Представляя новые курсы, мы традиционно задаем молодым режиссерам вопрос:
— Каким представляется вам ваш идеальный театр?

ИВАН ОРЛОВ

Для меня идеальный театр — это театр меняющийся, находящийся в поиске.

Невозможно сейчас ограничить себя кругом тем, определить драматургию и доказывать себе верность выбранной или найденной методологии, а может, просто рано. Для меня это значит сейчас залезть в коробку своих представлений, стать статичным, убить желание заниматься театром. Важна зона исследования, и это всегда — неизвестность. Поэтому способ работы заключается не в утверждении понятного и принятого, а в отказе от того, что не подходит, что кажется неживым, неубедительным. Через пробы и ошибки. Театр как способ создания поля для диалога с миром, художниками, зрителем, как способ познания. Точки и предела здесь нет, только вектор движения, направление которого можно менять. Тема «Человек» в своем движении тоже бесконечна. Получается, что интересен мне театр без точки.

АЛЕКСАНДР ЦЕРЕНЯ

Настоящий театр для меня — это честный, искрений разговор о человеке. Это территория, на которой мы учимся задавать вопросы — себе, времени, в котором живем, окружающим нас людям. Не всегда на эти вопросы даются ответы — и никогда они не даются легко. Театр не может быть легким; Юрий Николаевич как-то подарил нашей мастерской платоновский девиз — «прекрасное трудно». Не знаю, должно ли в театре будущего быть легче — потому что мне кажется, что чем легче, тем меньше правды. Но надеюсь, что в театре будущего все еще будут честно говорить о человеке — это будет прекрасно.

АННА ПОТЕБНЯ

ТЕМЫ. Идеальный театр говорит трепетно, болезненно и тонко о неразрешимых человеческих парадоксах. Заставляет чувственно подключиться к происходящему на сцене и не стесняется прямого диалога со зрителем. Может быть и чрезмерно экспрессивным, и тотально тихим. Любовно-ироничен по отношению к героям. Театр показывает «зажизнье» — момент, в котором человек становится десятикратно больше себя и его внутренняя жизнь расширяется до космических, незримых чувствований, — и в этот момент рождается Тема — главное в театре. Она соединяет нас с облаком смыслов и переживаний, которые обитают в совершенно других плоскостях, — именно тогда «ангел проходит по сцене».

Мне интересно исследовать насилие и его разрушительные для человека последствия, стремление к бунту, боль утраченного времени, поиск спасения в другом, ухватывание за надежду, тему поколений. Преодоление утраты, кризис любви, загнанного человека, ощущение ошибки, борьбу с предопределенностью, иррациональное деструктивное стремление к смерти, поиск утраченного смысла, примирение с наказанием, ностальгию, борьбу за мечту.

ДРАМАТУРГИЯ. Для меня гении, заставляющие плакать от самого текста, — это Чехов, Ибсен, Фоссе, хотелось бы работать с такими авторами и пытаться соответствовать их масштабу, вскрывать текст, который так ранит, отдавать его зрителю.

Интересно исследовать прозу и поэзию начала XX века, переосмысливать историческое прошлое на примере камерных историй людей. И вообще, вся русская литература XX века — со всеми ее периодами и парадоксами — это не до конца взрытая почва, мне кажется. Сколько еще не поставленных малоизвестных авторов можно заставить говорить с нами сейчас.

С другой стороны — ужасно интересно взаимодействовать с современной драматургией, искать к ней подход, исследовать документальные жанры, новые синтетические виды театра.

Вместе с драматургом собирать материал, заниматься нон-фикшн, участвовать в прямом диалоге со зрителем, быть внутри времени и происходящих событий. Не закрываться от мира.

МЕТОДОЛОГИЯ. Работа с телом, движением, голосом. Вытаскивание звучания и интонации через работу с психологическим жестом — это ужасно кропотливая работа, требующая огромного количества времени, но это невероятно интересно.

Игра в театре — как основополагающая конструкция, поиск игрового ощущения — то, что делает театр живым, правдивым и сиюсекундным. Игра дает легкость, юмор, конфликт, живое присутствие. В ней невозможно спрятаться и стать холодным.

Для меня самое интересное — работа с артистом, поиск в нем чего-то запрятанного глубоко-глубоко, потому что там я сразу вижу огромную энергию, которой еще не давали вырваться наружу и которая все ждала момента проявиться. Теневые стороны человека, его уязвимость в этом ощущении и радость открытия.

Идеальным театром занимаются только отчаянные, навсегда неуспокоенные люди. Чувственные и болеющие.

