Выпуская сегодня на страницы журнала грушу дружественных ему критиков, редакция хочет отметить собственное яростное неприятие какой бы то ни было групповщины. Чтобы отвести возможные обвинения, представляем новых добровольных своих сотрудников. Это Бес Театра, Асмодей, известный под псевдонимом Хромой Бес, его молодой друг и ученик, двадцатидвухлетний театровед Алексей Иванович, страстная, глубоко преданная театру натура, а также поросенок Мефисто, фигура яркая на небосклоне отечественной критики. Они и составляют ядро народившегося отдела.

История появления в нашем городе Хромого Беса известна многим. Сообщим только факты. Ровно год назад Алексей Иванович споткнулся в Измайловском саду и упал на лежавшую около скамейки бутылку. Бутылка разбилась, из темной жидкости возник человек, с горящими черными глазами, маленький и хромой. Человек обернулся Хромым Бесом, который и заключил с Алексеем Ивановичем пожизненный дружественный союз в благодарность за славное освобождение. Единственная странность, которую можно заметить сегодня за Асмодеем — его постоянная склонность ко снам. Сны те "как известно, чрезвычайно странная вещь", и современная театральная действительность, преломляясь в них, обретает порой фантастический вид. Однако, чаще всего фантастика эта реальнее любой газетной рецензии. Редакция выражает надежду, что и впредь сны Хромого Беса будут отражать многие из аспектов современного театра.

Иногда к размышлениям Хромого Беса будет присоединяться критик Бомонд’т. Пожилой театровед, не лишенный живого ощущения театра.

Приглашая Хромого Беса и его компанию на страницы студенческого журнала, редакция руководствовалась следующими соображениями: люди это порядочные, счеты ни с кем сводить не будут, а в создавшейся сегодня обстановке "размежевания поколений" пример такого содружества весьма полезен.

Итак, им слово…

"Выражаем благодарность редакции за доверие. Со временем надеемся упорядочить свои выступления, придать им большую цельность и боевитость. В революционном моменте нашей жизни, когда все бурлит и двигается с мест, осмысление происходящего не последнее дело".

Асмодей, Хромой Бес, Алексей Иванович, Поросенок Мефисто, Бомонд’т

Так получилось, что оба наших выступления посвящены спектаклям одного театра — театра Комедии. Быть может, они послужат началом серьезного разговора о его делах?

ХРОМОЙ БЕС
СТАРЧЕСКОЕ

И еще налетел сон, и еще…

Хорошая у меня фантазия, роскошная фантазия. Вот захочу сейчас, закрою глаза, да и представлю себе — театр, премьера… Kxe… кхе…

-Ты знаешь, что самое главное сегодня? -спросил Алексей Иванович. -Самое главное понять если мы не начнем, потом начинать будет некому. И очень просто!

-Молодые идут, они наступают! Театры открываются, возрождаются жанры, все можно стало. А ты спишь, все спишь себе…

Он покачал головой.

-Перестраиваться надо, это ты запомни, -строго добавил он, прищурился и вышел вон.

Эхо-хо-хо!

Утром мне позвонил Алексей Иваныч и сказал, что в театре Комедии прошла премьера и не мешало бы ее как-нибудь аттестовать.

-А. Шапиро поставил, -радостно сообщил он. -В главных ролях все известные: Дмитриев -Телятьев, Лазарев -Глумов, Антонова-Чебоксарова старуха. И главное — Кузнецов, Кузнецов — Василькова играет. Тот, который с Германом в "Лапшине" прославился! Не помнишь что ли? Дед, а дед, что ж ты молчишь? Спишь, что ли?

А я вовсе и не спал. Молодостью повеяло на меня от этого слова — Комедия. Театр такой был раньше. Под руководством Николая Павловича Акимова.

-Эхо-хо!.. Kxe-кхе. Часа два спал, старый я осел. Где же Алексей Иванович? Ах, уже антракт? Спасибо…

Я почертил в блокноте, закрыл глаза. Итак, я спал и видел сон. Или наяву это было?

Вышел Телятьев, а за ним Тарелкин, а за Тарелкиным — червяк. Нет, это Тарелкин -червяк, а червяк не червяк, а Глумов. А Глумов тут же: "Я тайный министр, я… я… я… " И рожи корчит, подлец! А я ему: "Ты не Глумов, ты Тряпичкин, ты же врешь все, зараза! Цилиндр напялил, фрак нацепил, к Чебоксаровой клеишься, нахал разэтакий!".

