("Солярис" и "Вокруг да около супружеского ложа" театр Драмы и комедии на Литейном Постановка В. Голикова и М. Фролова).

Блиц-интервью с В. С. Голиковым.

— Критика Вас не жаловала, мягко говоря. Чего Вы хотели бы от нее ждать? Вадим Сергеевич: Уважения прежде всего. Уважения к труду. Даже самый неудачный спектакль всегда задумывался удачным. Хочется, чтобы исходили из этого. А насчет "не жаловала" — нет, почему же? Жаловала…

— Вы по-прежнему руководите студенческим театром ЛГУ? Как удается Вам совмещать руководства? Вадим Сергеевич: Безумно сложно. Третий год уже работаем над "И свет во тьме светит" Л. Толстого. Надеемся, наконец-то выпустить… Повидимому, от постоянной работы в Университетском театре надо будет отказаться. Времени не хватает ни на что.

— Вы руководите режиссерским курсом. Чему бы Вы хотели научить их? Вадим Сергеевич: Не оказаться ненужными в той ситуации надвигающейся ненужности театра, которая грядет. На наш век, допустим, хватит нашей необходимости. На ваш век — не уверен.

КАК ПОСТРОИТЬ ТЕАТР?

Есть такое понятие — репутация театра. Понятие, не всегда соотносящееся с действительным состоянием театра как творческого коллектива, но, увы, влияющее на такой фактор, как заполняемость зрительного зала, от которого отворачиваться не приходится. Далеко не самая лучшая репутация тянулась за театром имени Ленинского Комсомола при Геннадии Опоркове (совершенно незаслуженно!) — и очень хорошие спектакли шли при полупустом зале.

Есть в Ленинграде режиссер, совершенно незаслуженно неизвестный широкому зрителю. Многим памятны его работы в разных театрах города, но, как это иногда бывает, не говорит публике ничего имя их создателя, поскольку не набрано оно на афише крупными буквами, поскольку ставит он спектакли не постоянно, и не возглавляет уже много лет ни один профессиональный театр города. А студенческая студия ЛГУ, где является он художественным руководителем и постоянно ставит спектакли, широко известна лишь узкому кругу театралов да студентам.

Я говорю о Вадиме Сергеевиче Голикове, несколько месяцев назад возглавившем театр драмы и комедии на Литейном. Театр, имевший в городе репутацию одну из самых что ни на есть скверных.

Два спектакля выпустил Вадим Голиков в театре на Литейном. "Солярис" по роману Станислава Лема.

"Вокруг да около супружеского ложа" по одноактным пьесам Л. Петрушевской и Ю. Клепикова.

Первое название известно всем даже не по книге, которую мало кто читал, а по фильму Андрея Тарковского, который видело больше, но ещё больше тех, кто не видел, но слышал. Название, как говорится, обязывающее. Режиссер шел на известный риск, зная, что неизменно навлечет на себя претензии любителей досужих сравнений. Конечно же, не имеет смысла доказывать несостоятельность попыток сравнить спектакль и фильм — но полностью сделать вид, что не существовало других прочтений романа, как поступила критика, тоже, наверное, не стоило. Просто уже задана некая высота, которую, может, и не перешагнуть, но считаться с ее существованием следует.

Глазами зрителя, пришедшего на "Солярис", открывается мощная металлическая конструкция, герметически-сплошная, наглухо запертой стеной, отделяющей авансцену (сценография Л. Михайлова). С тяжелым лязгом сцена эта медленно двинется вверх, открывая доступ Кельвину (А. Рязанцев) — сначала на космическую станцию планеты Солярис, а в финале — на саму планету. Однако, сколь выразительна сама по себе эта цельнометаллическая конструкция, столь же бесцветным, безликим предстает открывающийся за ней вид станции и он же — Солярис. Свисающие ленты фольги, шуршащие, блестящие и колеблющиеся при малейшем дуновении — от какого недостатка фантазии можно было таким сочинить этот инопланетный мир? Надо ли было создавать его таким иллюзорно-расплывчатым, когда (по замыслу режиссера и инсценировщика) он же служит и многочисленными проходами, коридорами на станции? Куда более выразительной, под стать металлическому занавесу выглядит открывающаяся в полу крышка люка холодильника. Такая же массированная, герметически глухая. В холодильнике Кельвин находит тело одного из сотрудников станции Гибаряна, который свел счеты с жизнью, не в силах более нести бремя собственной совести. В поисках контакта гигантский мозг-океан Солярис испытывает на прочность человеческие души, материализуя совесть обитателей станции в облике тех, перед кем каждый из них испытывает чувство вины. Проблематика Лема, как и всякой хорошей фантастики, велика от сугубо научно-фантастических проблем. Вслед за ним и В. Голиков отказывается от воспроизведения технократических атрибутов, сосредотачивая внимание на отношении людей к выпавшим на их долю испытаниям. Очевидно, что позиции Снайта /Е. Меркурьев/ и Саториуса /И. Мокеев/, ищущих в пути избавиться от воплощенных угрызений совести, противопоставляется позиция Кельвина, не желающего видеть в явившейся ему возлюбленной, некогда брошенный и покончившей с собой Хари /Н. Бурдукова/ лишь "существо Ф", "фантом", годный лишь на предмет установления контакта с породившим гостей океаном Солярисом. Не в утолении ненасытной жажды познания, погрязшей в наукообразии, которому в жертву кладутся сами исследователи, состоит смысл существования, а в открытии самого себя на трудных путях духовных обретений и потерь, несовместимых с необходимостью уничтожить гостей во имя науки и успокоения собственной души.