Но самое важное в идеальном театре — принцип ненасилия. Во взаимодействии внутри команды (артисты, режиссер, художник, саунд-дизайнер, продюсер, постановочный цех) — не может быть криков, угроз, обесценивания, насмешек, намеренного доведения до слез, манипуляций. Потому что тогда театр становится лживым — о чем же вы говорите тут со сцены, о каком человеке, если за кулисами сами это понятие «человек» презираете и всячески его надламываете. Это то, что я не могу принять в существующем сейчас театре.

Хочется чистого, правдивого театра по любви, дарящего удовольствие совместного творчества.

И все споры (даже возможные повышения голоса) — они происходят на территории творческого диалога и никогда — на территории личностного. Нужно беречь друг друга. Особенно сейчас.

Идеальный театр должен быть по любви, в искренности и честности. Я не верю, что театр меняет мир. Но верю, что за эти 1,5–3 часа, проведенные в театре, — с человеком может произойти что-то такое, что останется с ним на всю жизнь. Заставит увидеть то, от чего он так долго бежал. Даст импульс. И, возможно, в этой точке — и зародится то чувственное, отчаянное сомнение, которое (если им верно воспользоваться) даст новую сакральность, которая повлияет на его жизнь.

АНДРЕЙ ХИСАМИЕВ

Я не знаю, какой даже не идеальный, а просто «мой» театр… Хотелось бы, чтобы хватило воли, возможности, таланта — понять себя, нащупать, услышать этот «свой» театр… Хочется, чтобы он был смелым, острым, но и светлым, наивным, хочется заниматься беззащитностью, уязвимостью человека, его нелепостью и его прекрасностью в этой нелепости… Снять пыль какую-то — вот посмотрите, это же вот это… Пробудить (себя в первую очередь) к восприятию… И чтобы вместе быть, учиться друг у друга, сохранять внутреннюю чистоту, адекватность, какой-то художественный уровень и честность по отношению к Театру…

Поступали мы в другой реальности, все изменилось, и, с одной стороны, чувствуешь какую-то ответственность за сохранение того Театра, в который веришь, с другой — есть внутренняя растерянность, беспомощность… На многие вопросы уже не отвечаешь, как-то по течению плывешь… Но, наверное, сегодня мне все-таки важно чувствовать связь с единомышленниками (даже с незнакомыми, просто знать, что вот есть такие люди сегодня) и хочется развиваться профессионально, искать, расти.

ШЕНЬ ВАН

Я родился и вырос в стране и культуре, где слово «театр» имеет несколько другое значение. У нас, в Китае, театр — это в первую очередь Китайская опера, искусство, в котором важны прежде всего демонстрация техники, владение ритмом, голосом, телом, даже движением глаз, а не история, не люди.

Когда мне было тринадцать лет, случайно увидел сериал про известного актера Пекинской оперы, влюбился в этот вид искусства и попросил маму и дедушку, чтобы меня отправили в школу заниматься этим. Только потом, шесть лет спустя, я познакомился с системой Станиславского и поехал в Россию, начал мое знакомство с западным театром.

С тех пор десять лет прошло. За это время, окончив РГИСИ, почти окончив ГИТИС, я не нашел золотую середину, где можно соединить восточный и западный театр, однако у меня сильно изменились понятия о театре.

Мой мастер Юрий Николаевич Бутусов все время акцентирует то, что театр — это про людей и мы должны непрестанно и усердно изучать людей, заниматься ими. С этим невозможно не согласиться. Если раньше, смотря спектакль, я в первую очередь обращал внимание на форму и пространственное решение, то теперь мне становится скучно, если во всем этом нет человеческого содержания. При этом мне все же важна форма, важны образы и философия, я их не отрицаю ни в коем случае. Все-таки в глубине души сидит Пекинская опера, где и красочность, и маски, и пение, и жест, и все прочее немыслимо важно.

Я не знаю, что такое идеальный театр. Если обязательно нужно дать определение — это театр, где в идеальном соотношении содержание, актерская техника, форма, образная система, философия, музыкальность, фарс, трагедия… Чтобы зрители в течение спектакля могли и посмеяться, и поплакать, и пофилософствовать… Это все так банально звучит, но этого так трудно добиться.

Добивались редко, например, по мне, Ю. Н. Бутусов, Э. Някрошюс, Л. А. Додин…

В конце концов, идеального театра нет для меня, есть только живой, игровой театр. И мы — дети большого мастера такого театра. Наш режиссерский путь только начинается, и поиск только начинается.

ЕГОР КОВАЛЕВ

Когда-то наш мастер, Юрий Николаевич, рассуждал с нами на тему — может ли театр поменять жизнь человека? Ведь есть разные мнения на этот счет. И Юрий Николаевич уверенно сказал: «Да, может! И у меня есть неопровержимый аргумент! Может — потому что он абсолютно поменял мою!» Тут я, конечно, одной крови с мастером.

