Спектакль по пьесе Майи Арад Ясур «Как остаться гуманисткой после резни — 17 шагов» — монодрама, написанная и опубликованная в литературном приложении израильской газеты Хаарец в декабре 2023 года. Майя Арад — сегодня самый известный израильский драматург поколения 40+, ее пьесы ставятся по всему миру — и в европейских странах, и в Соединенных Штатах, и в Китае. Она разрабатывает драматическую поэтику, где действующими лицами являются не персонажи, но голоса. Ее герои чаще всего не имеют имен, иногда они обозначаются буквами, иногда по гендерной принадлежности: главный и единственный персонаж пьесы «Как остаться гуманисткой» — женский голос. Пьеса очень короткая, ее можно прочесть вслух за четверть часа. Действие открывается двумя прологами, где текст одновременно ритмизирован и документален, ибо воспроизводит сотни попыток дозвониться до своих близких, оказавшихся на юге Израиля в зоне бедствия 7 октября 2023 года. Пьеса жестко структурирована, составлена из 17 инструкций, именуемых шагами. Каждый шаг начинается прямым обращением к себе, указанием: «1. Выключи телевизор. <…> 2. Будь в курсе. <…> 3. Не слушай комментаторов мужского пола. <…> 4. Поговори с подругой, чей сын взят в заложники… <…> 5. Ешь углеводы. Ешь пиццу, пасту и шоколад… <…>». Динамика обнаруживается на шестом шаге, когда после очень конкретных, почти житейских рекомендаций звучит совет другого рода, по сути богоборческий: «Не обращайся к богу. Если бы бог был…», — напоминая о жестких словах Иеремии «Господь стал — как неприятель» (Плач Иеремии, 5 стих, 2 глава). Седьмой шаг начинается с указания: «Позвони своим друзьям, находящимся по ту сторону разделительного забора», — расширяя тем самым круг скорби, включая в него и другую сторону, тех, с кем ведется война. И каждый шаг, содержащий описание случившихся ужасов, заканчивается словами «и с той стороны забора есть матери». Так пьеса-монолог-плач отвергает тотальное разделение на своих и чужих, снова и снова напоминая о всеобщности скорби, о том, как незаменимо стремление сохранить в себе не чувство мести, а человечность (прямо по Чехову — выдавливай из себя раба), и том, как это непросто в апокалиптические моменты истории. Перекликаясь с Плачем Иеремии не только тематически, но и по формообразующим характеристикам, пьеса-монолог Майи Арад Ясур представляет специфически-монотонную драматическую форму, скорее брехтианскую, чем аристотелевскую, построенную исключительно на горьком перечислении, что, сближаясь с ритуальными плачами, дает эффект катарсиса.

Сегодня пьеса переведена на несколько европейских языков и поставлена в театрах Германии, Голландии, Швеции и США.

Текст пьесы Майи Арад Ясур — от первого и до последнего слова — в качестве настенной инсталляции был представлен на выставке «Монологи плача и разрушения на израильской сцене, 1923–2023», открывшейся 24 июля 2024 года в Центре еврейского наследия им. Цимбалиста в Тель-Авивском университете. Кураторы выставки Ольга Левитан и Дина Консон стремились к созданию эффекта монументальности и тесноты одновременно. Неотъемлемой частью инсталляции стали два видеоинтервью, опубликованные ниже.

Майя Арад Ясур

КАК ОСТАТЬСЯ ГУМАНИСТКОЙ ПОСЛЕ РЕЗНИ — 17 ШАГОВ

Пролог 1#

6:30 утра

Женщина — в кровати, спит.

Лай собаки.

Что-то случилось?

Должно быть, собака почуяла что-то вдалеке.

Звуки сирены усиливаются, подобно каплям первого дождя, превратившегося в ливень.

Ливень.

Она вскакивает с постели, бежит в соседнюю комнату, пытается разбудить детей. Ничего не получается. Они не хотят просыпаться, не готовы проснуться, встать и бежать. Она переносит одного ребенка в кровать к другому, ложится на них, защищая детей собственным телом, как живой щит.

Собака успокаивается.