Но к этой проблеме /да и вообще к наличию какой-либо проблематики театр приходит поразительно поздно — где-то в середине второго действия, когда начинает выясняться, что дело в спектакле не только в фантастическом сюжете и не в лирической истории о трагическом продолжении несчастной любви. Все первое действие, похоже, отведено тому, чтобы ввести нас в курс дела, обучить правилам игры в "фантастику" и языковому минимуму в космической области, чтобы мы могли далее свободно ориентироваться и уже как нечто большее, чем просто сюжет, воспринимать происходящее. Увы, но так построена инсценировка.

Никакой иной нагрузки, кроме сюжетно-функциональной, не несут ни пилот Бертон, ни даже Саториус, которому отведен минимум сценического времени — а ведь в системе философских споров персонажей Лема он — незаменимая фигура. В спектакле герой И. Мокеева появляется лишь для того, чтобы толкнуть действие вперед — к трагическому финалу любовной истории. Единственным оппонентом Кельвина остается Снаут, что, несомненно, обедняет общий смысл спектакля. Не более чем функциональна и Харри — милое любящее существо, готовое на самопожертвование ради любимого — все это трогательно, но не ради же этого ставился спектакль.

Все это тем более прискорбно отмечать, что есть в "Солярисе" В. Голикова сцена, свидетельствующая о реальных возможностях выйти за гранью сюжета о несчастной любви в условиях космического контакта и проникнуть вглубь философии Лема. Открывается в полу тяжёлая крышка люка, ведущего, как мы помним, в холодильник с телом Гибаряна — и Кельвину является он сам, мертвец Гибарян. Этой сцены нет и не могло быть в романе, это сценически-условный прием, но именно он эквивалентен по глубине прозе Лема и воспринимается совершенно естественно. Кто он, гость Кельвина? Покойник Гибарян? Он сам, Кельвин, в оболочке покойного? Кого подослал ему Солярис и какие еще ему испытания предстоят? Или же это воплощенный дьявол, являющийся из глубин океана мозга, словно из преисподней? О, если бы весь спектакль был выстроен согласно принципу этого эпизода, если бы все актеры вели свои партии с той энергией, с той отдачей, с какой исполняет эту сцену А. Рязанцев /Кельвин/ и А. Шалолашвили /Гибарян/! Еще один сгусток напряжения подарит нам А. Рязанцев — пытаясь вернуть дважды потерянную им Хари, он в поисках прямого контакта с Солярисом, бросится на закрывшую от него пространство сцены металлическую перегородку занавеса и в отчаянии кинется вверх, карабкаясь по ее конструкции. Но подобные мгновения редки. Сюжетная функциональность большинства сцен /в особенности первой части/ заметно угнетает актёров. Не может не утомить и не расстроить введенный режиссером и инсценировщиком персонаж "от автора" — дама в красном платье, в тон комбинезонов героев спектакля зачитывает нам "из Лема" — для разъяснения того, что мы можем не понять. Неужели В. Голиков не мог найти иной возможности привести на сцену роман, найти прозе достойный язык сценического перевода?

Обидно. За режиссера, за актеров, чьи общие стремления не слились в результате воедино. Испытываешь чувство досады и одновременно сострадания к людям, старавшимся, но не реализовавшим свои возможности.

