверждении жизни, не только молодой и полной сил, а жизни вообще, уже прошедшей, продолжающейся и только начатой.