«Холопы». По мотивам пьесы П. П. Гнедича. БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Андрей Могучий, соавтор сценографического решения Александр Шишкин

В разных послепремьерных статьях пишут — спектакль Могучего о холопстве разных уровней, о его неизбывности: все мы холопы.

Это, в общем-то, банальность, и, подозреваю, Андрея Могучего прельстила не сама пьеса знаменитого театрального деятеля начала ХХ века, а ее название. Драматургия афишных заголовков занимала его в Большом драматическом с самого начала: что такое БДТ, куда он пришел? «Алиса». «Что делать?» — он снимал знак вопроса и ставил точку: знаю, что делать! Думаю, и слово «Холопы» определило выбор почти забытой пьесы Петра Гнедича для графического, «буквенного» высказывания, когда время поменялось да и ты уже не худрук…

Сцена из спектакля. Фото А. Спирковича

Хотя текст пьесы не так уж и плох, он чище и стройнее предыдущих опусов литературного соавтора А. Могучего — С. Щагиной (здесь она лишь автор адаптации). Все-таки когда Андрей Могучий вышивает по каркасу пусть не первоклассной, но грамотно построенной драмы, расширяя и одевая скелет в прекрасные театральные одежки, графические сценические узоры свободного сочинительства, когда Могучему есть над чем надстраивать впечатляющие визуальные картины, по поводу чего играть вариации, брать широкие театральные верха, а конструкцию от начала к концу держат крепко-детективные низы Гнедича, — получается отлично, внятно, сильно и увлекательно.

Спектакль совершенно не воспринимается как сага о холопстве и его выдавливании из себя по капле, хотя эта тема там есть. По мне, дело острее и печальнее. «Холопы» — об осыпающейся, крошащейся истории (недаром штукатурка сыплется с небес, как когда-то камни судьбы летели на голову някрошюсовскому Макбету и как сыпался песок в последней части «Трех толстяков»). «Ухало, ахало, охало в доме том», разваливается «Калабуховский дом» многовековой русской истории или разверзлись хляби небесные — думайте как хотите, но только в любом случае «Холопы» получаются о всепожирающем Хроносе, тщете усилий и исчезающем времени со всеми его действующими лицами. «Штукатурка» накрывает человеческие трагедии, найденных детей, мелкие злодейства, подлецов и благородных, рабов и господ, исторических кукол, смешных шутов прошлого, холуйство и человеческое достоинство — всё и всех в одной мере. Вот жили люди, страдали, убивали Павла, а где они все? В ХХ веке здесь была, как сообщает в начале экскурсовод, Главрыба (привет Булгакову и его «абырвалгу»), и где эта советская контора?..

Сцена из спектакля. Фото А. Спирковича

Спектакль об общем времени, в котором заблудился гастарбайтер Нурик, зависший в петле между веками, шляющийся из эпохи в эпоху в своей рыжей строительной каске и навсегда впавший в сомнамбулическую прострацию. Он о том, что ничего не вернуть (как не вернуть княжне потерянную дочь) и даже радость падения тирана завтра забудется, потому что твой век ты скоротал при нем. Мысль несложная, до какой-то степени тоже банальная, но сегодня важная и лирически щемящая. Уходит общее — исторические эпохи — и частное, ему отмерено еще меньше… Самое трагическое, что приходится видеть, — альбомы семейных фотографий в мусорных контейнерах. «Это я в трусах и в майке», бережно посаженное в альбом мамиными руками на столярный клей (потому что от канцелярского фотографии желтели), перестает быть дорого кому-либо буквально во втором поколении, и новогодний костюм, принесший столько радости в третьем классе, никого и никогда после тебя не заинтересует…

В разваливающийся особняк Плавутиных-Плавунцовых Андрей Могучий привел призраков. Своих и чужих. Он собрал стройный и очень зрительский спектакль из отголосков своих и не своих давних тем.

