Международный День театра в Камерном театре Малыщицкого отметили премьерой экзистенциальной драмы «Железные двери». Постановка для театра знаковая — дебют Петра Шерешевского в роли нового главного режиссера театра.

«Сочиняя пьесу, ты знаешь все заложенные в текст смыслы, знаешь всех персонажей, их прототипы, недоговоренные в тексте обстоятельства… Репетируя сочиненный „с нуля“ текст, я изо всех сил старался забыть, что имел ввиду, и пытался разгадать это заново», —говорит автор пьесы, положенной в основу спектакля, режиссер Шерешевский. Разгадывать и угадывать многое в этой современной истории-притче приходится и зрителю. Некоторым ключом к разгадке одного из смыслов спектакля является выбранное эпиграфом стихотворение Иосифа Бродского «Натюрморт». В спектакле так же, как и в стихотворении, в наиболее обнаженной форме перед нами предстает центральная оппозиция: человек-вещь, вечность и вещность, а эпизоды спектакля тематически перекликаются с разными строками этого стихотворения. От лица главного героя, в полной тьме первых секунд спектакля звучат строки Бродского:

Пора. Я готов начать.,
Не важно, с чего. Открыть,
рот. Я могу молчать.,
Но лучше мне говорить.,
О чем? О днях, о ночах.,
Или же — ничего.,
Или же о вещах…

Это служит зачином драматических историй девяти жизней героев спектакля, девяти переплетенных судеб. Они начинают говорить, и каждый рассказывает по ходу действия свою историю. Это истории со знаком вопроса, как живая человеческая душа вдруг становится мертвой, попадает в плен вещей.

Символ «вещи» в спектакле — большой красивый стол в квартире главного героя, торговца железными дверями Аркадия Счастливого (Всеволод Цурило), который задался вопросом о правильности происходящего внутри и вокруг нас. Стол располагается посреди сцены, им поочередно любуются гости, расписываясь в любви к вещам, а не людям. Как подтверждение тому фраза героя, олицетворяющего в спектакле власть с аллюзиями на «Левиафана» Хряпова (Виктор Гахов): «Умение жить с комфортом отличает человека цивилизованного». Стол — символ роскоши и жизни «на заказ». Гости героя признают его великолепие, да и Счастливый им гордится. И что же творится с людьми, живущими в комфорте? А они все острее чувствуют физическую смерть и ее приближение. Чтобы ощутить себя живым, зацепиться за жизнь, найти смысл жизни, эти люди делают хаотичные движения в пространстве эмпирически сущего. Только каждый ищет его не там и не так. Кто-то жаждет новых сексуальных побед, кто-то ищет утешения в религии, но не находит, кто-то употребляет наркотики и оправдывает себя немудреной псевдофилософией, кто-то хочет быть замороженным, чтобы ожить потом, а кто-то играет в революцию …

Режиссер Шерешевский пытается проследить историю «сбоя», понять, с чего начался тот отчаянный путь в «никуда». Герои прячутся от него за железными дверями своих принципов, установок, ошибочных мнений, а он раздевает их (в прямом и переносном смысле), отчаянно врывается в их жизнь, разбивает эти двери, выводит нам обнаженные души. По сравнению с этим физическая нагота теряется и кажется не такой уж ошеломительной.

В постановке есть секс. Его много. Но ни один эпизод не появляется просто для эротической перчинки. Автор показывает, как секс не сближает героев, ведь понимание истинного смысла близости потеряно. Кто-то хочет этой близости за деньги, кто-то для здоровья, кто-то хочет просто «подмять под себя» мир в образе очередной партнерши. Революционер Вася закружился в вихре бессмысленных связей, потому что это единственное, что у него получается, — иметь успех у женщин. Но и это уже не приносит удовлетворения, теряется острота удовольствия в калейдоскопе лиц: «Вы все одинаковые! Дышите, стонете одинаково. Я вас путаю». Этот образ Василия (его играет Антон Ксенев), борца против коррупции и рутины, — апофеоз «вещности». Ведь он позиционирует себя как венец отрицания и богатства, и воровства, и взяточничества, но как только его «прижимают» и светит арест, он готов предать друзей и убеждения ради личного комфорта.