Женщина проклинает и умоляет.

Что-то вроде: Боже, спаси и сохрани моих детей от этих сук.

Собака снова лает. Видимо, она слышит, как открываются ворота.

Потому что через несколько минут уже стучат в дверь. Сильно стучат, будто ищут укрытия.

Хотят укрыться от первого дождя, превратившегося в ливень.

Женщина: открыто!!!

Лай собаки.

Дверь содрогается от кулачных ударов.

Сирена то усиливается, то затихает.

Открой мне! Открой!

Это голос соседки.

Женщина: открыто!

Открой!

Она не встанет с кровати. Она ведь живой щит, загораживает своих детей. В этом ее предназначение.

Еще не родилась на свет такая соседка, что заставит ее бросить детей. Так?

И вообще почему соседка ставит ее перед таким выбором?

Все годы, что она растила их, вели ее к этому мгновению.

Это предназначение?

Это непроницаемое пространство, изолированное во времени.

Это биология. Она непобедима.

Она не поднимется, не оставит детей, даже если сам Господь Бог явится сейчас и потребует пожертвовать ими ради него. Она и тогда откажется.

Ее дети — не Исаак.

Открой мне!

Дверь открыта!

Почему она не открывает?

Слышит ли она ее вообще?

Что можно расслышать, когда сирена воет, как стая шакалов.

Бум. Бах. Бабах.

Открой! Открой же! Просто нажми на ручку двери и открой!

Боже, почему она так кричит?

Сводка новостей:

Тяжелые ракетные обстрелы юга и центра Израиля.

В связи с обстрелами приведены в готовность военно-воздушные силы и воинские подразделения на юге страны.

Прогноз погоды: небольшое понижение температуры.

Все в порядке, мой мальчик.

У нас есть сильная армия. Она победит?

У нас есть «Железный купол». Он закроет небо?

И по ту сторону границы есть люди, которые хотят лишь одного — жить в тишине и покое.

Не забывай этого, мой мальчик.

Пролог 2#

Где наша армия?

Они же беззащитны там!

Позвони Иланит!

Вооруженные террористы слоняются по улицам наших поселков, а жители прячутся в убежищах и боятся выйти наружу.

Господи, защити Иланит.

Она не отвечает на звонок.

Записанное аудиосообщение: Иланит, что с вами? Что происходит?

Ты слышишь?

Иланит?

Слава Богу, она мне пишет.

Пишет: тут террористы.

Где?

Снаружи.

А ты — в убежище?

Да.

Вы все трое в убежище?

Да, и мама тоже.

Кто-то проник к вам в дом?

Она не отвечает.

Уже три минуты она не отвечает.

Уже четыре минуты не отвечает.

Уже пять минут не отвечает.

Иланит?

Как остаться гуманисткой после резни — 17 шагов

1. Выключи телевизор. Откажись от всех средств массовой информации и социальных сетей, которые, как и положено в капиталистическом мире, могут обострить твои чувства. Не открывай ролики, что друзья посылают тебе в виде личных сообщений. Если они отправили тебе видео, ужаснувшее их самих, это не настоящие друзья. Сверхчеткие изображения изнасилованных женщин, захваченных в плен старух или обгоревших тел могут сломить тебя. Напоминай себе, что и по ту сторону забора есть матери.

2. Будь в курсе. Невежество не имеет отношения к гуманизму, и нет смысла отрицать, что антигуманные вещи случаются постоянно. Любой гуманист понимает, что мир — это не лавка со сладостями. Расширь и углуби свои знания, читай, слушай, учитывай разные точки зрения. Только не обращайся к визуальным источникам информации, военное порно пробуждает богинь мщения, щекочет им подмышки, ступни и изгибы талии, и оттуда уже прямой путь к потере гуманизма.

