(продолжение «Любимовки-2014»)

Признаюсь сразу: эстафету получил буквально ‒ столкнулись мы с Татьяной Джуровой, начавшей обзор фестиваля, на углу Трехпрудного и Мамоновского. Она спешила с обсуждения «Магазина» Олжаса Жанайдарова на поезд, а я бежал на читку «Хорхароны» Ярославы Пулинович. Или все же «Хорхарона»? От «Хор Харона» ‒ оригинальной распевки, придуманной одним из персонажей пьесы, некогда провинциальным, а ныне столичным хормейстером. Давным-давно он возглавлял жюри детского вокального конкурса, где, вручая приз победительнице, «напророчил» ей будущее большой актрисы. Девочка и выросла большой, вот сольная карьера не задалась. Но, даже прозябая в роли подпевалы в хоре, она старается добрать свой «звездный» статус за чужой счет. Манипулятор без страха и упрека, а также без совести и хоть какой-то задней мысли о содеянном, она заставляет весь мир вертеться вкруг себя. Последствия чего весьма и весьма печальны, вплоть до (само)убийства старшей сестры…

Читка «команды Скворцова» — давно отдельный номер в рамках фестиваля, который, вне зависимости от имени драматурга, не первый год собирает своих поклонников. И то, как прочитала за героиню Дарья Екамасова, надолго отбило у ряда режиссеров желание за пьесу браться — либо приглашай эту актрису на главную роль, либо отложи-ка текст подальше, пока не выветрится слишком сильный, запоминающийся образ «зла в чистом виде».

И хотя пьеса эта из внеконкурсной программы, но грех было пройти мимо. Ведь Хорхарона уже — как имя собственное. Собирательный образ «добрых сих», как греки иносказательно называли гарпий, оказался одним из самых востребованных персонажей нынешней «Любимовки». Инфантильные нимфоманка, мечтательница или духовно стерильная хипстерша, заботливо взращенные старшими сестрами, — различные и вариации характеров, и комбинации взаимоотношений далее встречаются в пьесах «Сестромам» москвички Евгении Некрасовой и «От безделья ты отпустишь всех китов в океан» Полины Бородиной из Екатеринбурга.

Название последней пьесы — «неправильный» перевертыш поговорки про рыбку из пруда. Ну так и у сестер не все как у людей. Младшая, «дьявольская центрифуга», «все вокруг засасывает в водоворот бессмысленности и инфантильности», так и сяк вертит старшей. Но после ее смерти сестры оказываются не на распутье даже, а просто перед фактом — одна из них жила не своей жизнью, второй и вовсе как бы не существовало. Эпизодически появляющиеся мойры лишь подтверждают это. Ну как мойры? — бабки на поминки пришли, бормочут что-то, проволоку «купаросовую» в землю с геранькой тянут. Старшую Валю все кличут Люськой. А младшую, в наушниках сидящую у гроба матери, в упор не замечают. Но вот, словно Лахесис, мелькнувшая как вспышка лампочки третья старушка предупреждает мать: «Не кушай яблоки! Грешно до Спаса яблоки кушать, блудниц вырастишь!» Блудницей и выросла младшая, повесив на старшую, так и оставшуюся старой девой, своего ребенка. Его она предлагает забрать с собой, когда та собирается-таки начать собственную жизнь. Но дальше сборов сумки дело не идет — созависимые сестры никак не могут расстаться, а отказ одной взять на себя воспитание сына подписывает приговор обеим. Прощание происходит в старом, обреченном на снос доме, квартира заперта изнутри, ключ выброшен, и экскаватор уже начал рушить стену. Но в миг, когда уже «идет красный кирпичный снег», в сумке старшей сестры звенит будильник…

«Сестромам». Сцена из читки.
Фото — Д. Аксенова.

Пьеса вызвала много споров. Один, с ареопага, вообще ничего не понял — зачем тут бабки? к чему флешбэки? Другие радовались появлению женской драмы, в которой героини, наконец, вышли за пределы заданного годом ранее треугольника «кухня-истерика-постель». А ставивший читку режиссер Петр Кротенко торжественно пообещал, что после доработки текста пойдет с ним по миру, театральному миру, и, стучась во все двери, обязательно добьется постановки.