Каждый образ в пьесе удивительно выпукло и характерно нарисован и столь же успешно воплощен артистами на сцене: несчастная бывшая жена Счастливого Наташа (Иланна Некрасова), презирающий блага психолог Рыбников (Александр Кочеток), старый гнусный ловелас отец Счастливого Стяжкин (Игорь Добряков), его сожительница Анна Альбертовна (Светлана Балыхина), которой он «всю жизнь испоганил», бедная, но душевная актриса Лизавета (Наталья Вишня), любящая кошек больше, чем предающих ее мужчин. Всех героев сближает одиночество, в котором вольно или невольно повинны они сами, прячущиеся, как любимая черепаха Счастливого, под своим панцирем, или как жена Счастливого Олеся (Надежда Черных): «Главное, чтобы в душу никто не лез. К физической-то близости я спокойно отношусь». Замыкаются они в себе из-за боязни очередной душевной боли, согласно другому стихотворению Бродского:

…Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?..
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

И они забаррикадировались. Надолго, а может быть и навсегда. Видя в жизни только вещи и ценя только вещи, человек и сам становится не более, чем вещью, а значит, пылью, по тому же Бродскому:

Вещи приятней. В них
Нет ни зла, ни добра
внешне. А если вник
в них — и внутри нутра.
Внутри у предметов — пыль.
Прах. Древоточец-жук.
Стенки. Сухой мотыль.
Неудобно для рук.

А ведь герои, восхищаясь столом, отмечают, как он приятен на ощупь. Это обнажает их видение мира — сугубо кинестетическое, не вдающееся в истинную суть. В таком видении человек становится лишь частью натюрморта.

Отдельно хочется сказать о языке спектакля. Одинаковые лексические конструкции тонко подчеркивают одинаковую проблему всех героев, воспроизводимые ими в похожих обстоятельствах. Намеренно несовременный «высокий» стиль речи в спектакле расширяет временные границы проблематики, выводя тем самым ее на вневременной общечеловеческий уровень.

Финал стихотворения Бродского «Натюрморт» говорит о том, что делает природу человека живой. Главный герой спектакля в финале пьесы вроде бы приближается слегка, хотя и не совсем очевидно, к пониманию сути в доме Лизаветы, внезапно оказавшись при свече за простым столом. В отсутствии роскошных предметов его жизни и его интерьера он становится на мгновение тем, кем хочется душе, — человеком с простым и важным разговором. В то же время он отрицает возможность любви в будущем. За два дня до смерти семидесятитрехлетний Федерико Феллини сказал: «Как хочется влюбиться еще раз!», а Счастливый в свои еще молодые годы признается, что не решился бы вновь встать на тропу любви. Если соотнести его финальную фразу в спектакле «Я подремлю немного здесь» с цитатой из «Натюрморта»: «Последнее время я сплю среди бела дня. Видимо, смерть моя испытывает меня…», то выходом из «небытия на свету» видится только смерть. А если посмотреть на эпиграф уже к стихотворению «Натюрморт», то там — леденящие строки: «Придет смерть, и у нее будут твои глаза» (Ч. Павезе). Счастливый узнает в Лизавете, свою покойную жену. Круг замыкается. И выхода нет.

Этот ошеломляющий и глубокий спектакль — это воплощенная в прозе поэзия. Многозначность и многосимвольность. Нагота тела и «застегнутость» души на все пуговицы. Это поиски героями, пусть не там и не так, ускользающего смысла жизни. Говорят, что быть зрителем — это быть сотворцом. Быть частью хорошего спектакля — хорошо. Быть частью талантливого — прекрасно. Зрителям «Железных дверей» везет еще больше, ведь стать частью гениальной постановки — бесценно.