(Спектакль "Играем Гамлета" в Народном театре-студии "Четыре окошка" ДК им. Ленина)

Г. Парфенова

Слова о "вывихнутом суставе века" и о том, кто "рожден его выправить" кажутся слишком современными. И даже не требуются особенные режиссерские вмешательства и актерские трактовки. Но не будем поспешно называть статью "Гамлет времен перестройки". Удобный ход — усмотреть молодежные проблемы в спектакле студии, ловко завернуть на проблемы досуга монолог "Быть или не быть", соотнести с "неформальными" организациями.

В спектакле "Четырех окошек" примет молодежной темы достаточно. Рокансамбль вместо труппы актеров, поблескивающие на музыкантах доспехи "металлистов", но используется это в контексте весьма ироническом. И сам Гамлет — не рок-звезда, не брейкер. Студия избежала пути внешнего осовременивания, не поставила это самоцелью.

Зачем же студия "Четыре окошка" решила поиграть в своего "Гамлета"? Прежде всего, чтобы исследовать. Актеры расщепляли сцены, пробовали их на зуб, разминали, примеряли, перетасовывали. Они искали новые мотивировки таких наизусть знакомых действий. Находили и не находили. Убеждали зрителей и не убеждали. Спектакль не был выверен и сбалансирован, но его "perpetum mobile" стало упрямство исследования. В названии спектакля отстаивается право на свои вариации действия, персонажей, мыслей.

Вариации таковы. Вглядимся.

Насмешливая Офелия и чуть демоничный Лаэрт подтрунивали над поучающим их отцом. Офелия лукавила и играла не то в прятки, не то в кошкимышки, не то буквально, не то фигурально. В образе Офелии всегда трудно понять перепад между романтически пассивной феей и юродивой, поющей куплеты. В спектакле вместо "нимфы" — живой бесенок, егоза Офелия. Актерское существование убеждало в такой "джазовой" вариации роли. А главное, у нас на глазах исчез ореол идеальной героини.

Клавдий, в сущности, мягкий и деликатный человек с чуть виноватой улыбкой. Он способный организатор. И поэтому чуть не у гроба брата ради благополучия страны "организовывает" свою женитьбу на вдове-королеве.

Гертруда сдержана и гостеприимна. Но эта сдержанность дорого ей стоит. Улыбка, предназначенная гостям, заслоняет подавленность и ясное сознание надвигающейся беды.

Полоний кажется себе виртуозом придворной жизни и с видимым удовольствием участвует в ней, с энтузиазмом исследуя Гамлетовы бредни.

В один момент кажется, будто действие спектакля выходит из русла пьесы на самостоятельное развитие. Растерянный Клавлий со шпагой в вытянутой руке наступает на Гамлета и внезапно сдает ему оружие, будто сдается в плен. Но повинную голову меч не сечет. Тем более, если в судьях Гамлет, который ищет моральное основание каждому поступку. Так сыграна сцена с коленопреклоненным в молитве Клавдием.

Можно себе представить, как Гамлет гоняет мяч со своими однокашниками Розенкранцем и Гильденстерном, Горацио — на воротах. Только теперь совсем не до футбола. А старые приятели наполовину преданы, наполовину предают. И старое их песенное товарищество не так уж крепко.

Гамлет лишен даже верного Горацио. Нет, купюр нет. Просто Горацио другой. Он суетится. Навязчиво и патетично предлагает свою помощь и рад оказаться заговорщиком. Но Гамлет не собирается устраивать заговор. Он не сторонник подобных мероприятий. Он напряженно размышляет о своих хрестоматийных вопросах, которые перестают быть хрестоматийными: почему так устроен мир? Почему добро так беззащитно? И о других, вы сами знаете каких вопросах. Весь спектакль — это вопросы, заданные самому себе Гамлетом.

Рок-действо "Мышеловка" сыграно и спето в стиле современного шутовства. Поэтому злодей-отравитель преподносится как пародия на эстрадную звезду.