Таким же литым текстом видится и «Сестромам» — хипстерская драма, как определил жанр пьесы Артем Семакин. Автора пьесы от этого буквально перекосило — хипстеров она явно не любит. И, видя это, режиссер поспешил обратить свои слова в шутку. Актеров же он обрядил то ли ангелами, то ли птицами Гамаюн — у каждого за спиной огромные белые картонные крыла, расписанные черным маркером то под ситец в ромашках, то под полосатый «адидас». Что окупило себя сполна — легкий, певучий текст они так же убаюкивающе-бегло прочитали. Язык яркий, слова точные, мысли правильные и метаморфозы неожиданные. Такие, как, к примеру, старшая сестра-совесть, которая в образе той самой птицы Гамаюн после смерти является к неблагодарной младшенькой. Она ж на Анечку, как зовут главную героиню, лучшие годы положила, а та на ней крест поставить пыталась еще при жизни. Ну не вписывалась старшая в верно, казалось бы, выстраиваемую биографию: «Анечка — всюду ладненькая, маечки под курточкой, кеды, бритые височки, острые крылышки-лопатки. Расправила, полетела. Ровный хипстер без истерик, но с щепоткой богемщины. Бог любит таких, как Анечка, — средненьких, ладненьких повсюду. Все во мне хорошо, кроме сестромама. Да и не в самом сестромаме дело, а в долге к сестромаму мотания. Долге говорения. Долге выслушивания. Долге делания вида. Сестромам хворал всеми заболеваниями, которые могут только влезть в живот». Но сестромам того зла не помнит — она видит будущее, в том числе результатов Анечкиной деятельности. Та превратилась в этакого «ангела-мстителя», верша правосудие на свой манер. Она ведь тоже незлопамятная — зло сделает и не помнит о последствиях. И по всему выходит, что «пластмассовый мир победил». Хотя это поколение слушает другие песни: Анечка, похоже, — из репертуара Земфиры позаимствованное не только имя, но и образ. Но Евгения Некрасова явно не симпатизирует хипстерам, а язвительно их высмеивает: добро должно с умом быть, а не с кулаками. И — с Богом, а не Бобо, богемой.

Ну а с реальным прототипом подобных героинь познакомил уже начинающий драматург Артем Материнский. В недавнем прошлом соцработник, он обобщил свой опыт в пока еще материалах к докудраме «Сироты». Суть, вкратце, в том, что приемная мать боится погибнуть от рук дочери и пытается отказаться от опеки. А та, напротив, в опеке как раз нуждается, но в опеке личности сильной. На худой конец — ласковой и любящей. Желания эти, правда, подспудные — на поверхности жестокость, злоба и сексуальное распутство. Но все это от недопонимания, а, точнее, отсутствия какой-либо рефлексии вообще.

История, с горем пополам прочитанная режиссером Варварой Фаер и самим автором, тем не менее вызвала неподдельный интерес и живые обсуждения и за порогом театра. Литература литературой, но когда такие «сироты» и впрямь встречаются в жизни, и могут даже прийти на премьеру?..

«Как избавиться от мертвой собаки
воскресным вечером». Сцена из читки.
Фото — Д. Аксенова.

К слову, пока готовилась читка, название еще незавершенной пьесы трансформировалось в «Ребенка Кинг-Конга» и, видимо, с ним уже пойдет на афиши. Хотя заявку на спектакль уже успел зарубить экспертный совет при Минкульте РФ, один из самых культурных на всю Евразию членов которого заявил, что во времена Майдана такую пьесу ставить нельзя. Но что позволено сыграть в Доке, то неведомо чиновничьему уму. Сыграть же одну из ролей в будущем спектакле согласилась Татьяна Догилева.