А он: "Ты кто такой?" -"я Бес!" -"Какой такой бес? Критик?!" -"Хромой" "Так счас будешь кривой!!!".

Нет, лучше я глаза открою.

"Мамочка, -говорит, -маман, я замуж не хочу, я хочу богатой быть, при этом не работать, в красном, говорит, хочу ходить! Шампанского, говорит!

А Телятьев упал на пол лицом, лежит в пыли. Публика не смеется, беспокойство выражает за лицо артиста. Она это лицо любит, и ей неловко будет, если артист чихать начнет. И мне неловко, шаль глаза ест, писать не дает. Кх-кх-кх…

…Кха! Из тюля газового амурчики выглядывают, о любви несбыточной щебечут. Фортепиано в углу стоит, как генерал, диван с подушкой слева приткнулся. А больше и нет ничего. Пусто на сцене. И скучно. Ватой скука обволакивает, баюкает. Спи, спи. Спать, спать… Денщик Кучумов поет, цветки бросает искусственные, красненькие. Думает, что неотразим. В покои полез, на диван лег. Ай, нравы! Мамзель вошла, Капица — артистка, значит, в красном вся, лицо бледное, губы трясутся, тоже на диван лезет.

"Папася, -говорит, -папаська! Двинем в Париж. Нынче же, говорит, -давай кредитку и полетели!".

Разлетелась, не видит, что денщик. Смех! Увидела. Молчит. Денщик же! Молчит. Ай, нравы. Ай, маман, мадам благородная, платье мятенькое, кудельки рыженькие, верещит, верещит, смысла не пойму.

…но кто, кто сидит там в углу, уронил голову на руки? Сердце мое сжалось и затрепетало с новой силой. Чьи это глаза страдальческие? Как же я их раньше не заметил? А это Васильков сам, Кузнецов артист. Что, брат, тяжело? Я понимаю. Но ничего, ничего. Все пройдет, все образуется. Не в деньгах счастье, ну их к бесу, бешенных. Они капитализма предрассудок. А у нас нет его давно, ликвидировали. И жена скоро прощенье просить станет, в креслах валяться. А ты ей: "В экономки, мол, только и возьму теперь, профурсетка, этакая!" Да козырем! Только козырем ты и не можешь, потому как че-ло-ве-ее…

-Ты что это, дед, совсем уже! -Алексей Иванович дергал меня за плечо. Ревешь, будто маленький. Ну, ладно, ладно, не хочешь — не смотри. Идем домой.

-Спишь? -Алексей Иванович погасил свет, поправил одеяло. -Ну, спи, спи. Утром проснешься, напишешь.

А я и не спал. Страдальческие глаза артиста Кузнецова не давали покоя, сохло во рту, беспокоил капитализм. Эхо-хо…

Плохо мне будет в 1997 году, когда будет очень много театров. Ох, плохо! Кхе-кхе!

31 марта 1987 г.

Читайте в следующих номерах:

В длительной творческой командировке находится Поросенок Мефисто, наш специальный корреспондент. Предполагаем опубликовать:

Интервью Поросенка Мефисто, взятое у Марка Захарова в коридоре импровизации.

Отчет о творческой командировке под девизом: "А как там у них с перестройкой?" (откровенные ответы Олега Ефремова, Анатолия Васильева, Сергея Михалкова, артиста Золотухина, а также беседа с Татьяной Дорониной: "Я — женщина").

Первая глава повести Поросенка Мефисто "Прорыв" (история одного маленького театра, перед которым встали проблемы, как перед большим. Главный режиссер сопротивляется эксперименту. Глава первая "Удар") (Читайте новую повесть Поросенка Мефисто).

РАЗГОВОР, ЗАПИСАННЫЙ АЛЕКСЕЕМ ИВАНОВИЧЕМ ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ "ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ"

Театр Комедии. Полночь.

И все это было…

Шипя, полыхнула молния, и пропала молния. Потоки невидимого дождя растерзали знамя-парус. Капитан накинул на плечи мокрой девицы плащ, пододвинул к костру.

-И-и что-о эт-т за зе-э-мля-а? -распевно спросила девица.

-И-и кто-о зде-э-эсь пра-а-вит?

-Орсино, -отозвался капитан мужественно, -благородный Орсино. А земля вокруг -И л л и р и я.

