Заграничные режиссёры в Питере ставят редко, французские — почти никогда, и внимание «французскому» проекту ТЮЗа было обеспечено. После долгих (и, по слухам, мучительных) колебаний определились и с пьесой, и с постановщиком. Те, кто в современном французском театре не разбирается, объявленное имя режиссёра — Кристина Жоли — восприняли без интереса.

Те, кто разбирается, — с интересом: они этого имени не слышали. После недолгих изысканий выяснилось: самый известный спектакль Жоли — «Я была в доме и ждала, чтоб дождь пришёл» по пьесе Жана¬-Люка Лагарса. В Челябинском театре драмы. В самой же Франции Жоли прежде всего известна как актриса: мольеровская Мадлен Бежар из популярного фильма Веры Бельмон «Маркиза» и Медея из одноимённого спектакля Анны Пиккьярини в парижском театре Коллен (есть такой). И всё это, разумеется, ни о чём ещё не свидетельствует. Мало ли что. Хотя занявшаяся режиссурой актриса, которая двух своих самых главных успехов добилась в постановках женщин-режиссёров (которые обе тоже, в свою очередь, не из «первачей»)… это, для здравого взгляда, чревато либо маргинальностью, либо банальностью. На поверку вышло второе.

Почему выбор остановился именно на «Пыли в глаза», понять затруднительно. Неужто к столетию первой — она же, кажется, последняя — российской постановки (в Михайловском театре)?.. Милая, умелая, однако не самая, прямо сказать, сильная пьеса Лабиша, которую во Франции — преимуще¬ственно в окраинных театриках — ставят регулярно, но неслышно: на правах обще¬доступной и необременительной классики. Две добропорядочные буржуазные пары крепкого, но весьма среднего достатка хотят поженить своих детей, дети только «за», — но, обуреваемые заносчивостью и тщеславием, родители изо всех сил пытаются выставить себя друг перед другом как можно более богатыми, именитыми и высокосветскими. Хорошие шутки, ладный ритм, нехитрая мораль. Прекрасный досуг для рабочих кварталов. При чём тут международный проект с солидным бюджетом, понятно плохо. С тем же успехом какая-¬нибудь актриса из театра, скажем, на Малой Бронной может отправиться в Париж ставить комедию Грибоедова «Студент». То-то культурные связи окрепнут.

Результат, однако же, любопытен. С сугубо культурологической точки зрения — другую тут предлагать смысла нет. Кристина Жоли — неплохая актриса, каких во Франции много, но плохих — то есть «никаких» — режиссёров во Франции едва ли меньше, и в их число Жоли тоже входит. Привезённый ею с собой сценограф Лоранс Брюлле отработал так, как и положено работать в окраинных театрах на 270 мест: цвета пастельные, стулья надёжные, декорация удобна в обращении и для актёров, и для монтировщиков. Гали Абайдулов поставил актёрам очень симпатичные проходы (особенно в первом акте), однако, увы, тем не ограничился и сделал ещё несколько танцев, которые прекрасно смотрелись бы в любой программе Ленконцерта. А хуже всех проявили себя (это именно так называется) местные музыкальные оформители, скомпилировавшие нечто совершенно несусветное из танго, Верди и шансона; можно только догадываться, с какой вековой вежливостью Кристина Жоли, актриса всё¬-таки французская, подивилась местным музыкальным обычаям, когда ей гордо включили фонограмму. Что же до актёров, то ни об одном из них ничего нового не скажешь. Народные артисты сработали, как и положено народным, большинство остальных — как народным не положено, а Лилиан Наврозашвили ещё раз показала, что хорошая характерная инженю в городе есть и что делать ей абсолютно нечего.

Это всё неинтересно; интересно другое. Банальность режиссуры Жоли — сугубо французского происхождения, и на французских актёрах она, вероятно, даже может дать приемлемый результат, ибо подходит к ним, как ключ к «родному» замкý. Все её приёмы (хорошо видные в первой половине первого акта, где работа над спектаклем ещё только начиналась и хватало сил, интереса и времени) ориентированы на тамошнюю — в том числе её же собственную — актёрскую выучку: с самостоятельно освоенными амплуа, специфически французским темпоритмом речи и специфически галльской лёгкостью темперамента в проживании реплики и реакции. Но в российском театре система амплуа размыта, речь тяжёлая и шипящая, — на сонорах сквозь реплику не перелетишь, — а уж темперамент и вовсе такой сибирский, что любые лабишевы «три ряда воланов» кажутся пришитыми к добротному заячьему тулупчику, одетому как нижнее бельё. Это не хорошо и не плохо — это иначе. Готовые, испытанные схемы тут не работают, слишком уж они у режиссёра с актёрами разные; на их скрещивание требуется изрядное время, на изготовление новых — какой-никакой талант.

В том и урок. Нет никакого резона приглашать на постановку иностранных мастеров (пусть даже взаправду мастеров) поточной продукции: не сработает, не срастётся. Система игры, которую актёрам предлагают режиссёры¬-авторы, как правило, штучна по определению, и если речь не о собственной, под уникальный авторский стиль вымуштрованной труппе, — то более-менее безразлично, из какой национальной традиции брать актёров, чтобы затем их тщательно и терпеливо переучивать под собственное видение мира и театра. Бывают и иные случаи — например, когда эта туземная традиция становится для заезжего автора толчком для фантазии и вдохновения. Но если речь не об авторстве, а о чистом ремесле, — игра проиграна заранее. Мысль в переводе не нуждается. Профессия ему — не поддаётся.