3. Не слушай комментаторов мужского пола. Не слушай комментаторов мужского пола с военным опытом. Не слушай комментаторов мужского пола с военным опытом и политическими амбициями. Не слушай комментаторов мужского пола с военным опытом, политическими амбициями и зачесанной набок серебристой челкой, подчеркивающей скрытый огонь в уголках их глаз. Этот огонь отражает жар битвы, там нет любви, это нарциссизм и любование собой, а не биение сердца. Нет, это не те глаза, что всё видели, всё знают и понимают, — нет. Это глаза, на которые обратишь внимание лишь в последнюю очередь, ибо ты гуманистка. Не забудь, что и по ту сторону забора есть матери.

4. Поговори с подругой, чей сын взят в заложники, мать заживо сожжена, а невестка зверски изнасилована. Ты просто обязана. Ты же хочешь поговорить с ней. Она твоя подруга и нуждается в тебе. Ты будешь думать о ней с утра до вечера. Это мучительно и не даст тебе уснуть по ночам. И не проси, чтобы она думала о матерях по ту сторону забора, она не может и не должна этого делать. Если сможет — она не человек, а ты доверяешь только человеку. Ты выключишь телефон, ощутишь опустошенность, физическую пустоту. Ты захочешь убить любого, кто даже самым косвенным образом связан с теми, кто сделал это с ее жизнью. Ты выключишь телефон и явственно услышишь голос, запрятанный в глубинах твоей души, голос антигуманиста, призывающий тебя разрушать, громить, уничтожать каждую тропу, строение, человека, каждого пса, имевших отношение к злодейству, открывшемуся тебе. Но если ты последуешь заповедям пункта номер один и пункта номер два, то, к счастью, ты всех этих ужасов не увидишь. И все же тебя покинет мысль о том, что и там есть ни в чем не повинные люди, которых террористы используют как живой щит. И слова «права человека» и «законы войны» потеряют свой смысл, и в этот момент из всего окружающего мира только ее судьба будет волновать тебя, только она и ландшафт ее детских лет, залитый кровью и спермой, заполненный запахом сгоревших тел, будет иметь для тебя значение. Это не может повториться — так ты будешь думать. Надо сделать все, чтобы это не повторилось, чтобы ничего подобного не произошло ни с одной девочкой и ни с одной мамой по обе стороны забора.

5. Ешь углеводы. Ешь пиццу, пасту и шоколад, много шоколада; пей алкогольные напитки, вернись к курению. Трахайся как скотина, это по-человечески. Сутки проведи на успокоительных таблетках, спи, возьми легкие анальгетики, возьми тяжелые анальгетики, шепчи, прикасайся, ощупывай, бейся о стены, только не забывай, что и по ту сторону забора есть матери.

6. Не обращайся к Богу. Если бы Бог был и если бы он хотел, чтобы ты оставалась гуманистской, он не позволил бы тем, вышедшим из-за забора, расстреливать младенцев. Но даже если нет Бога, есть матери и по ту сторону забора.

7. Позвони своим друзьям, что по ту сторону забора, они тоже гуманисты. Они тоже верят, что люди по обе стороны хотят мира и покоя. Тебе хочется, чтобы они сказали, что произошедшее чудовищно, что насильники, убийцы, истязатели, похитители людей и воры не имеют к ним отношения, тебе хочется, чтобы они назвали тех скотами, чтобы сказали, что это преступление против человеческого в человеке, сказали бы — для нас так мучительно, что вам пришлось это испытать и пусть мир покарает тех по заслугам, и тебе захочется, чтобы они сказали, что хорошо было бы повернуть вспять колесо жизни и вместе сделать так, чтобы это никогда больше не повторилось. Прими во внимание, что, возможно, они не произнесут именно те слова, что ты хочешь услышать, ибо террористы прослушивают их разговоры, угрожают им и могут оттрахать их своими ружьями, если узнают, что они вступили в контакт с врагом. Прими во внимание, что они могут вообще не ответить тебе. Ты не узнаешь, живы ли они, ибо твоя армия разбомбила их дом и теперь они бегут вместе со своими детьми и наспех собранными чемоданами, наваленными на пыльные детские коляски, что тянутся вдоль всего гуманитарного коридора, ибо ведь и с той стороны забора есть матери.