А вот спектакль, считай, готовый — редкое явление на «Любимовке». Но Татьяне Лариной, ставившей читку «Неровных кончиков» Галины Журавлевой из Рязани, это удалось. Вышел тихий, маленький шедевр нынешнего фестиваля о буре в большом стакане воды. Точнее, кофе. Но стакан «именной», пусть бумажный, зато порция «гранд» — все как в жизни Светланы, 30-летней парикмахерши. Родом из семьи, как нынче бы сказали, нищебродов, она сызмальства претендовала на большее, но ради независимости, в том числе и финансовой, оставила школу и ушла в ПТУ. Годы лишений и унижений, но зато у нее теперь свой маленький бизнес — парикмахерский салон. Некогда среди клиентов она встретила свою нынешнюю подругу-журналистку, с которой и ведет заочный спор. Очевидно, что при равных возможностях она, Светлана, начинала с низкого старта, но окрепла и поднялась. А та, рванув сразу с высокого, и сейчас пребывает в каких-то заоблачных сферах, все порываясь мир спасти. У мастера укладки и завивки такие завихрения в голове не укладываются: и сама-то она вроде такая чеховская героиня, все стремившаяся пусть не в Москву, а в Петербург, но если ради мечты нужно бросить все, что досталось кровью и слезами, — тут уж увольте. С другой стороны, она со все возрастающей очевидностью понимает, что не будь у нее такого прошлого, вполне возможно, и она сейчас бы волонтерила. Ну или другим общественно-полезным трудом занималась. Она эту подленькую мысль о «счастье для всех и даром, и пусть никто не уйдет обиженным» от себя гонит, и на подругу зло держит. Вот эту сильную натуру, раздираемую такими противоречиями, и сумела показать актриса Наталья Горбас.

Кому-то не жалко такого персонажа, других же он примиряет со своими близкими. А в третьих вселяет надежду, что если и будет еще в России революция, то делать ее будут такие вот люди — всего добившиеся сами непосильным трудом и своим же умом дошедшие до протестантской этики европейцев и морали американских консерваторов. Труд не только сделал из обезьяны человека, но и до сих пор облагораживает его. Вот только у человека порой на большее уже и сил не остается…

Были на фестивале и более злободневные, причем, женские пьесы, но читок их, увы, услышать мне не довелось…

Но не только слабый пол задавал тон на фестивале. Мужчины зачастую тоже давали жару. Порой горячечного. Вот в фантасмагории «Все будет хорошо» красноярца Василия Алдаева гуляют ирландские сквозняки — и от Сэмюэля Беккета сюда надуло, и от Флэна О’Брайена нанесло. С юмором не просто описать, но и разобраться, куда и до чего могут довести простого полицейского или загулявшего моряка собственные тараканы, выходящие иногда на прогулку не из головы, а из штанины, под силу профессиональному психиатру, ну так Алдаев таковым и является. Пересказать хитросплетение сюжетных линий в двух словах сложно, но вот режиссеру Даниилу Романову удалось сделать компактную, энергичную читку, от чего смысловые и временные неувязки, возникающие у многих при чтении пьесы на бумаге, встали по своим местам. Хотя такого поворота, точнее, акцента на своем тексте сам автор и не предполагал.

А вот располагал ли Ринат Ташимов при написании своих «Пещерных мам» текстом пьесы Марины Зелинской «Божий медведь» или слышал его ранее — до попадания на «Любимовку-2014» он читан был на лабораториях, — не знаю, но избавиться от ощущения, что это своеобразный ответ по принципу «а вот еще случай был», сложно. Уж очень много точек соприкосновения и совпадений в сюжетных поворотах, и даже песенка про маму для мамонтенка тоже «звучит». Но если у ростовского драматурга бродит медведь, как из страшной русской народной сказочки для взрослых про «скырлы-скырлы, на липовой ноге», то у екатеринбуржца зверь этот уже на цирковом велосипеде круги выписывает. Фигуры при этом у него все трагикомические получаются.

Из могилы пропал отец семейства, вдовы начинают искать, но не по закоулкам, а в параллельных мирах, устраивая спиритический сеанс. Мгновенно отозвавшийся дух честно признается, где находится его тело в данный момент: «в-жэ-о-пе…» — складывают по слогам откровение женщины, принимая это за издевку. А покойника-то, как выяснится ближе к финалу, и впрямь медведь пожрал. Но тут медведь как повод: вдовы начинают искать правду и выясняют, что у одной из них сын от мужа второй. К финалу станет ясно, что и дочка второй ждет от этого внезапно обретенного братика ребенка… Такая очень смешная, но очень грустная история о семейных ценностях.

«Подвал». Сцена из читки.
Фото — Д. Аксенова.