***

Постановка "Вокруг да около супружеского ложа" объединяет две одноактные пьесы — "Любовь" Л. Петрушевской и "Крик о помощи" Ю. Клепикова. Театр на Литейном, если судить по репертуару, в Ленинграде один из наиболее "передовых" — все громкие имена современной драматургии, еще недавно с трудом проходившие на сцену, ленинградскую в особенности, представлены в афише. Галин /два названия /, Разумовская, Петрушевская — из недавних премьер театра, идут Славкин, Арре. Но одно желание включить модное имя в репертуар ещё не составит успеха будущему спектаклю. Случается, что сильная пьеса подчиняет себе неудачно выстроенный спектакль, случается и наоборот.

Петрушевская — автор, чье имя уже само по себе вызывает острейший интерес. Едва признанной, критики уже сулят ей /и, думается, они правы/ славное громкое будущее. В афише театра значатся уже "Уроки музыки", и, характерно, что в обоих случаях (постановщик "Уроков музыки" — С. Рытов) режиссёрам удалось довольно точно обозначить такое понятие, как "театр Петрушевской" (а то, что таковой существует, равно как и "театр Арро", "театр Славкина", сомневаться уже не приходится).

Один из основных лейтмотивов "театра Петрушевской" — жилищный кризис. "Жить негде!" — немой вопль многих и многих ее персонажей, вплоть до героинь "Трёх девушек в голубом". В спектакле В. Голикова (реж. — М. Фролов) проблема жилплощади стоит неумолимо и неразрешимо. Все зеркало сцены затянуто занавесом, и только в центре выстроена крохотная комната, в которой с трудом умещается один стол, один стул, один шкаф, одна кровать и два человека. Третьему встать уже некуда. Чтобы поставить раскладушку, всех, находящихся в комнате, приходится оттеснить к стенам. Чтобы немолодым новоиспеченным супругам пройтись вальсом по комнате, муж ногой во время танца отодвигает кровать, которая так и вращается впереди вальсирующих. К тому же это еще и густонаселенная коммуналка: за стеной — коридор, из которого доносится один и тот же наивно-ехидный голос, с прямодушной простотой реагирующий на все происходящее. Этот сочиненный постановщиком "закадровый" персонаж весьма остроумно включен в ткань первой части спектакля. Включен куда более органично, чем тексты Н. В. Гоголя, которые время от времени, к месту и ни к месту, произносит прекрасная актриса Татьяна Щуко (В первой части — от имени Матери, которую она исполняет, во второй — опять-таки "от театра".) Но несмотря на то, что спектакль "Вокруг да около супружеского ложа" представляет собой две очень, очень (режиссёр словно выдавливает из одноактовок Петрушевской и Клепикова эти "очень") смешные комедии, размышляя о двух спектаклях на Литейном в контексте творчества Вадима Голикова, смеяться не хочется. Становится грустно. Чего ради такой мастер, как Голиков, постановщик "Села Степанчикова" и "Горячего сердца" в театре Комедии, "Плодов просвещения" в театре им. Пушкина, "Романа и Юльки" и "Надежды империи" в театре им. Ленинского Комсомола. Наконец, "Марат-Сада" и "Зверя" в студенческом театре ЛГУ — чего ради такой режиссёр, возглавивший теперь театр, со второго же шага делает ставку на развлекательность, зазывное название и заманивание публики — ума не приложу.

"Солярис", при всех его огрехах — издавна желанный материал, выстраданная тема, это объяснимо.

"Вокруг да около супружеского ложа" — при всем остроумии отдельных находок — два непритязательных анекдота.

Я убежден: Вадим Голиков на сегодняшний день один из наиболее неожиданных режиссёров в городе, неординарно мыслящих, еще не открывших до конца свой художественный принцип на широкой профессиональной сцене. Очень хочется связать с его именем надежды на некое пробуждение — и театра на Литейном, и — давно ожидаемого нового слова в театральном мире Ленинграда. Тем более, что имеется возможность увидеть и приобщиться не редким счастливцам в крохотном зале студенческого театра Университета, а — Публике, Зрителю. Очень хочется верить, что Вадим Голиков пришел в театр с желанием построить нечто непохожее на других, Театр, с ему одному присущей, характерной для него одного манерой. Очень хочется пожелать ему сил и творческой смелости, и энергии, потому что ситуация, в которой оказывается новый главный режиссёр, далеко не всегда ему благоприятствует.

Валерий Фокин в Москве, возглавив театр им. Ермоловой, находившийся в не менее бедственном положении, восстановил его из руин, построив свой театр.

Построил новый театр Лев Додин.

Сломал очень хороший старый и построил новый театр Ефим Падве.

Сломал старый и не построил новый Геннадий Егоров.

Когда же построит свой театр Вадим Голиков?

Мы ждем вас, Вадим Сергеевич!