В Мариинском поставили оперу Николая Каретникова.

Первая сценическая премьера «Мистерии апостола Павла» Николая Каретникова, посвятившего свой многолетний труд протоиерею Александру Меню, состоялась в Мариинском театре в рамках Московского Пасхального фестиваля. Премьеру представили режиссер Алексей Степанюк, художник Семен Пастух и дирижер Павел Петренко.

У «Мистерии апостола Павла», написанной Николаем Каретниковым в 60-80-е советские годы на канонические тексты из Посланий апостола Павла, Псалтыри и Книги пророка Софонии (либретто Семена Лунгина), сложилась хрестоматийная для того времени судьба. Композитор при жизни так и не услышал своего сочинения, которое сам воспринимал как духовную миссию и итог музыкального пути: «Я писал это для Господа и для себя». В 1995-1996 годах «Апостол Павел» дважды прозвучал под руководством Валерия Гергиева в Ганновере и Петербурге, и с тех пор эта необычная оперная мистерия, развивающая в модернистской додекафонной (атональной) технике глобальный христианский концепт борьбы сил тьмы и света, добра и зла, терпеливо ждала своего сценического часа.

Премьера наконец состоялась в формате Концертного зала Мариинского театра, но к удивлению публики за пульт «Мистерии» встал не Гергиев, а молодой дирижер Павел Петренко. И ему в первую очередь предназначалось адекватно воплотить в оркестре грандиозный масштаб сочинения, чьей главной темой был последний, судный день для человечества, день божьего гнева — Dies Irae. У Каретникова страшные звуковые картины распада, смешивающие зловещие тремоло тарелок, рваные звучности, набат с литургическими песнопениями христиан (хоры «Во имя бога распятого», «Верую» и другие), истерические арии Нерона — пародийного властелина мира — с молитвенными монологами Павла, мрачный пожар Рима с иронической мазуркой разрешались в финале прозрачностью хора «Иже херувимы» и сияющей Аллилуй ей. Но захватить публику этой ошеломляющей по сути звуковой картиной оркестру так и не удалось: воспроизведенный текст вышел точным, но сухим, прибитым по накалу и контрастам и оттого «омертвело» далеким.

Зато в спектакле во всю ширь развернулся режиссер Степанюк, которого, видимо, с головой затянула в мистерии не столько тема Павла, сколько возможность воспроизвести на сцене масштабные картины развратного Рима. Правда, фантазия режиссера в этом вопросе оказалась не творческой, а вторичной, заимствовавшей без разбора «язык разврата» из хорошо знакомых кинофресок Феллини, петрониевского «Сатирикона» и т.п. Описывать смачные сцены римских оргий, поставленные Степанюком, где в полутьме совокупляющегося и кривляющегося месива трудно даже сообразить, в какой момент на сцене оказываются «христиане» в телесных трико и набедренных повязках, среди которых — крупный Павел в таком же «скользком» для театральной оптики облачении, нет смысла. Все это пройдено другими. Так же, как и оформление спектакля, подозрительно напоминающее «обломки» старого мариинского «Зигфрида» в сценографии Георгия Цыпина. И трудно понять, из экономии художественных или финансовых средств родились аналоги художника Пастуха тем прежним впечатляющим гигантским фигурам-идолам, от которых остались теперь «рожки да ножки» — головы, ладони, птичьи муляжи и т.п.

Но кто уж точно выдал яркую авторскую работу в этом спектакле — это Андрей Попов в роли Нерона. Как всегда, острохарактерный, владеющий средствами психологического гротеска, нервно-подвижный, способный затягивать внимание, как в воронку. Попов в спектакле даже перевыполнил план «по нерону»: так выразительно изображал похоть римского императора, его балаганное фиглярство и душевный столбняк, охвативший после казни Павла, конвульсии предсмертного танца и вульгарное «танго» с мертвым телом. Апостолу Павлу в исполнении прекрасного баса Павла Шмулевича пришлось «ретироваться», уйти на второй план, поскольку сфера «вечного» в спектакле так и не была внятно простроена режиссером. Разве что финал с расхожим клише — электрическими звездами и крутящимися херувимами-девочками. Что удивительно, публике это религиозно-эротическое месиво очень понравилось.