Вместо доверительной камерной обстановки — недружелюбное пустое пространство раздетой до арматуры огромной сцены «Балтийского дома». Сценограф Анвар Гумаров аккуратно извлекает красоту из пустоты. Мерцают звездочки, волосы актеров треплет поток воздуха от ветродуя, минимум реквизита — пара прожекторов, длинный стол — эксплуатируется с элегантной изобретательностью. Повод к собранию — амбициозный: разыграть мистерию Байрона «Каин», центнер высокопарного поэтического текста на ветхозаветные темы, с участием Адама и Евы, ангелов и Люцифера. «Каин» не то чтобы сильней, чем «Фауст» Гете, но к театру не столь дружелюбен — написан был не для сцены и довел до провала аж Станиславского. Впрочем, тут, возможно, что-то личное: почуял Каин в Константине Сергеевиче основоположника, а с ними у первого библейского богоборца давние трения.

Александр Баргман утверждает, что мечтал поставить байроновскую мистерию с юношеских лет. Замысел рос и преломлялся. То, что выросло, напоминает не о Байроне-романтике, певце необузданных страстей, а о парламентарии, враге нарождавшихся фабрик, авторе знаменитого «Билля в защиту разрушителей машин». «Каин» в постановке Баргмана и Анны Вартаньян — тоже гневная отповедь в адрес конвейерного производства, но в театральном деле. Здесь отпевают мертвый театр-фабрику с бездумными актерами-машинами. Вначале нам показывают фрагмент спектакля «режиссера Феликса Ивановича» (Геннадий Алимпиев) — финал пьесы Байрона с подобающим трагедийным накалом, эффектными мизансценами и вычурной пластикой. Брутальный Каин хрипит, малахольный Авель блеет, Феликс Иванович со значительным лицом выбегает на поклоны. Пародия злая и меткая: из таких бессмысленных, но нарумяненных опусов, не нужных ни зрителям, ни артистам, складывается добрая половина городского репертуара. Однако червь сомнения гложет актера, играющего в здешнем «шедевре» Каина (Александр Кудренко); у молодого человека в модных ботинках на лице отчаяние, видно, ум зашел за разум. Ему подавай сценической правды, чтобы за ролью были почва и судьба. Где сомнения — там и Люцифер. Он является актеру-Каину в образе взлохмаченной нетрезвой дамочки (сама Анна Вартаньян), и их напряженная беседа, в которой текст Байрона чередуется с импровизацией, монологи современного драматурга-эзотерика Клима — с Монтенем, становится смысловым центром постановки. Речь идет о том, что любая роль (актерская или вообще человеческая) — не маска на час, не машинальный экзерсис равнодушного профи, а мистический путь отважного одиночки.

Внимая горячечному диалогу Артиста и его Сомнения, многолюдная труппа спектакля словно стряхивает забытье, вступает в разговор, иллюстрируя и парируя звучащие слова лаконичными скетчами. Из темноты сценической коробки появляются то кабареточные певцы, то вереница беженцев со скарбом, то счастливый отец, то скорбящая мать (великолепная Елена Липец). Разумеется, правда — пусть даже театральная — редкая и свободолюбивая птица, ее трудно поймать, но отсюда не следует, что за нею не надо охотиться. И главное в этом рискованном театральном эксперименте — глаза актеров горят азартом не бледнее звездочек с декорации.