Клоду Дебюсси, главному музыкальному импрессионисту, претила обычная номерная опера с ариями, дуэтами и хорами, он искал драматургическую основу, лишенную жесткой структуры, зыбкую, текучую. И нашел ее в пьесе главного литературного символиста Мориса Метерлинка «Пеллеас и Мелизанда». Композитор и драматург здесь конгениальны: сюжет, движимый не логикой, но будто неотвратимым произволом самой судьбы, странные диалоги, многозначительные намеки неизвестно на что; и музыка под стать — завораживающие томительно-бесконечные фразы, то терпкие, то серебристо—прозрачные истаивающие звучности, основной динамический оттенок — от piano к pianissimo…

…Принц Голо находит в лесу Мелизанду, неведомо откуда приплывшую на корабле девушку, почти девочку, женится на ней, приводит в замок своего деда короля Аркеля, там она встречает сводного брата мужа Пеллеаса, тоже, между ними вспыхивает страсть (хоть и платоническая, дальше игр с волосами возлюбленной, свесившимися из окна башни, дело не идет), Голо из ревности убивает брата, Мелизанда, родив предварительно ребеночка, умирает. «Это было маленькое таинственное существо», — заключает в горести Аркель.

Сценической истории в России опера почти не имеет (неудачная постановка 1915 года в Петрограде и удачная в 2007—м в московском Театре и Немировича-Данченко), так что традиция режиссеру Даниэлу Креймеру рук не связывала. Этой свободой он и художник Джайлс Кейдл воспользовались вполне. Никакого условного Средневековья. Выдуманное Метерлинком королевство Аллемонда представлено грязно-серой плоскостью, дугой опоясывающей пространство, балконом, держащимся на опорах, как у железнодорожного виадука, металлической лестницей вроде пожарной. Депрессивную атмосферу усугубляет свет Питера Мамфорда: зловещий сумрак рассекают резкие лучи, которые как бы препарируют, размазывают, распинают персонажей. Мещанская мебелишка примерно 1960—х: кровать из обыкновенной превращена в путем набивки на спинку трафаретного гербового орла, пошленькое узорчатое покрывало с бахромой, диванная обивка жуткого бирюзового цвета, померанцевое деревце. Дела тут идут скверно (в пьесе, впрочем, тоже говорится об охватившем этот злополучный край голоде). Король — в седых патлах, в огромных очках, в кальсонах и фуражке — еле ноги переставляет. Голо, парень, щеголяет, когда не в свитере, в майке—алкоголичке. И остальные герои — не аллегории всяких выспренних сущностей, как положено в символистской драме, но понятные в своих психологических и физиологических проявлениях люди. И орудие убийства, хоть и называется мечом, на самом деле кухонный нож.

В спектакле сложился гармоничный ансамбль. Креймер декларировал свою приверженность системе Станиславского —и доказал ее делом: все играют достоверно, не хуже драматических актеров. Вокал же реабилитирует Мариинскую оперу, артисты которой нередко понимают пение как крик и ор. Мягкий матовый баритон Андрея Бондаренко пластично обрисовал обаятельного, хоть инфантильного Пеллеаса. Андрей Серов с ярким мужицким темпераментом представил Голо. Прекрасное хрустальное сопрано Анастасии Калагиной придавало Мелизанде хрупкую нежность, но сама актриса сделала загадочную принцессу почти по-веристски страстной, нервной, отчаянной (особенно жутко, когда она, беременная, не стерпев измывательств мужа—ревнивца, с размаху лупит себя руками по животу). За поэзию в этом «Пеллеасе» отвечал оркестр — и Валерий Гергиев за пультом представил более чем убедительные объяснения того, почему он хотел видеть эту раритетную у нас оперу в афише вверенного ему театра.