Сезон на большинстве петербургских сцен закрыт. Но мы продолжаем рассказывать о премьерах…

«Двенадцать». По поэме А. Блока.
Новая сцена Александринского театра.
Режиссер Антон Оконешников, художник Елена Жукова, видео Марии Варахалиной.

Спектакль открывается прологом: три молодых героя, наши современники, рассказывают истории из собственной жизни и пытаются извлечь из них некие нравственные уроки или жизненные правила.

Актер Витя (Виктор Шуралёв) однажды на спектакле так разгорячился, что сломал себе руку. Мораль: последите за собой, пожалуйста. Вдохновение дело важное, но иногда полезно и голову включать. Поверять, если угодно, гармонию алгеброй.

Актер Коля (Николай Белин) на третьем курсе театрального института загремел в армию, но сумел закосить, и вскоре его комиссовали. Применял он для этого разные средства, в том числе и актерские техники. Мораль: жизнь дается человеку один раз, и надо прожить ее так, чтобы не угодить под какую-нибудь машину, но быть хозяином своей судьбы.

Актер Дима (Дмитрий Бутеев) рассказывает про своего деда, человека веселого и артистичного. Умер он от инсульта во время карточной игры, с козырным тузом в руке. Поставил, так сказать, финальную точку. Мораль: жить надо красиво, тогда даже смерть твоя может стать просветлением для окружающих.

На сцене стоят четыре больших монитора, они образуют коробку, в которой рассажены зрители. Актеры произносят свои монологи, стоя у микрофонов, их лица мы видим на экране крупным планом. Эффект получается занятный: что-то вроде лекции перед киносеансом в провинциальном доме культуры.

Сцена из спектакля.
Фото — Anastasia Blur.

Я в свое время не стал косить от армии, в ту пору еще советской. И вот у нас в полковом клубе по субботам крутили кино, а перед сеансом выступал майор Гаврилюк из политотдела. И тоже рассказывал какую-нибудь историю.

«Вот, товарищи солдаты, иду я сейчас к вам в клуб, а навстречу мне солдатик. Расстегнутый: видимо, старослужащий. Я подзываю его и говорю: „Товарищ солдат, подите к своему командиру роты и скажите, что майор Гаврилюк сделал вам замечание“… Не успел я отойти на два шага — и что же вы думаете? Советского майора пидарастом обозвали».

Вы спросите, при чем здесь «Двенадцать» Блока? Вот и я задаюсь тем же вопросом.

Спектакль тем временем продолжается. Изрядная его часть идет в полной темноте, и это самая интересная часть представления. Почти радиопьеса, но с эффектом присутствия: публика и актеры находятся в одном стакане тьмы, и это очень ощутимо. На первый план тут выходит саунд-дизайн, или, как говорили во времена Блока, шумовое оформление. Завывание ветра, шаги, постукивания, поскрипывания, визги и вопли, пыхтенье паровоза и т. п.

Далее, однако, постановщики не выдерживают характера и начинают проецировать на экраны то пургу и кляксы, как на старой кинопленке, то мертвенный снежок, как в старом кинескопе. На этом фоне изредка появляются титры или опять-таки лица героев крупным планом.

И завершается все театром теней: перед экранами, то группами, то поодиночке, дефилируют силуэты блоковских кровожадных апостолов. Причем не в красноармейских шишаках, а в пролетарских картузах. Деталь, пожалуй, реалистичная, хотя художник Васнецов изобрел буденовки в империалистическую войну, когда никакого Буденного еще и в помине не было.

Сцена из спектакля.
Фото — Anastasia Blur.

Наконец, сам текст поэмы. В спектакле его то бормочут еле слышно, то скандируют хором наподобие речевки, то превращают в глумливое эхо, то распевают на мотив частушки либо романса, а то и вовсе дают в виде титров на экране. В частности, скандальный финал («В белом венчике из роз — / Впереди — Исус Христос») здесь так и не решаются огласить во всеуслышание.

О нюансах индивидуальной актерской игры тут говорить не приходится. Зато возникает эффект некой нерасчлененной звуковой стихии. Как писал в одной ремарке Всеволод Вишневский, еще один революционный автор с символической подкладкою: «Идут сырые, грубые, колоссальные рёвы катаклизмов и потоков жизни».

При этом у Блока стих поэмы дифференцирован как раз очень сильно. В метрическом отношении — от строгого хорея с вкраплениями ямбов до расшатанного дольника и даже тактовика. По части цитат — это почти центон: политические лозунги, уличная реклама, обрывки литургии, частушка, мещанский романс, солдатская песня, детская скороговорка и другие фольклорные жанры. Но создатели спектакля не склонны очень уж пристально вслушиваться в это многоголосие.

Ближе к концу спектакля мы слышим еще один актерский монолог, приуроченный к гибели блоковской героини Катьки. Неназванный персонаж рассказывает: в детстве он видел, как его сверстники катались зимою с горки, вылетая на проезжую часть. И прямо у него на глазах один мальчик попал под «КамАЗ» и его раздавило насмерть. И тогда он впервые понял: вот он умрет, а жизнь все равно будет идти, мир вместе с ним не рухнет, ничего не изменится.

По-моему, как раз применительно к «Двенадцати» это вопрос дискуссионный. Известно, что эта поэма и особенно реакция на нее просвещенной публики приблизили кончину Блока. Недаром перед смертью он просил жену сжечь все экземпляры поэмы до единого.

При этом многие нынешние исследователи держатся мнения, что смерть Блока обозначила конец Серебряного века — целой эпохи в русской культуре. Впрочем, дело тут не в символической хронологии. Мне важно лишь подчеркнуть, что смерть одного человека может значить очень много. В конце концов, и смерть проститутки Катьки — кульминация поэмы. И в этом смысле — событие почти космического масштаба.

Сцена из спектакля.
Фото — Anastasia Blur.

Поэмы можно инсценировать разными способами, вплоть до самых радикальных. Можно выдвинуть на первый план само движение стиха, как в музыкальной драматургии — движение музыкальных масс. Я как-то видел такого «Евгения Онегина». Можно, напротив, стихи вообще не читать, а сюжет и образный ряд передать визуальными и музыкальными средствами. Я как-то видел такого «Пера Гюнта». Кстати, оба спектакля поставил один и тот же постановщик — Дмитрий Вихрецкий в Кемеровском театре кукол.

Постановщики «Двенадцати» выбрали средний путь. Стихи прочитали (пропели, промычали) полностью. Но вся историческая проблематика, связанная с поэмой, их не очень заинтересовала: куда важнее оказались собственные переживания.

Вышло нечто вроде сновидения на заданную тему: стильного, аскетического, черно-белого. А поскольку одной этой грезы на полноценный спектакль недостало, ее разбавили косвенными комментариями посторонних героев.

В этой связи замысел спектакля можно сформулировать так: показать, что наше время может быть не менее драматическим, и сегодня тоже на каждом шагу приходится делать выбор — экзистенциальный, моральный, политический. При этом блоковской поэзии здесь противопоставлена прямая изустная публицистика.

Получилось любопытно, но и и комментарии стоило бы немножко сократить. А то мораль давно уже понятна, послание получено, а человек все говорит и говорит, никак не может остановиться.