8. Позвони своей маме, спроси, как она, ведь она тоже мать. Все сейчас растоптаны, будто расплющены изнутри, и все должны понимать, что они не одни. Прими во внимание, что она может сказать, что необходимо их уничтожить, всех до одного, всех, пока последний из заложников не вернется домой. Запомни, что она уже не гуманистка. Она не подчинилась предыдущим семи указаниям, но ты уже на восьмой стадии, и ты должна знать, как противостоять не гуманистам, и думать все время о том, что с той стороны забора также есть матери.

9. Иногда ты обнаружишь цинизм и холодность в словах: и по ту сторону забора есть матери. И голос, что звучит в точности как твой собственный, скажет: эти матери произвели на свет зверей. Но ты знаешь, что так не бывает. Ты знаешь, что такое быть матерью, что это биология в чистом виде: твой детеныш должен выжить. И ты знаешь, что это ложь, будто мать учила его ненавидеть и насиловать, так не может быть, в мире не найдется матери, желающей, чтобы сын ее превратился в зверя и погиб. И скажи себе самой: ведь с той стороны забора тоже есть матери.

10. Ищи истории, незатейливые истории из жизни. Например, продавец велосипедов, араб, который передал свои велосипеды вместе со шлемами и разноцветными колокольчиками в подарок детям, пережившим резню. Он сказал: нет у меня другой страны, и это согрело тебе сердце. Он сказал: здесь мы выросли и здесь будем растить своих детей, и ты почувствовала, что есть надежда на мир между людьми. И он сказал: если ракета попадет в мой дом, ребенка моего будет лечить ваш доктор. И ты понимаешь, что все это ерунда и даже по ту сторону забора есть матери и отцы и люди, которые просто хотят жить. И кто-нибудь напишет об этом в сетях, скажет: один из них пожертвовал пятьдесят велосипедов жертвам той чудовищной резни! И все твои знакомые скажут: в нем — лучшее воплощение человеческого. И все они скажут: сохраните тех, кто действительно стремится к миру! И провозгласят: хозяин магазина велосипедов вселяет надежду на возможность мирного сосуществования! И они провозгласят: только у него мы будем покупать велосипеды. И ты подумаешь: хорошо, если бы вообще не было этого забора. Но тогда придут другие и подожгут этот магазин, и ты поймешь, что надежды нет ни для вас, ни для них — там за забором.

11. Ты готова сделать следующий шаг. Готова? Есть матери с этой стороны забора, чьи дети сейчас находятся по ту сторону. Тебе нужно время, чтобы осознать это. Матери по эту сторону, а дети по ту. Они не спят в своих кроватках. И теперь спроси себя, как матери этих детей спят по ночам? И в это же мгновение ты сама перестанешь спать по ночам. Ты прочтешь о девочке-аутистке, захваченной в заложницы, и о том, что мать ее надеется, что она замкнулась в себе и не плачет. И ты сама поймешь, чем это обусловлено. Ты попробуешь не думать об этой девочке, но уже не сможешь выбросить ее из головы. Рано или поздно тебя настигнет мысль о том, что было бы, если бы твой сын был по ту сторону забора в то время, как ты находишься здесь, жива и невредима. И что бы ты делала, если бы… и как безразлична была бы ко всему, кроме своего мальчика по ту сторону забора.