«Любовь и медведи» — с ходу посчитал Александр Юшко эту пьесу не только жанрово, но и стилистически близкой к кинокомедии Владимира Меньшова «Любовь и голуби». Но чрезмерная репризность диалогов насторожила критиков. «Этих людей выдумали из гуманных соображений», — заявил Александр Железцов. Но Ташимов, который мало того, что ученик Коляды, так еще и актер «Коляда-театра», обезоружил зоилов простым признанием: в его родной деревне все так говорят. А вот нас, таких, услышав, они бы попросту не поняли. Тем не менее, публика требовала продолжения веселья — пьеса многим показалась преждевременно оборванной, на что Гарри Бардин, пришедший в Док на читку сына, напомнил слова своего учителя Павла Массальского: «Играть надо так, чтобы зритель хотел еще, а уже — все». Дискуссию на этом прекратили, а железобетонный аргумент от классика вспоминали после не раз…

Этот парад-алле метафизических экзерсисов завершает харьковчанин Александр Юшко со своим вербасказом «Тракторист, сука!». Вербасказ — пьеса, основанная на документальном материале и изложенная в сказовой традиции. Вербатим при этом вписывается в фантасмагорический авторский сюжет. Юшко сам придумал жанр со своей внутренней логикой, сам и смеялся над ним во время читки, пока зал пытался вникнуть в суть происходящего. Хотя логики в построении текста, выяснилось уже позже, как раз и нет — все писалось, точнее, собиралось, из тщательно отобранной коллекции монологов-вербатимов в едином эмоциональном порыве, без осознания — как бог на душу положит. От души, надо сказать, положил и сам Юшко, не поскупился. Какая-то зона на месте бывшего кладбища, где ведет добычу покойников бригада в кепках с золотыми козырьками, et cetera, et cetera… Получившийся коктейль — искрометная психоделия с пьяными слезами пополам. Виктор Пелевин и Венедикт Ерофеев в одном граненом стакане. Но как же смешно это было подано артистами Анны Потаповой, и как заразительно над этим смеялся сам автор!

Вошли в конкурсную программу и вещи экспериментальные в рамках хорошо изученных жанров. Так, в пограничном, на грани фола сделанном тексте киевлянина Виталия Ченского «Как избавиться от мертвой собаки воскресным вечером» по-тарантиновски препарируется жанр черной комедии, но при этом вводятся и новые правила игры. Сюжет пьесы весьма незамысловат: у девушки под вечер убило током гражданского мужа, она зовет на помощь брата, чтобы избавиться от трупа. Тот из столицы только вернулся — модный, продвинутый — и предложил тело в ковер закатать, для верности обмотав скотчем. А вывезти рулон с безвременно почившим «лабрадором» — не сознаваться же в непреднамеренном убийстве человека! — позвал бывшего друга. Бывшего, потому что тот подругу как-то увел. Но покойника-то вывозить надо. Друг приехал, а чуть позже и снедаемая ревностью подруга появилась — выследила… И так — шаг за шагом, сцена за сценой — персонажи успевают обсудить все на свете, от наставлений святых отцов до украинских событий. Тут же, на читке, услышал, как одна режиссер зашептала другой: «Это же они Украину так хоронили, в ковре-то, но поднимать я эту тему не хочу», и мысленно ее за это поблагодарил…

Не менее лихо завернул свою «Unlimited» студент ГИТИСа и будущий театровед Максим Чуклинов. Но, как оказалось, это стартовал он так многообещающе, а затем, вопреки названию, уже на полпути пьесы то ли уперся в тупик из собственных построений, то ли ему просто наскучило водить своих героев по «бесплодным землям». Хотя идея интересная: молодежная компания, отправившись развлечься к морю, оказалась в неведомом месте, причем, невесть как, разбившись на группы, одна из которых так и осталась на берегу, вторая отправилась на автомобиле за водой к ближайшему источнику, а третья пошла в горы за вином. Череда необъяснимых происшествий наводит на мысль, что, во-первых, время здесь остановилось, а во-вторых, здесь каждый получает желаемое — будь то физические возможности или финансовые ресурсы — в неограниченном количестве. И что дальше с этим делать, никто не знает. Но как только получившийся гибрид «road-movie» с «science-fiction» забуксовал на месте, сметливый автор быстренько вложил в уста каждой пары разъясняющие монологи, на чем и свернул всю лавочку разом. Но линчевать нерадивого драматурга не стали, а взамен надарили ему добрых советов, как пьесу, или-де сценарий, довести до ума.

