Премьерный спектакль по мотивам известной поэмы писателя представляет собой неоклассическую трактовку. Драматург Ася Волошина и режиссер Денис Хуснияров — большие оригиналы, об этом внимательный зритель давно и хорошо знает. Но такой взгляд на Гоголя — весьма вольный и в то же время весьма точный, в духе современности, — и представить себе было трудно. В шутку или всерьез, но в этом театре с Гоголем играют в умозрительные театральные игры.

Поначалу не вполне понимаешь, куда ты попал и почему в зале драмтеатра твой взгляд упирается… в оголенную пустоту оркестровой ямы. А в яме той как раз и происходит добрая половина действия, и пятачок дирижерского пульта тоже задействован весьма активно: поруководить процессом здесь непрочь почти все. Высоко, немерено высоко над ямой сооружена сцена — смотреть на тех, кто на ней оказывается, приходится чуть ли не запрокинув голову. Сбоку торчит картонный указующий перст, как бы случайно реквизиторами забытый. Плюс вереница оконных и дверных проемов и лесенки, по которым персонажи взбираются, с которых скатываются, в которые прячутся…

Кажется, что сценограф Александр Мохов соорудил одновременно гигантскую шарманку и здоровенный ярмарочный раек с ширмой: не то гномы какие-то там чудачествуют, не то куклы-петрушки взбунтовались. Речи толкают, вальсы с полонезами танцуют, маршируют строем, колыбельные песенки и городские романсы поют, Мережковского между делом запросто цитируют…

Заявленный с первых минут торжественный академизм перемежается с этой балаганной суетой. Филармоническую обстановку, заданную сценографом, и закулисную, задуманную режиссером, по мере сил поддерживает конферансье (Анна Королева), она же — как бы верный помощник режиссера. «Концертное исполнение поэмы Гоголя», — четко выговаривая слова, объявляет она, плакатно улыбаясь. И зачитывает креативный список действующих лиц, среди которых в первых строках «смертные — слуги Чичикова, они же иногда лошади: Богдан, каурый, и Селифан, гнедой».

Как мы помним со школьной скамьи, главный герой произведения Гоголя — Павел Иванович Чичиков жаждал разбогатеть и поднять свой социальный статус. В деликатном же исполнении Артема Цыпина Чичиков выходит любезным, благовоспитанным, мягким, чуть ли не робеющим. Стесняясь, следует он гоголевской задумке — мимикрирует под каждого встречного помещика. Фрак он при этом носит не «брусничного цвета с искрой», как написано у автора, а дирижерский, строгий, черный. Либо разоблачается до умилительной белой пижамки, она же — тюремная униформа заключенных, дополненная уютными шерстяными носками.

В пижамку художник по костюмам Мария Лукка облачает Чичикова потому, что ему (в тюрьме ли, на постоялом ли дворе) постоянно снятся сны. Да столь витиеватые, да так часто, что под конец кажется, что ему приснились вообще все и вся, от и до.

Личины, как бывает в сновидениях, меняет здесь каждый. И губернаторская дочка (Мария Щекатурова играет высокомерную пустоглазую мажорку, которой разве что модного гаджета в руках недостает) вроде привиделась ему — иначе стала бы она ходить с ним в один салон красоты «почистить перышки» (буквально — перья летят) перед балом. И Собакевич, обернувшийся во втором акте прокурором (в обеих ролях — неожиданно — живописная корпулентная Анна Захарова). И Коробочка, ставшая затем губернатором (Татьяна Малягина безошибочна в актерских наблюдениях за гоголевскими психотипами). И Плюшкин, он же председатель — суда, собрания, не суть важно (Владимир Постников перевоплощается самым разительным образом). И Манилов, становящийся затем полицмейстером (в рисунке Вадима Сердюкова вторая ипостась достовернее первой). И Ноздрев, превращающийся в почтмейстера (у Давида Бродского получается уморительный «хам трамвайный»).

Удивительно, но незначительные, будто случайные вкрапления чуждых хрестоматии реплик про фастфуд, благотворительные фонды, как и прочие оглядки на современные реалии, которые изредка позволяет себе спектакль, не выглядят «в угоду и на потребу». Хуснияров при всей экстравагантности и несхожести своих работ никогда не опускается до такого примитива, как псевдоактуализация. У него уместны здесь, как ни странно, и песни Бориса Гребенщикова, которые принимается было напевать иногда Чичиков, и титры-подсказки, обозначающие мизансцены: «В гостях у Плюшкина (Собакевича, Манилова и т. д.)», «Бал» и прочее. И выходы конферансье с ее «Вы просмотрели сон Чичикова» и тому подобными толкованиями происходящего своевременны и стилистически чисты.

Наконец, обращение подуставшего от хлопот и от людей Чичикова — Цыпина к залу в духе «заберите меня отсюда» и смущенная просьба о спасении, произнесенная деликатно, едва слышно (если что, вам, дескать, послышалось), тоже кажутся сном — только теперь он снится публике. А души тут если и при чем, то зрителям предстоит решить для себя вопрос — у кого они мертвые, а у кого живее всех живых. Ведь единственная душа (Илона Бродская), означенная в программке, не дает ответа — как не дает ответа и Русь у Гоголя.