На сцене Камерного театра Малыщицкого режиссер Петр Шерешевский восстановил свою постановку 2012 года по роману-антиутопии «Не отпускай меня» известного британского писателя японского происхождения Кадзуо Исигуро (автор инсценировки, сценограф — Петр Шерешевский). В моноспектакле роль Кэти Ш. исполняет все та же актриса — Юлия Мен.

События происходят в так называемой альтернативной реальности Англии конца 1990-х годов. Кэти, молодая женщина лет тридцати, появляется на сцене с большой офисной папкой, на обложке которой — перевернутое фото роскошного замка школы-интерната Хейлшем. Садится на стульчик и сбивчиво, слегка робея, объясняет цель своего визита. В обществе снова вернулись к обсуждению темы восстановления Хейлшема, не существующего уже несколько лет. Кэти предлагает зрителям самим решить этот спорный вопрос после ее исповеди-воспоминания о годах, прожитых в Хейлшеме, проголосовав «за/против» в тех бюллетенях, которые им раздали.

Во всей ее манере повествования есть сдержанность и восторженность, а в те моменты, когда переходит к рассказу от других лиц — актриса становится по-детски подражательной. В тоже время присутствуют и некоторая излишняя вежливость, заискивание в поведении. Это просительно-извиняющаяся интонация с детской непосредственностью чаще бывает у людей, долго пребывавших в условиях изоляции, иерархии и дисциплины. Поднимая упавшие папки или глотая воду из бутылки, тут же повторяет: «Извините, извините»; разнося поднос со стаканчиками, назойливо спрашивает у зрителей: «Хотите чаю? Может быть, чаю? Выпейте чаю. Пожалуйста, возьмите».

Обходительность, услужливость и терпимость — черты, сформированные в том самом Хейлшеме, где с рождения до совершеннолетия учились и жили люди-клоны с одной-единственной перспективой стать донорами своих органов для других людей. Их жизнь коротка, она измеряется количеством «выемок». В среднем, это 3-4 «выемки», некоторые «сдаются», т.е. умирают после первой операции, по возрасту это до 30 лет максимум. Еще в детстве им внушили, что их растят на убой: «Никто из вас никогда не поедет в Америку, не станет кинозвездой, не будет работать в супермаркете. Ваша жизнь известна заранее». И вот в этой короткой, полузамкнутой жизни Кэти (старшим клонам разрешено свободно общаться, ездить в город, заводить романы) весь ее смысл был наполнен любовью к своим друзьям, подруге Рут и возлюбленному Томми.

Отношения между клонами такие же сложные, как и у людей, только великодушие и стойкость «человечнее». Пройдя через ложь и предательство, утрату всех надежд и шансов на жизнь, они смиренно покоряются своей судьбе. Без борьбы, попыток к бегству и приступов отчаяния. Чтобы заглушить свою боль, по привычке не показывая свои чувства и заслезившиеся глаза, Кэти как будто хочет доказать самой себе и нам, что Хейлшем — это самое прекрасное место на земле, убеждая тем самым проголосовать за восстановление интерната.

«Переключения» из одного состояния в другое, актриса делает «внезапно», не позволяя Кэти «раскисать». «Опомнившись», она воодушевленно продолжает рассказывать, играть на своем аккордеончике, показывать рисунки Томми, строить парусник из архивных папок выпускников. А потом вновь нахлынувшие воспоминания под пронзительно-красивую песню «Never let me go» заставляют ее прикрыть капюшоном лицо и на мгновение «переключиться» от нас. И эти два ее состояния: «светлая» грусть и «печальная» радость разделили зал на разные мнения.

В одном из отзывов, зрительница написала: «Я проголосую „за“, потому что Кэти была счастлива в Хейлшеме». Если же говорить точнее, это не два состояния Кэти, а скорее одно, приближенное к японскому понятию «моно-но аварэ» — печальное очарование вещей, связанное с осознанием бренности, мимолетности жизни, с ее ненадежной, временной природой. Как выяснилось, у доноров есть души, и чтобы доказать это, наставники Хейлшема развивали у них творческие способности (рисование, пение) с целью изменения к ним отношения в обществе как к бездушному биоматериалу, а не чтобы дать «отсрочку от выемок», на что так надеялись Кэти и Томми. Таким образом, идеологи клонирования и трансплантологии провозглашали свою деятельность «гуманной», на деле — пугающей своей латентной садистской концепцией, отлаженной системностью и бесправием учеников.

В заключительном видео-обращении с кадрами «счастливой и эстетичной» жизни интерната, бывший наставник мисс Эммили (Наталья Нестерова) призывает общественность присоединиться к их «высокой» миссии. Ведь растить доноров с высокоразвитой душой, пусть и подавленной волей, давая им короткую возможность ощутить прелести бытия, — это «гуманно», «цивилизованно», «перспективно», нежели растить их в бараках.

Антиутопия Кадзуо Исигуро и спектакль Петра Шерешевского — это глубокое философско-обобщающее размышление, отсылающее к прошлому человечества с его опытами, жертвами во имя науки и прогресса, которые, зачастую совершаются секретно. Или открыто и изуверски, как делали нацистские приверженцы евгеники и расовой теории. Это и разговор о наступившем «будущем в настоящем», когда достижения в генетике и медицине с его биоимплонтантами, ЭКО, гендерными операциями, несут в себе как спасение от многих болезней и патологий, так и нарушение этических норм. Не случайно, режиссер заимствует приемы из предвыборных кампаний кандидатов от различных партий: «голосование с бюллетенями и урной», рекламный плакат «Мебель для энергичных людей», видео-обращение главы. Для него Хейлшем это и есть государство в миниатюре с условным правом на выбор. Главной же идеей, которую раскрывала Юлия Мен на протяжении всего своего проживания истории (она отличается от основной мысли режиссера, вступает в некотором смысле даже с ним в спор), стала «чувственно-эмоциональная» идея о существующей эфемерной субстанции под названием «душа» в теле любого живого организма. «Всепобеждающая» душа, как некий бессмертный орган, не поддающийся клонированию и пересадке.