О том, какой театр может принести мое поколение, рассуждать трудно. Происходит много острых событий в нашей жизни, в стране, в мире. И в театре. Очень жаль, что нарушены культурные связи с европейским театром. Все-таки мы неразрывно связаны. Думаю, что опыт обмена и для нас, и для наших коллег создавал особое поле энергии, смыслов, философии. Кто-то из наших больших, серьезных и важных режиссеров больше не работает в России. И это тоже потери.

Что может предложить наше поколение? Мне хотелось бы работать с какими-то важными смыслами. Быть свободным в театре. Смелым. Энергичным. Глубоким и содержательным. Легким. Тонким. Острым. Смешным и грустным.

Все-таки сейчас только начало. Трудно сказать — куда эта тропа проляжет. Но думаю, что Юрий Николаевич вкладывает в нашу мастерскую какие-то серьезные смыслы, содержание, вкус, острую необходимость своего дела, любовь. Все это дает особую энергию для дальнейшего пути.

Мне интересно работать с классической драматургией. Ведь решить задачу, как сегодня поставить Шекспира, чтобы это было остро, смешно, тонко, содержательно и отзывалось в современном человеке, — вызов для самого себя. Театр должен быть живым. Говорить про нас, про человека сегодня, а не про кого-то, кто жил когда-то. И вызывать в нас какие-то чувства и зарождать мысли-смыслы. Ведь и ты учишься чему-то в работе, в этом контакте с пьесой, получаешь энергию заблуждения, которая обязательно поможет тебе в процессе. А кроме того, с великими драматургами интересно спорить, вступать в диалог, ведь там огромное количество глубоких человеческих тем, которые можно и нужно исследовать.

Я думаю, что театр сегодня — это театр авторский. Юрий Николаевич учит нас, что очень важно, как именно ты работаешь с пьесой, как ты относишься к событиям в ней, под каким углом смотришь на все, о чем размышляешь и что предлагаешь испытать зрителю.

Что сегодня важно в театре для меня как для режиссера? Думаю, это горящие глаза артистов, это нащупывание художественного серьезного пути тобой — режиссером, в энергичном пути с этими артистами. Чуткий художник, который всегда рядом и помогает создавать спектакль. Тонкий композитор, смелый хореограф, да все, кто необходим для создания спектакля. В общем, мне важны люди. Сотворцы, соавторы. Если люди трудолюбивы, смотрят в одну сторону и отдают энергию на общее дело — можно все преодолеть. Абсолютно все. И что-то открыть. Шагнуть куда-то дальше. Попытаться прикоснуться к поэзии. Надо ставить себе невыполнимые задачи. Только так можно выйти за пределы самого себя.

«Творя, мы познавали!»

ИЛЬЯ ЗАЙЦЕВ

Для меня идеальный театр — это прежде всего компания, с которой хочется что-то сочинять вместе. Самое радостное — когда на репетиции начинает рождаться что-то новое, неизведанное, а это может происходить только при взаимном доверии и интересе. Наверное, это должна быть небольшая компания. И двигать эту компанию должен постоянный поиск сегодняшнего смысла, сегодняшнего звучания.

Мне кажется, в основе театра должен быть заключен некий вызов — прежде всего самому себе. Вопросы, на которые ты не можешь ответить и не можешь не ответить. И вызов зрителю, чтобы театр стал для него больше чем просто развлечением или способом «культурно провести вечер».

И, конечно, мой идеальный театр свободен от всяческих идеологий, навязанных извне, и не ставит зарабатывание денег во главу угла.

ИВАН ШАЛАЕВ

Театр, о котором мне хотелось бы сейчас думать, к которому бы мне хотелось стремиться, в первую очередь — это место, где команда объединена темой, общим содержанием и замыслом. Где говорится о человеке как о главной ценности.

Для меня сейчас театр — это место тишины и гармонии, в каком-то смысле остров, на котором можно спрятаться. Остров, на котором можно не бояться, на котором можно быть кем угодно — и в первую очередь самим собой, не бояться говорить правду, не лукавить. Мне кажется, это единственное место, где можно быть настоящим.

В моем идеальном театре актер может быть и музыкантом, и художником, режиссер и композитором, и драматургом. В нем не засиживаются на одном месте, а пробуют для себя каждый раз что-то новое, переключаются с одного дела на другое. Так возможно избежать эмоционального застоя, который часто возникает в таком замкнутом месте.

Если говорить о материале, то мне бы очень хотелось продолжить изучение неиссякаемого мира Шекспира. Его поэзии и красоты. Еще интересно обратиться к советской драматургии, открыть в ней новые грани, переосмыслить время наших родителей, наших дедушек и бабушек.

Узнать, что такое кукольный театр, театр предмета, театр художника. И вообще, сейчас, мне кажется, настало время театра для детей и подростков. Если некоторых взрослых спасти уже нельзя, то не дать злым чарам захватить новое поколение еще возможно.

Май 2024 г.