Вертикаль ленинградского двора-колодца (художник Алексей Порай-Кошиц) уходит не вверх, а вглубь сценической площадки, оборудованной с одной стороны пандусом, восходящим к заднику. В перспективе виднеются то небо, расцвеченное салютом Победы, то кадры блокадной хроники (кстати, не всегда соответствующие времени, в котором развивается действие), то среднерусские дали, то башни Кремля, то невнятный сумрак. Декорация спектакля «Ольга. Запретный дневник» являет собой одновременно и опознавательный знак нашего города, и условный тоннель времени, готовый поглотить героев. Впрочем, действующих лиц (особенно в первом действии) не так уж и много. Некоторые из них возникают и исчезают (как и «отработанный» реквизит) в ближайших к зрителю окнах на боковых стенах колодца-тоннеля. В прочих оконных амбразурах люди так и не появятся. Их заменяют то черные «тарелки» громкоговорителей, то белые простыни. Из нескольких окон-люков по ходу действия поднимаются столы самого разного назначения — от стола следователя до стола, накрытого для семейного застолья.

Но главное, отчего на премьере спектакля «Ольга. Запретный дневник», когда поднялся занавес, ахнули в зале люди, воспитанные на советской кинохронике, — это… живая Берггольц. Небывалое внешнее сходство Эры Зиганшиной с ленинградской поэтессой определяется не только цветом волос и фасонами платьев, копирующих наряды (художник по костюмам Стефания Граурогкайте) Ольги Федоровны, но и типичными поворотами головы, позами, жестами… Отдать дань уважения великолепной актрисе, оживившей на подмостках символ ленинградской блокады, просто необходимо. Причем Зиганшина, всегда отличающаяся профессиональным максимализмом в детализации создаваемых ею образов, в этот раз совершила подвиг, который особенно высоко оценят те, кто понимает, какого труда стоит создание спектакля в рекордно короткие сроки. Ведь со времени выхода книги «Ольга. Запретный дневник», по которой Елена Черная создала (тоже в рекордные сроки) одноименную драму, прошло «всего ничего»…

Однако написание пьесы по дневникам или автобиографиям — дело рискованное и неблагодарное. Монолог подлинного автора будет неумолимо воздействовать на того, кто пытается транспонировать прямую речь в диалоги. Это произошло и с «Запретным дневником», так и оставшимся набором личных (удивительно искренних благодаря актерам, занятым в спектакле театра «Балтийский дом») обращений к зрителю. Автобиографичность исходного материала довлеет над автором пьесы, и даже введение в текст стихов Берггольц (например, «Сестре» и «Желание» из цикла «Испытание) не оправдывает его «сольного» характера, затрудняющего партнерское существование актеров. Попытка установления литературного диалога между поэтессой и ее младшей сестрой Машей предпринимается с самого начала первого действия. Несмотря на то, что повод создания пьесы, казалось бы, определяет безоговорочное главенство в спектакле Ольги, сестры Берггольц обе выступают главными действующими лицами. Но за героиню Ирины Соколовой неизмеримо обидно: паузы «на прослушку» ею монологов сестры имеют затяжной характер. И причина неповоротливости, затянутости таких сцен кроется вовсе не в петербургских актрисах-звездах первой величины, и без того мужественно сражающихся с необъятной кубатурой сцены Балтийского дома. Просто большинство реплик Марии режут слух своей «придаточностью». И лучше даже не представлять себе, что получилось бы, если бы на месте Соколовой оказалась другая актриса, не обладающая ее положительной энергетикой и талантом — из ничего сделать роль…

Мозаика монологов тем не менее складывается в историю, но, увы, не историю «ленинградской Мадонны», как называли Берггольц, а скорее, во фрагмент истории страны. Возможно, в этом и заключалась сверхзадача авторов спектакля, настолько драматург и режиссер уделяют мало внимания человеческому, а не иконописному образу поэтессы. С учетом названия спектакля особенно удручают сцены, подобные встрече Берггольц с парторгом (Наталья Индейкина) или женщиной, у которой в тюрьме за растрату оказалась дочь (Людмила Моторная). В них отсутствует главное — личное отношение героини к происходящему, которое позволило бы понять ее характер, добавить в него хоть какую-нибудь живую краску. В целом образ, продиктованный драматургией, остается закрытым и достаточно противоречивым для восприятия. Но, говорят, тайна притягательности любой женщины в ее недосказанности. Думается, поэтесс это касается в первую очередь.