Ну, во-первых, у нас есть «Холопы», а есть «Холопка», положившая начало историко-бытовой оперетте (кстати, прекрасная вполне оперетта, и музыка Стрельникова отличная). Павловская эпоха породила два разножанровых отклика, в них есть даже рифмы — от фамилии Кутайсовых (только в «Холопке» это важный герой, а в «Холопах» просквозившая в каком-то эпизоде графиня) до гнусных мажордомов (в оперетте он Елпидифор, а в пьесе Гнедича — Веденей, но оба мерзкое карикатурное воплощение рабства). И там и там все заканчивается смертью Павла и свободой для героев.

А. Ронис (Евсеевна), С. Стукалов (рабочий из Узбекистана). Фото А. Спирковича

Первый акт «Холопов» — тоже практически музыкальный спектакль с речитативами и ариями уникального Семена Мендельсона (что нам Один Байрон в спектаклях Кирилла Серебренникова, — как бы говорит Могучий, у нас есть контратенор Мендельсон, который споет «Арию Холода» Генри Перселла не хуже Байрона!). Действие ритмизировано, такой была «Гроза» Могучего, поставленная как опера, и призрак этого режиссерского языка бродит по сцене, как и призрак Одина Байрона, и тень Андрея Феськова в «Материнском сердце»: герой Мендельсона в черном фраке такой же бес театра и инфернальный слуга просцениума, как был так называемый Чичиков. А еще скользит тень Елены Соловей: ее манеру речи изумительно шаржирует Варвара Павлова (Lise): ну есть же у нас шаблон дивы из прошлых эпох, так поиграем и с ним!

Игра, идет тотальная игра. Любимый цирк Могучего с аттракционами и коверными.

Что касается какой-либо достоверности, то именно Павловская эпоха наиболее костюмированный и наименее проясненный период в истории России. Репутацию Павла, обстоятельства гибели которого сто лет были под цензурным запретом, во многом сформировал В. Ключевский, сказавший: «Деятельность Павла была не столько политической, сколько патологической». Штукатурка давно осыпалась, и мы никогда не узнаем, был ли бедный Павел жертвой британских интриг за влияние в Индии и автором всех указов, которыми ознаменовалось «дней Александровых прекрасное начало», — или был он курносый свихнувшийся деспот. Если верить Ивану Пнину, жизнь при Павле была невозможной: в 8 вечера гасили огни в окнах на Невском, по улицам были расставлены полицейские рогатки, хватали кого придется — и каждый понимал: так жить более нельзя. Этот образ эпохи и близок Могучему: репрессии (вот и брата княжны ссылают), сыск, сумасбродство и зловредный карлик на троне, болеющий идеей завоеваний.

История в ее подлинности Могучего, конечно же, нисколько не интересует. Павловское время для него — код отечественного неблагополучия, темной власти, это игра об отцеубийстве (в «Холопах» — история матери-почти убийцы), к ней он уже обращался, перенеся действие «Петербурга» Андрея Белого во двор Михайловского замка. В том самом месте, где в 1801 году произошло настоящее убийство императора Павла при участии сына его, Александра Павловича, была разыграна игрушечная история о террористическом заговоре против сенатора Аполлона Аблеухова, в котором замешан сын его, Николай Аполлонович. Таким образом, начало XIX века, вознесшееся в небо реальным, сверкавшим весь спектакль на закатном солнце золотым шпилем Михайловского замка, и начало ХХ — сходились в эксцентрическом общем поле.

Это схождение времен — интересующий Могучего феномен. В «Иванах» хронотоп так же сбивался, да и в «Изотове» время искривляло ход. В «Холопах» взбалтываются век нынешний, век минувший и век позапрошлый и легко проницают один в другой. Могучий ставит архетипическую историческую клоунаду, в которой эксцентрика правит бал (веточка на собачьем ошейнике Веточкина или красные кружочки, как на дымковской игрушке, на щеках прыгучего Платона — Виктора Княжева маркируют историю как арену для ростовых кукол). Он постмодернистски смешивает языки и темы своих прежних спектаклей, смешивает драматическое с клоунадой — и горячий многосоставный сценический пунш загорается лиловым пламенем. Прямо хочется поднять стакан и выпить, но штукатурка везде обваливается: негде укрыться…

Май 2024 г.