12. Защити своих детей от избытка информации. Не позволяй им смотреть новости или слушать генералов, израильского премьер-министра и президента Соединенных Штатов, обращающихся к нации. Не о твоих детях они думают, когда пишут свои речи. Но если по недоразумению это все-таки происходит в то время, как дети целых пять минут находятся в машине своего отца, — приготовься. Пять минут, всего-навсего пять минут, когда, возвращаясь от друзей домой, он умудряется разрушить все воздвигнутые тобой защитные стены, ограждающие их от избытка информации, ибо он должен, просто должен послушать по радио речь главнокомандующего, заявляющего: «Мы будем истреблять их до тех пор, пока не вернем всех захваченных в плен заложников», и вот дети, укладываясь спать, вдруг спрашивают тебя своими нежными голосами, задают ошеломляющий тебя вопрос, ибо ты думала, что защитная стена, изо всех сил воздвигнутая тобой, работает: «Мама, это правда, что они захватили младенцев и маленьких детей?» И спросят: «Что значит захватили?», и потом спросят: «Что они делают с этими детьми?» Услышав эти вопросы, ты сама захочешь убить. В первую очередь их отца. Потом главнокомандующего, потом — всех этих животных в человеческом облике, что захватывали в плен, насиловали и поджигали. Ты захочешь убить их всех без разбора. Ты захочешь убить, и неважно, каким образом. Ты захочешь убить, и не имеет значения, что тебе сделают за это. Ты захочешь, чтобы кто-нибудь почувствовал то, что ты почувствовала, когда обнаружила, что душа твоего ребенка запятнана кровью, опорочена чрезмерным знанием о злодеяниях. Что покров невинности, осеняющий твоих детей, разрывается на части. Ты захочешь присоединиться к всеобщей кровавой мести, но не сделаешь этого. Посмотришь на своих детей и скажешь: Да. Они захватили детей. Впервые так случилось, что захватили детей, но больше этого никогда в жизни не произойдет. И скажешь детям: это случилось рядом с забором, и больше никогда такое не случится с нами. И скажешь им: у нас сильная армия. И они скажут тебе: конечно, армия уничтожит их. И ты скорчишься и прошепчешь: но и с той стороны забора есть матери.

13. Занимайся волонтерством — жертвуй продукты питания, помогай в распределении одежды, беседуй с одинокими стариками, с детьми иностранных рабочих, это крайне необходимо здесь и сейчас. Приюти брошенную собаку, переведи разъяснительную информацию, привези необходимые вещи беженцам и жертвам резни, посети похороны тех, у кого не было родственников и семьи. Будь волонтером, волонтером во всем. Будь волонтером в любое время суток. В любом месте. И когда обратятся к тебе с просьбой написать прощальные слова, некрологи для семидесяти похорон, ибо некому их писать, поскольку все близкие умерших тоже умерли или травмированы так, что не могут с этим справиться, у тебя похолодеют руки. Скажи самой себе: я не могу. Пусть кто-нибудь поможет нам со всеми этими смертями. И ты не скажешь: по другую сторону забора тоже есть матери. Прости это себе. Скажи, что гуманисту тоже позволено на мгновение потерять свой гуманизм и не думать о матерях по ту сторону забора. Прости себя. Переходи к следующему пункту.

14. Не вступай в споры о нашей ответственности перед матерями, что по ту сторону забора. Ни у тебя, ни у твоих собеседников нет полномочий принимать решения, и кто победит в этом споре, не имеет значения ни для матери по твою сторону забора, ни для той, что по другую сторону. В лучшем случае ты убедишь их, и что тогда? В худшем — перестанешь быть гуманисткой.

15. Не разговаривай с гуманистами из Европы. Легко быть гуманистом, когда смотришь на происходящее издалека. В лучшем случае они убедят тебя, но только до того момента, пока ты не заговоришь со своим товарищем из предыдущего четырнадцатого пункта. В худшем — ты так расстроишься, что перестанешь быть гуманисткой.

16. И в любом случае, и что бы ни случилось, запомни и напиши себе памятку, приклей ее на холодильник, запиши ручкой в дневнике, помадой на зеркале, спреем на уличной стене: и по ту сторону забора есть такие же, как и ты, матери.

17. Удачи.

РАЗГОВАРИВАЯ О ПЬЕСЕ

С Майей Арад Ясур мы встретились через два месяца после израильской премьеры ее пьесы в Яффо-театре.

— Майя, как начиналась работа над пьесой?

Первые дни и недели после событий 7 октября, когда, собственно, и писался этот текст, запомнились мне обрывочно. Помню только, что в какой-то день я решила, что необходимо навести порядок в мыслях и для этого написать пьесу. Вопрос, вынесенный в заголовок пьесы, оказался отправной точкой.

Фактически дело происходило так: я была дома с детьми, как и все прочие израильские матери, вокруг по нескольку раз в день ревели сирены, предупреждавшие об обстрелах Тель-Авива. Не зная, с чего начать, я решила протоколировать мысли и события. Прологи пьесы действительно по минутам протоколируют происходившее: первый пролог — первая сирена, разбудившая всех; второй пролог — мгновения, когда мы стали догадываться о том, что происходит на границе с Газой, и как земля уходит из-под ног от понимания, насколько это страшно.

