Тот, кто не знаком с литературной первоосновой премьеры театра Музыкальной комедии «Джекилл и Хайд» получит от мюзикла Фрэнка Уайлдхорна невероятное удовольствие: с точки зрения жанра к постановке Миклоша Габора Кереньи не подкопаться.

«Странной историей доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Льюиса Стивенсона, которой вот-вот стукнет 130 лет, прежде зачитывались и дети и взрослые. Но история, поставленная в Петербурге, от оригинала отличается кардинально, и ценз 16+ на афишах правомерен: треть действия мюзикла происходит в борделе, четверть — в сумасшедшем доме, оставшееся время распределено между лондонскими трущобами и экспериментальной лабораторией доктора. Впрочем, задевает даже не отступление от буквы автора и не количество пикантностей, рассчитанных на привлечение зрителя (мало ли петербуржцы видел «вольных интерпретаций»!). Спектакль, безупречный по жанру (тут все крепко — музыка Уайлдхорна, декорации Чёрса Кела, особо — костюмы и свет от Анни Фюзер и Петера Шомфаи), имеет явное антигуманистическое начало, заставляющее испытывать двойственное отношение к происходящему на сцене.

Согласно трактовке сценариста Лесли Брикасса и режиссера Кереньи, сумасшествие в этой истории жестко приравнивается к злу, с которым намерен бороться доктор Джекилл (двойное «л» — единственное, что наверняка соответствует английскому подлиннику). Все начинается с визита героя в сумасшедший дом, где дедовскими методами лечат его отца (опускают в бочку с холодной водой), пытаясь рассеять «мрак подсознанья». И Джекилл, глядя на это с винтовой лестницы, рассуждает о зле, скрытом в подсознании каждого человека. Получается, что злом он называет болезнь, ибо далее сумасшедшие люди в реальности и видениях Джекилла будут являться исключительно как агрессивная, неуправляемая масса (кстати, идеально решенная хореографически — спасибо Акошу Тихани), способная порвать в клочья любого.

Таким станет и Хайд — явный родственник Джека Потрошителя, который народится из доктора, имеющего задатки грубияна. Хайд — скрытое родовое сумасшествие под маской любвеобильного убийцы. Однако благодаря стараниям Кирилла Гордеева, играющего обе роли и мастерски преображающегося на глазах в безнравственного двойника бедолаги Джекилла, именно Хайд становится центром притяжения спектакля, оставляя доктора с его никчемными переживаниями о «предотвращении растления сознания» где-то в сторонке. На подмостках зло активно торжествует: санитары дубинами забивают безумных, священник вожделеет дитя, сутенер применяет кулачную расправу, умирает в петле леди Бэконсфилд (Манана Гогитидзе). Джекилл художественно корчится, превращаясь в Хайда. Тот не менее художественно перерезает горло Люси (Наталия Диевская), которую по-своему любит. Доктор орет на свою невесту (глубокое, ровное сопрано Веры Свешниковой удивительно ложится на характер героини), которую плохо переносит в угаре трансформации. Понятно, что без страстей, ужасов и свадьбы (еще одна придумка авторов) мюзикла «не сваришь». Но оттого и возникает ощущение смутного недовольства: классическая история грубо перекроена в пользу жанра и литературно и нравственно. Но жанр, как говорится, рулит… Во многом зрительский успех постановки определяет оркестр под управлением Алексея Нефедова, а вокалистам и хору так и хочется пропеть осанну.

…В финале по просьбе Джекилла, почти слившегося с Хайдом, в него стрельнет его друг Джон Аттерсон, сменивший в мюзикле профессию нотариуса на врачебную. Чистой воды наркоман, картинно разметав богатую шевелюру и закинув руку за голову, умрет на той же винтовой лестнице, на которой рассуждал о черноте человеческой души. Доктора-убийцы свое дело знают…