Кажется, еще вчера назначение испанца Начо Дуато главным балетмейстером Михайловского театра было сенсацией, а сегодня театралы обеих столиц уже привыкли получать его премьеры два-три раза в сезон. В нынешней была особая интрига: «Многогранность» Дуато поставил тринадцать лет назад по заказу немецкого города Веймара, мечтавшего воплотить на сцене свой дух. Дуато решил, что Веймар — это прежде всего Иоганн Себастьян Бах, и изложил в двух актах свое восхищение гением. И хотя в музыкальном театре «датские» заказы редко бывают удачей, а исключения вроде вердиевской «Аиды» лишь подтверждают правило, «Многогранность» удалась.

Дуато восхитился Большим Бахом чистосердечно, без постмодернистских игр, почти наивно. Лучший эпизод спектакля покоряет нежданной в таком контексте чувственностью: Бах в напудренном парике и камзоле играет сюиту для виолончели — смычком на теле облаченной в рабочее трико Музы (крошечная Сабина Яппарова). В ней не предполагается дословных, похожих на виолончель женственных форм, и дуэт выглядит не только интимно, но и возвышенно. Впрочем, Дуато как ученик Иржи Килиана тут же снимает сокровенность и пафос: в следующей сцене Танцовщик (блистательный Леонид Сарафанов) играет на девушке-клавесине и «убирает» ее со сцены, аккуратно сложив пополам.

«Многогранность» вообще тянет сравнить с балетами учителя Дуато, Иржи Килиана, посвященными другому музыкальному гению — Моцарту. «Шесть танцев» и «Маленькая смерть» проступают буквально, когда артисты в полукамзолах бодро носятся в менуэте, а смычок в руках Смерти превращается то в шпагу, то в клюку. Но так же, как Килиан подарил Моцарту легкость и академизм, Дуато принес Баху страстность и открытость. Когда во второй части балета льется музыка органных сочинений и танцовщики движутся согласно нотации, подпрыгивая на аккордах, эта буквальность не коробит. Напротив. Кажется, Дуато был честен, говоря, что именно в Михайловском состоялась настоящая премьера «Многогранности» — прежде хореографию исполняли только под фонограмму, а сейчас полифонию играет живой оркестр, и спектакль звучит.

У Дуато был еще один «датский» опыт: года два назад по заказу Чеховского фестиваля он ставил балет-посвящение Чехову, но у него получился лишь пристойный «спектакль по случаю». «Многогранность» же явно талантлива. Может, такой ее сделала именно непосредственность, сбереженная хореографом до серьезного возраста. С ее помощью он не пересказывал сюжеты из жизни Баха, а через абстракцию танца размышлял о прихотливой искре Божьей, одиночестве творца, плате за гениальность. Презрев условности и наплевав на «силы не те», Дуато, как и тринадцать лет назад, в начале и в конце спектакля сам вышел на сцену с соло под арию гениальных Гольдберг-вариаций. Ничего лучшего «Многогранности» он в Петербурге не делал — несравним ни гомункулус «Спящей красавицы», ни растерянная «Прелюдия», ни умозрительный Nunc Dimittis. Нынешняя премьера — первая большая удача Дуато в Михайловском. Остается вспомнить свое же пожелание театру — перестать требовать от него «новой плодовитости». Не загнанный повышенными ожиданиями, он, возможно, расслабится и действительно восхитится российским гением. Тем же Чайковским, например.