Начальная мотивация звучащего в пьесе голоса — сохранение собственных гуманистических взглядов, борьба за сохранение своего гуманистического я. Этим все определяется. Голос говорит от имени какого-то выдуманного персонажа, матери, живущей во мне и находящейся где-то в другом месте в похожей ситуации. Голос советует, опираясь на собственный опыт, рассказывает, что и как надо делать, чтобы сохранить свои гуманистические принципы.

— В опыте сохранения собственного гуманизма, представленном в пьесе, есть и кризисные моменты. Есть мгновение, когда голос советует не обращаться к Богу и не просить его о помощи… Что это означает?

Есть мгновения, когда возникает раскол сознания. Героиня теряет способность подняться над ситуацией, и она не в состоянии думать о тех, кто по другую сторону стены. Так происходит, когда речь заходит о захвате заложников, о девочке-аутистке. И тогда голос говорит: твой гуманизм опрокинут, это нормально, переходи к следующему пункту. Нет возможности все время сохранять спокойствие и уравновешенность. Происходит внутренняя борьба, эту борьбу мне важно было передать, показать, что сохранять гуманизм нелегко. В одном из шагов-советов рекомендуется не вести бесед с европейскими гуманистами, ибо в своем далеке и на безопасном расстоянии им легко хранить верность гуманистическим принципам. У нас же это расстояние исчезло, границы безопасности исчезли, и все обрушилось. Тогда оказалось, что необходимо собирать и сохранять гуманизм по крупицам. Я и не пытаюсь сказать, что это легко. В сущности, мы должны постоянно убеждать себя в необходимости сохранения личных гуманистических принципов. Каждый шаг связан с попыткойсамоубеждения.

— Что вам было важнее всего сказать этим текстом?

Пьеса была написана за десять дней. Несколько часов беспрерывной работы в течение десяти дней. Я хотела запомнить или реконструировать происходившее с нами. Все было еще очень близко, и без конца открывались новые подробности. Можно считать, что это симультанная запись. То, о чем мы узнавали, сразу попадало в текст. Позднее что-то ушло, какие-то детали наложились друг на друга, но в целом — это корпус особых, деликатных свидетельств, он невелик по объему и потому не вызывает протестных чувств. В те первые дни мой внутренний мир и сама возможность поддерживать в себе человеколюбие пошатнулись — я пыталась понять, что со мной происходит и почему у меня возникают несвойственные мне мысли. Я даже остановила готовящиеся за рубежом постановки своих прежних пьес, посвященных гуманистическим ценностям. Просто не уверена была в прежнем месседже. В этой новой пьесе, мне кажется, происходит сближение людей разных взглядов, ибо там признается страдание всех сторон. Наш мир настолько полярен и догматичен сегодня, что отказ от поляризации, как это ни парадоксально, обещает обновление и звучит как защита жизни. Это, наверное, и есть гуманизм. Думаю, что сегодня, семь месяцев спустя после написания пьесы, мне и самой понятнее смысл сказанного этим текстом.

— Можно ли сказать, что звучащий в пьесе голос — это нечто большее, чем голос одинокого человека?

Вначале это был мой голос. Потом пьеса была представлена на сцене голосами разных актрис и на разных языках, каждая принесла свои смысловые акценты. Так всегда происходит в театре, так пишутся тексты для сцены, они открыты для интерпретирования. Я бы не стала определять эту пьесу как монолог. Монолог — лишь одна из возможностей, у театра есть свобода выбора. Текст может стать и диалогом, и хоровой партией. Радость драматургической работы — в создании открытой структуры, способной принимать разные обличия, иногда удивляющие автора.

— Расскажите о постановках «Гуманистки» в других странах.