Действо вызывающе. И зрители: король и королева — подавлены не только сюжетом, но и намеренно раздражающим стилем представления.

"Второе дыхание" в действии открывается тогда, когда перед Гамлетом предстают удивительно знакомые лица, но в неузнаваемом обличии. Полоний проглядывает в суетящемся могильщике. Актер, исполняющий музыкальный монолог о свирепом Пирре, глядит глазами убитого отца. Озрик подталкивает к гибельному поединку, улыбаясь любезной улыбкой Офелии. Еще немножко и Гамлет увидит своего собственного двойника. Призраки появляются не сразу. Гамлет становится беззащитным перед их явлением, когда появляется вина, которая растет к финалу как снежный ком. Двойники напоминают тех, кто так или иначе был сражен им.

Гамлет не собирается бороться с мрачным Эльсинором. Никто не играет Данию-тюрьму. Гамлет борется с самим собой. И с теми страшными мыслями, которые приходят.

Трудно верить в гуманизм, если убийства и предательства совершаются с такой легкостью, как бы сами по себе, помимо нас и с такими улыбками на лицах. Гамлет не играет сумасшедшего или шута. Видно, до убийства отца он был веселым человеком. А теперь схватился за голову. Ему тяжело так долго грустить. Это не свойственно его натуре. Но он с прямоватым упорством продирается к развязке.

В поединке между Лаэртом и Гамлетом, как сама слепая судьба качается, летает подвешенный маятник-клинок, удары которого парируют дерущиеся. И получается схватка с самой судьбой.

Ну как ставить эту пьесу с множеством монологов и горой трупов в финале? А тут и кулис-то не имеется. Хорошо, что в пьесе есть этот Фортинбрас, убирающий сцену. И вот техническое затруднение подсказывает концепцию сцены. Услужливый могильник, хихикая, подбирает холщовые оболочки (О, холст, вечный спутник студии!) героев, вышедших из игры — пиджаки, куртки, мантии. А Фортинбрас со своими офицерами, явившийся на опустевшую площадку, как инопланетянин или агрессор, складывает костюмы, мерно встряхивая мешок.

Студия обречена на близкий контакт со зрителями. Контакт либо выходит, либо не выходит. Шанс не велик и гарантий нет. И все же. Гамлет так рядом, что он у нас все время на "крупном плане". Он весь вечер на манеже. В студии срабатывает универсальный закон: зрители невольно ставят знак равенства между собой и актерами. Так как играющие на сцене вышли из их рядов. И это помогает Гамлету стать нам ближе, Офелии понятнее, Клавдию доступнее.

А знают ли "Четыре окошка", что старшеклассники после их спектакля помчались читать Шекспира? Наверное, это и есть Просвещение. Студии удалось "осветить" пьесу, потому что "посмели", потому что "замахнулись".

Может, сложится впечатление, что чем меньше поддержки получает студия, тем отчаяннее сплачиваются студийцы. А минимум средств это гарантия максимума выразительности. Аксиома ошибочна. Вот несколько вопросов для размышления просвещенным читателям. Воспринимаются ли театры любителей в сравнении друг с другом? Зрителями? Театроведами? Или сопоставляются только профессиональное и любительское искусство? Входят ли студии в общетеатральный контекст города?

О "Играх в Лефортово" мы только читаем, слышим, видим передачи. Московский фестиваль любительских спектаклей стал уже легендой.

Ленинградский Дом народного творчества проводит смотры и конкурсы. Комиссии отсматривают работы, награждают. Но фестивального принципа "сообщающихся сосудов" в этом нет.

И еще вопрос. Существует ли общая афиша ленинградских студий, народных театров и начинающих коллективов (составленная исключительно по желанию любительских организаций, иначе получится контрольноопекающая афиша)?

Любительские театры, как острова, затерянные в городе.