В МХТ им. Чехова в спектакле по этой же пьесе на троих актеров, собирающей аншлаги на парижских бульварах, царит Ирина Мирошниченко, которая доказывает всем и каждому, что любовь всегда права. В Театре на Васильевском три отличных актера существуют на равных и смысловые акценты смещаются: здесь правы всегда дети — даже если им почти 50.

Американец Израэль Горовиц не просто мастерски раскладывает на диалоги человеческие комедии — он учит этому молодежь: с 1975 года в Нью-Йорке существует его драматургическая лаборатория. Кроме того, его перу принадлежат парочка известных голливудских сценариев, но в целом Америка от него не в восторге. Он не вскрывает страшные общественные язвы, как Уильямс, а для развлекательного Бродвея он слишком любит тянуть психологическую, более того, сентиментальную лямку. Его герои могут подолгу оплакивать свое прошлое и изрекать пространные сентенции, прежде чем за их страдания им воздастся вполне предсказуемым финальным счастьем. С другой стороны, Горовиц умеет вырисовывать характеры и придумывать им исчерпывающие, емкие определения.

Вот, например, герой «Моей дорогой Матильды», которого в Театре на Васильевском играет один из лучших актеров города Дмитрий Воробьев, — «трогательный лузер». И в общем, этим все сказано. Добавить можно лишь то, что, очутившись в Париже, он заводит словарик, но не для всех неизвестных слов, а только для тех, что несут негативный смысл: омерзительный, мерзопакостный, хандрит, etc. Его внешние жизненные обстоятельства поначалу производят исключительно комический эффект: единственное наследство, полученное героем по имени Матиас от его недавно оставившего этот мир отца, — огромная квартира в Париже с видом на Люксембургский сад. Но, перелетев океан и явившись за своей недвижимостью, он обнаруживает в ней 88-летнюю даму и ее дочь: квартира, как выясняется, приобретена по системе «виажер», то есть вступление в собственность возможно лишь после смерти ее нынешних обладателей, а до того — извольте еще и оплачивать счета и радоваться, что пожилая хозяйка позволила вам остаться здесь на время, правда, в обмен на единственную ценность, золотые часы.

Приглашенный на постановку в Театр на Васильевском итальянец Джон Пеппер (его фотографии пару лет назад выставлялись в Манеже, но ни Европе, ни Петербургу как театральный режиссер он неизвестен), не мудрствуя по поводу мизансцен — стол в центре, два кресла и диван по краям — придумал внятный в плане человеческих отношений спектакль про отцов и детей. Возможно, поэтому «дети» на сцене выглядят младше предписанных им лет: Матиас Воробьева, несмотря седину, смотрится мужчиной в самом расцвете сил, а Наталья Круглова так и вовсе молодой красивой женщиной (актрисе еще и до сорока далеко). По большому счету, возраст тут — всего лишь условность или, что точнее, возраст души: возможно, героям просто кажется, что прожили они, как сказал поэт, «больше половины», потому что мук было несоизмеримо больше, чем радостей. Но главное, что перед нами герои, которым сильные чувства — по годам. Это, как ни странно, касается и хозяйки квартиры Матильды, героини Елены Рахленко — у нее хоть и, как говорится, «все в прошлом», но воспоминания остры, как цветные сны на рассвете. И все бурные переживания связаны с одним-единственным чувством — бурной страстью, и с одним-единственным человеком — Максом Голдом, отцом ее нынешнего американского гостя-хозяина, как две капли воды похожего на родителя.

Ситуация, разумеется, абсолютно нереальная, то есть, чересчур напоминающая мыльную оперу, но в диалогах, спорах, слезах героев реальности достаточно. И открытия, которые делают для себя все трое по ходу действия, уже не выглядят искусственными, прежде всего, по причине качественной актерской игры.

Прямая, как струна, Матильда, которая в каждой новой сцене появляется в новом наряде и даже туфлях (все это — неизменно изящное и подчеркивает стройность, строгость и прямоту натуры их хозяйки), начиная рассказывать Матиасу о своей полувековой истории любви, не то чтобы раскрывается, но будто бы молодеет лет на двадцать.

Матиас же от откровений странной француженки о ее романе с его отцом вдруг резко теряет ту деланную браваду и молодечество, с которыми появился на пороге, и превращается в совершеннейшего ребенка, который в ответ на «учительский» выговор Матильды — что-то вроде «Вы слишком много выпили! Уйдите в свою комнату!», — сначала принимается хамить, как школьник, а потом и вовсе плакать. Слезы эти выражают такое мучительное, отчаянное бессилие перед жестокостью жизни, перед фальшью и, главное, перед цинизмом стоящей перед ним женщины, что герой-неудачник немедленно получает сто очков вперед. Как получило бы их любое дитя, которое фактом своего существования не смогло вызвать заботы или хотя бы интереса отца, не смогло удержать от самоубийства несчастную мать, не вынесшую измен.

В свою очередь, Матильда, узнав предназначенную ей долю правды, слез не льет, а, как подкошенная, валится в кресло с сердечным приступом и от смерти ее спасает только чудо.

Самой несгибаемой до поры до времени выглядит Хлоя Натальи Кругловой. Унаследованное от матери умение ходить застегнутой на все пуговицы и говорить железным голосом очень долго кажется натурой, а не маской. Ну вот выросла такой сильной, заглядывая в глаза отца, в которых читался вечный вопрос, его ли она дочь, служа прикрытием для матери — и в 10 лет, и в 20, и 30, — и принявшая мужественное решение быть одной, не множа ложь. И про адвокатов она в курсе, и про гражданские права, и не напугаешь ее каким-то там американским fuck you — она и покруче умеет. Наталья Круглова играет поначалу эдакую отличницу (на самом деле, она, как и ее мать до пенсии, преподает французский язык иностранцам), от которой слез не дождешься. Выдает ее эпизод, когда она шарахается, точно от чумы, от нежности пьяного Матиаса, который вдруг опускается перед ней на колени, обхватив за талию. Ее бегство, выдающее дикий, почти животный страх перед чувством, обнаруживает со всей ясностью все тот же инфантилизм, детскую боязнь подлинной жизни — синдром Амели Пулен. Даже если бы после этого Хлоя не сидела в кресле, по-девичьи поджав ноги, в смешной ярко-рыжей футболке и не повторяла, точно во сне: «Мама, он покидает нас», — все равно Матильде уже не оправдаться, потому что причину того, что два ни в чем не повинных существа проходят по разряду неудачников, — уже не определить иначе, как тотальный эгоизме взрослых.

Романтический послевоенный Париж на заднике — с его свободными, открытыми любви обитателями, с его узкими набережными и безграничными парками, с его шансоном, рассказывающем исключительно о страсти, не знающей преград, с Хемингуэем, Генри Миллером, джазом, — всё это хорошо на черно-белых оттисках и на видео, которые по традиции смонтировала актриса Театра на Васильевском Татьяна Мишина. Жизнь с ее красками, далеко не всегда яркими, требует ответственности — как минимум, перед детьми, у которых нет возможности выбирать. И хотя у Матильды есть в запасе напутственная фраза нашедшим-таки друг друга «молодым»: «Смешно возводить одиночество в добродетель», — испытать к ней симпатию довольно сложно. Разве что посочувствовать тому неслыханному аутизму, что позволяет героине с невозмутимостью небожительницы выслушивать текст, который, морщась от нестерпимой боли, произносит несчастнейший из детей: «Если вы хотите уничтожить вашего ребенка, не надо его убивать, просто спрячьте вашу любовь и смотрите, как ваш ребенок будет лезть из кожи вон, чтобы вам понравиться».