Закончив писать, я сразу отослала пьесу Сапир Хеллер. Это израильская режиссерка, которая уже больше 20 лет живет и работает в Германии. Она поставила четыре мои пьесы на немецкой сцене, и я хотела прежде всего услышать ее мнение. Сапир вернулась ко мне через два дня с идеей постановки. Это было в ноябре 2023-го, может быть, в конце октября. Сапир хотела создать театральное представление для передачи мгновенной реакции, без сложных постановочных решений, реакции, насколько возможно быстрой и емкой. Она предложила универсальный формат, пригодный для разных актрис в разных городах и странах. Эта версия была поставлена в Германии, в пятнадцати театрах, и в Яффо-театре в Израиле. Универсальный формат создавался не для упрощения, он был концептуален и заключал в себе тот же поиск всеобъемлющего гуманистического взгляда.

Многие люди вокруг меня говорили — невозможно в данный момент писать об этих переживаниях, нельзя писать, находясь внутри событий, нужна дистанция. Я же думала, что значит «нельзя»?.. Скажите мне, что написанный текст неудачен, маловыразителен, но как можно заранее устанавливать, что писать не следует? Никто не знает, сколько времени должно пройти, чтобы возникла историческая и эстетическая дистанция: ведь и поколения, испытавшие такие события, меняются. Для меня важен сам факт, что текст помог сегодняшним людям понять себя и то, что с ними произошло, побудил вступить в переговоры с собою и собрать по крупицам собственное мировоззрение. Я опасаюсь только того, что кто-нибудь решит воспользоваться моим текстом с дурными намерениями, то есть не для диалога, не для примирения и не для сохранения человеколюбия.

15 мая 2024 г.

***

Премьера пьесы «Как остаться гуманисткой» состоялась во Франкфурте на открытии выставки в Еврейском музее 6 декабря 2023 года. Спектакль поставила Сапир Хеллер. Она же режиссер спектакля на иврите, играющегося в Тель-Авиве на площадке Яффо-театра с крошечным, на 90 человек, зрительным залом. В главной и единственной роли — Михаль Вайнберг, актриса, чье участие в целом ряде спектаклей тель-авивского альтернативного театра удивляет особым обостренным чувством формы. Кажется, будто игровая энергия ее работ отливается в твердые изящные перформативные конструкции, сохраняя при этом пластичность и внутреннюю динамику. В монодраме «Как остаться гуманисткой» она отказывается от природного изящества, практически теряя гендерную принадлежность, превращается в существо, одержимое решением подавить боль. Это существо не произносит ни слова, текст пьесы звучит в аудиозаписи, «за кадром», сама героиня в онемении. Иногда звуки, вырывающиеся из ее груди, напоминают стон. Иногда вслед за записанным голосом — в сущности, ее собственным — она бормочет: «…только помни, что с той стороны стены тоже есть матери». Это сольный перформанс, где сталкиваются силы онемения и речи, — особая форма монолога-плача настоящего дня.

— Михаль, расскажите, как началась работа над пьесой.

Майя Арад позвонила мне, рассказала об этом тексте и об интерпретации, предложенной Сапир Хеллер. И спросила — хотела бы я принять участие в постановке. Я сразу согласилась, а потом сказала себе: «Боже, что я сделала!»… Испугалась практически всего, что связано с «Гуманисткой». Прочтя текст, я поняла, что пьеса и сама по себе производит мощное впечатление, и задачи актера этим только усложняются.

— Вы сказали «да» еще до знакомства с текстом?

Действительно так вышло. Из нашей беседы с Майей можно было понять, о чем речь и какова режиссерская концепция Хеллер, предлагавшей построить спектакль на физическом действии, из которого возникает образ пронзительной боли. Майя сказала, что это не потребует большого количества репетиций.

