Читки, сделанные по следам московского фестиваля новой драматургии «Любимовка», шли на сцене Лаборатории «ON. ТЕАТР» три дня. Задача была представить новые пьесы и, если у режиссера получится внятное прочтение, принять эскиз к постановке. Среди текстов разных авторов (от Ольги Дарфи до Максима Курочкина) был один стопроцентный хит — «Кеды» Любови Стрижак. Пьеса эта в режиссуре Алексея Забегина и актеров «Этюд-театра» (вместе они сделали не читку, а полноценный спектакль) прозвучала едва ли не гимном поколения.

«Кеды» — пьеса, слава Богу, не экспериментальная, годная как для репертуарного, так и для «подвального» ON. ТЕАТРа, и, что важнее всего, точная. В ней лирический герой нашего времени, так долго разыскиваемый в журналах-кино, явлен, идентифицирован и принят. Это Гриша, хипстер-лузер 26 лет, все мечтающий купить новые кеды. Песня шестидесятников («По всей земле пройти мне в кедах хочется, увидеть лично то, что вдалеке»), пущенная режиссером Забегиным в спектакле сразу после брутального СуперВани (Иван — новая звезда СПб и окраин, поет пацанское, крепкое)- вовсе не оммаж романтике странствий советского человека, а ухмылка, едва ли не издевка над современностью, поставившей во главу угла потребление и бабло и забывшей про личный космос каждого маленького гриши большой страны.

Сцена из спектакля.
Фото — С. Щагина.

Гриша (Филипп Дьячков) небрит, лохмат, безработен. Он — единица поколения, одетого в кедики и кенгурушки. Ну и что, что у таких айфон — продолженье руки. Внутри у них все то же самое, что у героев «Мне двадцать лет» Хуциева. Желание героя купить кеды — поначалу обыденное, постепенно становится принципиальной позицией, даже позой, инфантильным стремлением забаррикадироваться от мира, свести самого себя до пшика, до ерунды, до акта покупки. Мол, вы тут, ребята, женитесь, за границу по гранту учиться едете, сиротам помогаете (события, происходящие с друзьями героя), а я просто живу, мелковато даже, мне бы только кеды купить — и все. Гриша праздно шатается, выпивает с друзьями, торчит в клубе, а с утра, сразу после клаббинга, — волонтером в детдом. Не потому, что сердце за сирот кровью обливается (об этом герой точно не думает, он занят одним — рефлексией), а потому, что делать ему особо нечего. Работать «на дядю» Гриша не желает. К чему? Ипотека, семья, узаконенное рабство — нет, Гриша так не хочет. Не хочет быть, как родители (зашуганную мать и недалекого отчима слегка шаржированно изобразили Анна Донченко и Герасим Архипов).

Вообще Гриша в порядке. Не онкологический больной, не наркот, не бандит. Думающий, неплохой парень. Но только он — холостой патрон, пустоцвет. Жизни не видел (разве что в кино). Потому что если с девочками в этой стране все более-менее традиционно, у них есть ми-ми-ми, фитнесс, семья-дети (в конце концов — рожать и выращивать детей — это тоже вроде как подвиг), то у мальчиков все совсем грустно. У них нет священной войны, нет объекта для подражания, им себя девать некуда. И от этой пустоты и неприкаянности Гришу совсем, душераздирающе жалко. Жалко той эгоистической жалостью, которую можно испытывать только к самому себе.

В финале Гриша, так и не купив новые кеды, вместе с другом Мишей (Андрей Панин) попадает в толпу несогласных. Толпа эта является в пьесе как deus ex machina, в два счета разрешая ситуацию гришиной хандры. Раз — полиция обрабатывает Мишу (разбивает голову), два — Гриша, опьянев от свободы и собственной лихости, седлает Мишин велосипед и врезается в автозак. Что дальше — Бог весть.

«Кеды» — гениально простая пьеса. Драматург, не обронив по дороге ни слова о политике родной страны, подводит своего героя к автозаку виртуозно, за руку. Потому что куда бедному Грише еще, как не в автозак? Ну не на шоппинг же.