Молния и гром прорезали тьму. Из сонма звуков выплыл тихий мотивчик, молоденький шут с легкой улыбкой, скрашивающей горькие складки губ, запел нечто о любви, жизни и всяких повседневных неурядицах. Музыка заглушила бурю, слова оторвались от губ и запели сами, перебивая, наскакивая друг на друга.

Из темноты Летнего сада вышел человек, решительными шагам направился в сторону Елисеевского магазина. Широкая темная шляпа закрывала лицо, фигура, наглухо схваченная плащом, казалось призрачной в зыбком свете белых фонарей. Незнакомец взбежал по ступенькам театра Комедии, споткнулся, выругался, толкнул дверь. Пошел дальше по коридору, вверх по лестнице, мимо знакомых витражей, свернул и рукой отодвинул бархат занавеса.

-Молодежь играет одна. Охотно буду смотреть и прощу многое в таких спектаклях, где главное в молодости, -гортанно проговорил низкий голос. Шекспир сегодня, у нас. Очень, очень своевременно. Наш зритель отвык от его блестящих комедий.

-Ужасно! -громко ответил второй, тоже низкий. -Они разучились импровизировать. Шутки тяжелы, актеры играют на старых, затертых штампах, и, не стыдясь этого, рассчитывают на смех, аплодисменты, торгуют собой! …Куда я попал? В Азию, Персию или Китай? Гм-гм… Я уверен, что там живут веселее. Если я выживу в этой Иллирии два часа, я потребую орден за многотерпение.

Незнакомец вдохнул терпкий запах кулис и шагнул в темноту.

-А вот и любезный Николай Павлович, -чуть заикаясь молвил второй. -Очень любезно, что вы пришли. Думается, наш разговор о спектакле послужит началом большого и обстоятельного обсуждения дел театра Комедии. Но… Алексей Иванович, вы тут?

Я поклонился.

-Прощу вас внимательнейшим образом все записывать. Заказана статья для журнала. -Итак, начнем.

И мы начали.

-Должен сказать, -бархатным голосом заговорил первый, известный критик Макарий Васильевич Стулов, пишущий под псевдонимом Бомонд’т, -Должен сказать, и вы согласитесь со мною, дорогой Асмодей (кивок), что наличие в руках шута Фесте (он порылся в программке) — артиста Анкудинова — электрогитары несколько странно. Неужели они этим хотели приблизить творение Шекспира к сегодняшнему зрителю? Так сказать, заявка на вечность плюс ироническая поправка?

-Да, -подтвердил Бес, прикрыв рукой горящие глаза, -чудное помещение, скверные сквозняки и ужасно, ужасно все на сцене, начиная со опускающихся полотен — декораций и до последнего костюма, и исполнения. Главные герои так бесцветны, а вся эта шепелявая шайка мазуриков, говорю о Тоби, Марии, Эгючеке, перекрикивающая ф… ф…

-Фонограмму, -подсказал я.

-Именно. Они просто идиоты. Где вы видели сэра Тоби в розовых штанах, с физиономией прощелыги, а Мария, Мария — фальшивая кухарка, в рыжих буклях.

Асмодей встал, приложил руку к сердцу, прошелся к авансцене.

-Самое ужасное, что редакция заставит нас описывать сцены, но я теряюсь перед невыразительностью мизансцен, полной режиссерской беспомощностью, невозможностью построить веселое красочное зрелище. Все ренессансное веселье сводится к вялому хватанию Марии сэром Тоби за разные места, и ответному визгу "Ах, сэр Тоби, ах, сэр Тоби!" Тьфу! Сами понимаете, что никакого сколько-нибудь ясного постановочного решения тут нет. Постановка бессмысленная и нелепа по новшествам. и оглянулся на гостя. Глаза его были страшны.

-Я думаю, -тихо начал он, глядя в темноту сцены, -для работы над этим спектаклем нужны особые качества: хорошая настроенность, юмор, доброжелательность и, главное, фантазия.

-Вот! -разом закричали оба старика.

-"Двенадцатая ночь" принадлежит к числу тех величайших произведений драматургии, достоинства которых лучше постигается при непосредственном восприятии зрителя, чем из любой попытки анализировать. Я ничего не хочу сказать против этого приема — песенки, гитара. Но самое главное было провести его по всей постановке, в каждом герое найти зерно современного человека. Характеры тут могут быть самые разные. Главное в своей работе — на деле доказать правильное понимание и верный выбор средств для интерпретации произведения. Но характеры оказались не разработаны, и…

Гость помолчал, обхватил голову руками.