Встречи с режиссером проходили в Zoom. Мне предлагалось понять перформативную идею и сделать аудиозапись полного текста пьесы. Когда говорят: не потребуется большого количества репетиций, я уже знаю, что это будет очень сложный процесс. И на самом деле спектакль требует от меня особого напряженного физического действия, когда я не произношу ни слова, тело захвачено голосом, существующим отдельно от него, своего рода сквот. Так на протяжении почти всего действия, продолжающегося чуть более четверти часа и составленного целиком из указаний, как остаться… гуманисткой, что-то вроде руководства для пользователя. Аудиозапись мы делали в студии, ночью, вместе с Майей. Эта была незабываемая сессия. Сделали порядка десяти проб, то есть десяти записей текста целиком от начала и до конца, мне важно было найти правильный тон, не допускающий чрезмерного сближения с залом, ибо в конечном счете это может привести к иллюстративности, а иллюстрация может все перечеркнуть. В то же время нельзя было допустить и чрезмерного отстранения, впечатления, что я абсолютно погружена в себя, слушаю лишь свой внутренний голос, — это может разрушить связь с залом. Надо было создать такой поток текста, беспрерывный смысловой поток, чтобы люди слушали его не отрываясь. И, конечно, чтобы понятны были и мои собственные чувства.

У Сапир Хеллер я взяла идею застывшего времени и ощущение, что земля разверзается, уходит из-под ног. Каждый человек, переживший катастрофическую ситуацию, знаком с ощущением дрожи в коленях, потери управления собственным телом, чувством, что ноги тебя не держат. И важна попытка удержаться на ногах. Создание образа человека, обнаружившего себя на разверзающейся земле, стало моей актерской задачей, и это было очень интересно. Интересно как техническая задача: выразить, что физически со мной происходит, когда я слышу саму себя. Нечто вроде битвы между текстом пьесы и телом актера. В такого рода конфликтах — суть сценического события.

У нас была одна лишь репетиция-прогон на сцене и — по моей просьбе — не в день премьеры. Я просто не была уверена, что мышцы дважды справятся с таким напряжением. На прогоне присутствовали три-четыре человека, но это несопоставимо со встречей с залом. В этом спектакле встреча с публикой — это церемониал, обряд, во время которого создается персонаж. Театр здесь сближается с перформансом. В репертуарном театре мне не доводилось делать ничего похожего. Это подобно тому, как положить руку на утюг и смотреть, что будет и когда рука отдернется. Сила воли и душевные силы сталкиваются с физической возможностью тела, и сила воли, конечно, влияет. Хотя я, разумеется, сознаю, что происходящее на сцене обратимо и в любой момент можно прерваться, если пойму, что не могу больше продолжать.

— Другими словами — это радикальный театр.

Да, радикальный театр, говорящий о возможности или способности вынести невыносимые ситуации, что только усугубляются от мгновения к мгновению. Мой текст заключен в физическом теле. Смысл спектакля — в попытке справиться с физически невыносимой ситуацией, превратив ее в публичное, перформативное действие. Актер — медиум вопросов и конфликтов, представленных на сцене.

— А в чем заключаются конфликты?

Для меня это чувство личной беспомощности по отношению к войне, жестокости, политике. Спектакль стал пространством для выражения мыслей, сомнений, при том, что текст пьесы совсем не радикален. Там всего лишь женщина, которая пытается уцелеть и говорит само собой разумеющиеся вещи: «…с той стороны стены тоже есть матери». Но в сценическом тексте — не только попытка уцелеть, но также гнев, ирония, возникающие даже не на рациональном уровне. Мое действительное физическое страдание, представленное в ограниченном куске сценического времени, порождает образ травмы — мне нужны большие душевные силы, чтобы справиться с этим. Я не мазохистка, но знаю, что статичность, замороженность позы, вопреки всему, создает ощущение движения и передает его зрителям. Это сходно с социальным перформансом, с боди-арт. Не буквально, конечно, но в каких-то базисных устремлениях. Стагнация каждый раз открывает мне что-то новое в себе самой, своем теле, голосе, сознании и в контакте с публикой. Я не хочу позволить себе сломаться, как актриса я хочу выдержать это двадцатиминутное действо. Но в какие-то мгновения я думаю, а может быть, мне дозволено сломаться, прямо на глазах у других людей… Но я противлюсь этим мыслям, сопротивляюсь гравитации и не хочу сломаться.

23 мая 2024 г.
Переводчик текста пьесы, автор вступительного слова, интервьюер и переводчик бесед с автором пьесы и актрисой-исполнительницей — Ольга Левитан