Лесков пишет в последней главе «Левши»: «Благоприятствуя возвышению заработка, машины не благоприятствуют артистической удали». Сценограф Александр Орлов, оформивший постановку оперы Родиона Щедрина, доказал обратное. На Новой сцене Мариинского театра суперсовременное и гипернавороченное оборудование позволило артистической удали развернуться вовсю.

Знаменитая полусказочная повесть Лескова охватывает Петербург, Тулу, Лондон со всеми меж ними лежащими далями и просторами. Все это есть на сцене: гигантская спускающая сверху фигура императора (рейтузы, сапоги, шляпа с плюмажем в руке, голова скрылась под колосниками) знаменует столицу, которая благодаря плавному бесшумному движению вправо—влево силуэтов сугробов сменяется необъятной снежной пустыней. Скрылись увенчанные ангелом со шпиля Петропавловки и адмиралтейским корабликом ехидные верстовые столбы (черные и белые полосы не только наискось, но и по спирали), выплыли мужики и бабы в стилизованных армяках и кацавейках (художник по костюмам Ирина Чередникова раскрасила их во все оттенки синего, от бирюзы до лазури). Поднялся чуть не весь планшет, открыв Лондон, обозначенный главными символами: красными телефонными будками и Биг—Беном. Но крыша аглицкой столицы — одновременно тульская сторонка, на ней Разговорные женщины (у Лескова Левша так называет свах, композитор сделал их ангелами, принимающими разное обличье) затягивают свой зов—плач: «Реченька Тула, Тулица, почто ты хмуришься…».

Родион Щедрин умеет быть одновременно новатором и традиционалистом, насквозь европейцем и до корней волос русским. Он, как всегда, насытил партитуру острыми терпкими созвучиями, прибавив к привычному составу оркестра всякие экстравагантности вроде домр, дудука, а с другой стороны — клавесина. Разговорные женщины — родные сестры мистических птиц Сирина и Алконоста из «Китежа» Римского—Корсакова, мощные трагические хоры приводят на память хоровые сцены «Хованщины», зато ария My dream is love, которой сладко манит британская соблазнительница Левши, — настоящий мюзикл. Среди замечательных страниц партитуры (чего стоят хотя бы оркестровые картины подкования блохи или страшного шторма) есть просто шедевры — арии Блохи. Кристина Алиева, обладательница крошечного роста и прелестного колоратурного сопрано, изумительно их спела. Пока Блоха в Англии, блестит сталью и украшена опереточным цилиндром, она выводит «A, B, C, D…», но, когда тульские мастера создают ее русифицированную версию, попутно, по случаю нашенских морозов, обрядив в валенки и рукавицы, Блоха столь же виртуозно озвучивает кириллический алфавит.

Другая победа спектакля — Андрей Попов в заглавной партии. Его характерный тенор и вся его актерская индивидуальность будто специально созданы для нее. Он — прямо—таки энциклопедия русской души: простецкий и проникновенный, естественный и в хмельном разгуле, и в тоске—печали, в озорных припевках и в смущении. Его маленькая щуплая фигурка будто вырастает от гордости за свою чудо—работу и становится совсем жалкой, когда Левша, обобранный, избитый, больной кончается посреди бескрайней сцены, и последнее его попечение — «У англичан ружья кирпичом не чистят… И чтобы у нас… не чистили…».

Цитирую либретто — композитор и в нем, и прежде всего в музыке практически поставил спектакль. Который режиссер Алексей Степанюк, к счастью, почти нигде не подпортил. А уж Валерий Гергиев (им опера заказана и ему посвящена) за пультом более чем доказал обоснованность своего давнего пристрастия к творчеству Родиона Щедрина.