ТЮЗ открыл сезон премьерой «Иудушка из Головлева». Это очень необычный спектакль. Неровный. Противоречивый. В нем нет (пока) гармонии, счастливой слаженности всех компонентов. Но серьезность вопросов, которые он задает, глубина поднятых тем делают его куда интересней, чем иная бойкая и не задерживающаяся в сознании театральная гладкопись. Постановщик (он же автор инсценировки и оформления) Георгий Васильев прямо—таки истово отрицает форму спектакля, где актеры последовательно рассказывали бы истории персонажей, плели диалоги, двигались по сюжету. Он будто положил классический роман Салтыкова—Щедрина в бумагорезательную машину, а теперь клеит из кусочков свое стихотворение. Иногда смысл этого стихотворения прозрачен. Например, в «Господах Головлевых» одна только «бесконечная пустота, мертвая, не откликающаяся ни единым жизненным звуком», будущего, перспективы, просвета нет. В спектакле дважды запевают «Летят перелетные птицы»: «А я остаюся с тобою, родная моя сторона» — да еще после страшного конца головлевского рода слуги (лишь они уцелели) декларируют: «Жить будем!» В романе это проходная реплика эпизодического персонажа Федулыча, здесь же ее еще и пишет в видеопроекции на экране чья—то рука (должно быть, автора спектакля), прежде начертавшая всякие горестные сентенции. То есть, в отличие от безнадежного Михаила Евграфовича, Георгий Львович подает нам, живущим в России, надежду.

Кое—какие решения обескураживают своей прямолинейностью: лампадки перед белыми прямоугольниками вместо образов (да еще, для полной ясности, головлевской мамаше Арине Петровне добавлена реплика про то, что теперь Бога нет, — у Щедрина она, разумеется, ничего такого не говорит). Или Иудушка швыряет племянницу Анниньку от стены к стене (спектакль идет на Малой сцене, представляющей собой, по сути, комнату) движением руки, из которой на манер мистических триллеров как бы выходит луч силы. Иногда, напротив, смысл сценического стихотворения становится совсем темен, мизансценические, пластические метафоры граничат с произволом.

Однако каким бы усложненным, изощренным, а то и путаным ни был режиссерский язык, актер ведь не может быть просто марионеткой, послушной управляющей ниткам. Он неизбежно будет стремиться понять и передать характер, представить его развитие, простроить линию поведения. Легендарные тюзовские мастера: вернувшаяся на этот спектакль в alma mater Ирина Соколова (Арина Петровна), Лиана Жвания (экономка и наложница Иудушки Евпраксея), Наталья Боровкова (ключница Улита) и Валерий Дьяченко (Иудушка) — в стремительно—лихорадочную, прихотливо вьющуюся ткань спектакля умеют вставить, как кусочки смальты, неожиданную, но ювелирно точную интонацию, смачную краску, психологически достоверную реакцию. Из неожиданностей главная — Иудушка. У меня школьное издание «Господ Головлевых» 1955 года, там отвратительные рисуночки: в полном соответствии с традицией советского щедриноведения они представляют героя плюгавым гадким пакостником, буквально перекошенным от лжи и подлости. Так Иудушку и принято играть.

Дьяченко играет совсем иначе. Станиславский велел в злом искать то, где он добрый, так вот, Дьяченко в мелком ищет то, где он крупный. В его Иудушке нет ничего дробного, трясущегося, пришепетывающего. Он, даром что служил в канцелярии, обладает истинно офицерской выправкой. Он точен, отчетлив, чуть ли не лощен. И чем чеканней внешняя форма, тем страшней внутренняя пустота: когда он без конца произносит «Бог», становится очевидным, что никакого Бога и впрямь нет. Единственное человеческое проявление Иудушки —похоть: поначалу он галантно танцует с Аннинькой, но потихоньку глаз его маслянеет, губы мерзко кривятся, он силой сажает ее на колени: попалась! — из липкой паутины не вырваться. Сыграно так, что хотя бы ради этого стоит идти на новый спектакль ТЮЗа.