-Пусть, пусть будет все, -горячо сказал он, слабый румянец окрасил его щеки, — песни, розовые штаны, ирония по отношению к чувствам Орсино, здоровенного мужика, с томно подведенными голубой краской глазами, насмешка над авантюризмом Виолы, трауром Оливии, пусть вся история разыгрывается в одной декорации, и на задниках можно читать: "герц.2 бок", "двор, сп", но пусть, пусть будет весело. Я всегда считал — жизнерадостность связывает "Двенадцатую ночь" с нашим днем, Шекспира — с советским зрителем; задача спектакля осуществить эту связь. Что выискивать вечное? Это любовь.

Мы замолчали. Долгое время оба старика огорченно шептались, гость сидел, опершись годовой о руку, казалось он спал. Наконец заговорил Асмодей.

-О, -сказал он тихо, -любовь такое чувство… Оно требует осторожного к себе отношения.

-Да, да, -рассеянно и печально подхватил пришелец, -я всегда боялся условностей и наигрыша в изображении любви Виолы, Оливии, Орсино, и стремился обнаружить неожиданное в их характерах. В Виоле — авантюризм и деловитость, в Оливии энергию, подвижность, страсть. И сегодня обе актрисы пытались оживить роли: одна резкими жестами угловатого подростка, форсировкой голоса, вторая натужным озорством. Но обе они н е л ю б и л и.

-Да и любить-то кого, -подхватил Бомонд’т огорченно. -При всей искренней симпатии к молодым, не могу не отметить. Над этим толстым Орсино слуги смеялись, не то что Виола. Какая современная девушка полюбит такого слащавого, такого глупого… И все-то умение уходит у него на то, чтобы вовремя встать в позу, зажать в руке кружевной платочек и декламировать всякий декадентский бред. Просто смешно!

В кулисах зашуршало, где-то внизу послышался скрип дверей. Закрывали театр.

-Драма сегодняшней постановки, -сказал Бес осторожно, словно боялся обидеть гостя, -в полной беспомощности театра Комедии.

Режиссерская беспомощность нового руководителя довершила разложение старых актеров. Из спектакля в спектакль тащат они свои штампы, кустарные крючки, ремесленные приспособления — кто журчащий смех перезревшей девицы, кто маску злодея с набором воровских ухмылок. Не сердитесь, но я видел артиста Лазарева уже в трех спектаклях: "Тени", "Бешенных деньгах" и сегодня, -он везде рычит, корчится. Но самое страшное — попустительство разлагает молодых. Мне очень понравились О. Чайникова и артист А. Ваха — Эгчик, тем горше сознавать незаинтересованность театра в правильном их росте.

Бес вытащил папироску, закурил.

-Жестокие слова вы сказали, -пробормотал Бомонд’т, -Ай! -вскрикнул он, повернувшись к креслу, где еще минуту назад сидел незнакомец. Кресло было пусто, только клочок бумаги белел во тьме.

"Дорогие, -писал гость. -Времени больше нет. Спорьте, говорите, дайте слово молодым. Меня не ищите. Ушел в студию. Надо начинать все сначала. Ваш Акимов".

Бес вздохнул, смял записку.

-Дай-то бог… -донеслось до меня. -Пора.

Что же, поживем-увидим.

Читайте в следующих номерах

Обсуждаем театральный эксперимент. Круглый стол под абажуром. (За столом Асмодей, Бомонд’т, М. А. Ульянов, В. Демин, Ю. М. Барбой, Ю. Н.

Чирва, от театра Комедии — артист Милиндер)

Редакция предполагает начать публикацию статьи профессора Бомонд’та "Сон как форма рецензирования спектакля". В I986 г. в издательстве "Советский писатель" вышла книга Вениамина

Смехова "В один прекрасный день". Тираж 30 000 экз. Публикуем отклик Алексея Ивановича на книгу Смехова.

Читайте в следующих номерах

Хромой Бес приступил к разбору своего архива. Предполагаем начать публикации архивных документов Асмодея.

Читайте:

Два письма Ивана Алексеевича Бунина к Юрию Николаевичу Чирве.

Записка, оставленная в фойе Художественного театра А. Л. Вишневским А. И. Кацману.

Фотография П. Самойлова в неизвестной роли, с дарственной надписью В. П. Якобсону. Письмо В. П. Якобсона П. Самойлову по поводу жизни в искусстве.

Раздел ведет E. ФЕОФАНОВА