Последняя премьера Малого драматического театра — театра Европы «Прекрасное воскресенье для разбитого сердца» Теннесси Уильямса — премьера и нового перевода пьесы Дины Додиной, известной в России под названием «Прекрасное воскресенье для пикника» в переводе С. Макуренковой.

Во всех отношениях, включая название, новый вариант точнее и, что особенно важно, передает поэзию пьесы Уильямса. Персонажи в финале отправляются на пикник на озеро Creve Coeur (Разбитое сердце). Так называется озеро в родном городке Уильямса Сент-Луисе. Как и все пьесы Уильямса, эта пьеса очень личностная. Четыре женщины отражают настроения его раннего жизненного периода с неустроенностью, душевными переживаниями, одиночеством и жаждой любви, и каждой из них отведен монолог-исповедь. Быт Уиль-ямсу противопоказан. Спектакль Малого драматического театра в постановке Льва Додина (сценография Александра Боровского) впервые в истории постановок Уильямса на российской сцене почти лишен быта, высвечивая душевные переживания персонажей.

Сцена представляет почти пустое пространство. На заднем плане — странной конфигурации стена, символизирующая и удаленный от центра унылый жилой квартал, где живут те, кого принято называть «ниже среднего класса». Оттуда будет выходить потерявшая мать юная Софи Глюк, находящаяся на грани нервного срыва и иногда переходящая эту грань (Уршула Магдалена Малка), там будет до изнеможения делать гимнастику потерявшая точку опоры в жизни Доротея (Елизавета Боярская), туда, как на жердочку, будет садиться женщина «с глазами хищной птицы» Элена (Елена Соломонова). И только Боди (Ирина Тычинина), интересы которой сосредоточены в большей степени на кухне, будет вдали от нее. Трое из них — последнего выпуска. Ирина Тычинина — более раннего выпуска, имеющая солидный сценический опыт. Интересно и то, что Додин — постановщик спектакля, а для Елены Соломоновой это режиссерский дебют, и она много привнесла в спектакль, оправдав доверие учителя.

Поэтичный спектакль не потерял юмора, присущего Уильямсу. Четыре разбитые сердца не только страдают, но живут повседневной жизнью, и их сложные взаимоотношения порой выливаются в комические ситуации. Если не отвергать систему амплуа, то героиня пьесы и спектакля — Доти, ослабленный образ Бланш Дюбуа из «Трамвая «Желания». Елизавета Боярская это чутко уловила, и в ней без труда узнается южная аристократка-красавица, чья семья давно разорилась, и она вынуждена зарабатывать себе на кусок хлеба. В более счастливые времена она любила, была любима, но несчастливое стечение обстоятельств (болезнь ее возлюбленного, вызывающая улыбку помешало счастью. Теперь одиночество, с которым она не может смириться, рождает надежду на счастье и новую жизнь. Молодая актриса тонко передает и драматизм, и комизм, которыми Уильям всегда наделяет своих любимых героинь. Актриса создает характер без нажима и не бо-ится быть смешной, эгоистичной по отношению к Боди, которая делит с ней маленькую квартирку, рьяно занимаясь хозяйством. В Боди течет немецкая кровь, что отражается на ее речи, она слегка глуховата, но очень привязана к Доти, прощая ей все выходки и бестактность, понимает, что это происходит помимо Доти, диктуется ее неприкаянностью. Эта роль — большая удача Ирины Тычининой, показавшей женщину большого сердца, не потерявшую голову от одиночества, мечтающую женить своего простоватого брата-близнеца на утонченной Доти, чтобы у нее были племянники, раз уж женское счастье ее обошло. Она по-матерп-нски обращается с бедной Софи Глюк, всегда находя для нее слова утешения. В ней много природного юмора; она — борец за свою идею, вступив в неравный бой с интеллек-туалкой Эленой и победив ее простыми житейскими аргументами.

Одиночество героини Елены Соломоновой поистине бездонно: она не строит никаких иллюзий о будущем. Она всего лишь хочет заполучить Доти, чтобы вместе с ней снимать квартиру в фешенебельном районе городка. Ради этого она идет на все, причинив боль Доти, придя в дом с газетой, в которой сообщается о помолвке того, с кем надеялась быть счастливой Доти. Боди сражается с Эленой не на жизнь, а на смерть, сразу нащупав ее уязвимые места. Их словесный поединок — остроумный, упругий, быстрый, как будто они перебрасываются мячами. Он не только смешной, но гротескный, и ведется актрисами вполне в духе театра абсурда — с элементами клоунады. В конце концов, кулинарка Боди обсыпает изящную, модную Элену мукой. Все это проделывается в быст-ром темпе, создавая нервозную обстановку, усугубляемую Софи, сердцем чувствующей, на чьей стороне правда, возненавидевшей незваную гостью с первого взгляда. В подобных сценах, а их в спектакле достаточно, сложно избежать бытовых подробностей, но актрисам это удается. Вырисовываются четыре женские судьбы, похожие и непохо-жие. Похожие тем, что они жертвы социальных обстоятельств, и непохожие своим неповторимым внутренним миром.

Додин, много ставивший Чехова, угадал, что в Уильямсе есть общее с Чеховым, которого американский драматург считал одним из своих учителей. В спектакле элегическое начало соединяется с элементами комического. Неуравновешенность персонажей, страдающих от одиночества, сочетается с женственностью, мягкостью, которые в каждой из них проявляются по-разному. Ломкая пластика и великолепное меццо-сопрано Доти — Боярской, вызывающие позы и презрительные нотки в голосе Элены — Соломоновой, непосредственность, доброта, даже какая-то детскость Боди — Тычининой, Софи — Малки, подобной маленькому беззащитному зверьку, создают особый мир женщин, остающихся таковыми вопреки сложившейся ситуации. Они вызывают не жалость, но сострадание.

Особо нужно сказать о музыкальном оформлении, как всегда точном у Михаила Александрова. Музыка создает южный колорит, так необходимый в спектаклях по пьесам Уильямса, уроженца Юга, навсегда оставшегося его духовной родиной. Джазовые мотивы создают атмосферу, выявляют эпоху, не менее чем костюмы.

Открытый финал в пьесе Уильямса сохранен. Все же Доти едет на озеро Разбитого сердца, чтобы присоединиться к Боди и ее брату, напоследок сказав теплые слова остав-шейся дома Софи. Но сбудутся ли мечты Боди? Сможет ли смириться с прозой жизни возвышенная Доти? На сцене остается застывшая одинокая фигурка Софи. В зал трансли-руется настроение, в который раз доказавшее нашу тоску по психологическому театру.