С другой стороны, чужой ум до добра не всегда доводит. Так, остро и свежо прозвучавший на предыдущей «Любимовке» «Подвал» Натальи Милантьевой за год подвергся серьезной профессиональной доработке, отчего растерял все свои прежние достоинства и стал в ряд добротно сделанных текстов, которых ныне на «Любимовке» и без того с избытком. При этом решение для читки Алексея Розина говорит о том, что из «Подвала» может выйти весьма интересный спектакль. Это и неплохо, возвращаясь к тексту, ведь общий уровень конкурсной программы значительно вырос, но — лишний повод для многих из тех, «кто помнит, как все начиналось», упрекнуть нынешний фестиваль в отсутствии бесспорных шедевров. Ну да что там конкурс, когда и новый Вырыпаев тут «уже не тот».

Границы же между прошлым и нынешним и продемонстрировали, и стерли в одну «Психоночь». Серьезной арт-подготовкой к ней стал документальный спектакль «Любимовка. Диагностика», сочиненный Всеволодом Лисовским и Андреем Стадниковым. Сценическое решение — то ли боксерский ринг, то ли опытная площадка, учитывая, что по ее периметру сидели актеры в лаборантских халатах. В центре вместо рефери — человек с киноаппаратом, на пару с софитом выхватывавший из зрительного зала знаковые для фестиваля фигуры. На каждую — строго две минуты эфирного времени, после чего монолог, проецируемый на четыре экрана, обрывался под звук сматываемой пленки или писк прекратившего вещание канала. Тут тебе и свидетельский театр, и реалити-шоу в прямом эфире. И каждый выражался, как мог. Или не мог, как Стас Губин, технический директор Театр. Doc — в силу своей должности и профессии, а Юрий Клавдиев — в силу своего измененного состояния. Максим Курочкин пел второй раз — и на «Любимовке», и в жизни. Александр Юшко, впервые попавший и на фестиваль, и на Патриаршие пруды, делился впечатлениями. Олег Шишкин вспоминал свой дебют. Александр Железцов — про то, что фестиваль в любую пору — пир во время чумы, но чума нынешняя — самая бесчеловечная на его веку. Ну а Иван Вырыпаев просто поблагодарил всех причастных…

«Любимовка. Диагностика». Сцена из читки.
Фото — Д. Аксенова.

Этот эксперимент наглядно показал, отчего и почему так тоскуют старожилы, и куда, точнее, к чему вряд ли захочет возвращаться нынешний оргкомитет «Любимовки». К тому же посиделки у костра сменил формат клубного пати — «Психоночь». Ну а о том, как в дальнейшем, возможно, станет меняться формат читки — «Прорубь» Андрея Родионова и Екатерины Троепольской в постановке Андрея Сильвестрова с маленькой помощью Руслана Маликова. Телевизионщик Сильвестров быстренько перемонтировал сцену Дока в студию, позвал дикторов «Дождя» и самих авторов тоже, и устроил прямой эфир из проруби.

В то же время о смене или, скорее, возращении традиций заговорил Юрий Клавдиев, написавший свою «Тявкай и рычи» в духе лучших пьес Евгения Шварца. Но лучше б они, традиции, не возвращались, да? Поэтому пьесу для заигравшихся взрослых читали дети — самую многочисленную по составу актеров читку собрала Евгения Беркович. А мораль той сказки такова: чтобы не погибнуть, нужно и лисам, и людям забыть о разногласиях и объединиться против общей беды.

Ну а в недалекое будущее заглянули уже на капустнике, устроенном в «Мастерской», где «Любимовка» — уже заповедник, драматурги канонизированы, даже воду из того места, где Василий Сигарев сорвался в реку с «тарзанки», в пузыречках на сувениры продают. А мат по специальному указу вставляют строго по слову на три предложения даже в медицинскую литературу и рецепты домашних пирогов. Историю про обморок на спектакле и чудесном спасении после разыграли в лицах артист, похожий на драматурга Печейкина (Ольга Шакина), и артист, похожий на драматурга Пулинович (Алексей Маслодудов). В общем, хорошо все закончилось. И в этот раз…

Тут следовало бы пустить отдельным абзацем и полужирным курсивом обращение Евгения Казачкова о краудфандинге для поддержки фестиваля, но все, кто побывал на «Любимовке», выучили его наизусть, ну а тем, кто не попал, стоит сходить на сайт фестиваля — здесь точно опоздать нельзя…