Ю. Бутусов. Фото В. Луповского

Первоначально на курсе было одиннадцать режиссеров — осталось восемь, и работают они со своими актерами (курс актерско-режиссерский). Наша модель обучения не представляет из себя ничего нового: мы хотим, чтобы они развивались в условиях, максимально приближенных к театральным. Есть актеры, режиссеры, на определенном этапе подключаются люди, занимающиеся сценографией, светом, звуком, — происходит моделирование их будущей жизни. Так планировалось с самого начала, и удалось довести эти планы до конца. Сейчас каждый из режиссеров выпустил спектакль, некоторые и по два, есть еще педагогические работы — пластический спектакль и два спектакля Веры Петровны Камышниковой, которая больше чем специалист по сценречи: один по «Петербургу» Белого с режиссерской группой (многие в режиссерской группе имеют высшее актерское образование, и тут надо сказать спасибо руководству ГИТИСа, сумевшему добиться квоты для четырех студентов-режиссеров, уже имевших на момент поступления высшее образование) и второй — по рассказам Чехова.

Я — выходец из студии Фильштинского, в институте учился на актерско-режиссерском курсе у Ирины Борисовны Малочевской, проповедовавшей школу Товстоногова, она фантастический и недооцененный педагог. И учился я по той же схеме: режиссер делает с актерами сначала наблюдения, потом этюды, пробы, мастер это разбирает — опять пробы, пробы, пробы — и так до результата. И таким образом происходит движение и развитие. Это очень самостоятельное обучение.

Никаких педагогических открытий. Разве что, может быть, была особенная комбинация авторов и тем, которыми мы занимались, не более. Я развивал то, чему научился у своих мастеров и у Сергея Женовача, когда был вторым педагогом на трех его курсах. И, конечно, у фантастического Третьего этажа ГИТИСа, но это отдельная история…

После спектакля «Вишневый сад». Фото В. Луповского

В режиссерской группе нашего курса большой разброс по возрасту. Ване Орлову, который окончил Щепку, наверное, уже 33 или 34. Я тоже, кстати, заканчивал в 34. Ваня такой большой красивый человек и прекрасный артист, при всем при том — еще и муж Маши Смольниковой. Это замечательная пара, и незадолго до его поступления у них родился ребенок. Я, помню, беспокоился: как же? И Маша так много работает, и малыш… И он мне ответил: «Юрий Николаевич, мы знаем, что такое учеба». И действительно, он блестяще учился, отличается огромной работоспособностью, целеустремленностью. Еще на втором курсе возник Достоевский, потом Толстой, сейчас в Ульяновске Ваня делает Пушкина… Он очень мне симпатичен, потому что он все время возделывает себя. Прекрасно рисует, во всех его работах чувствуется взгляд художника. Идет через актеров, хотя еще слишком контролирует их, а мне кажется, что режиссер должен давать большую свободу актеру и уметь это в нем воспитывать и провоцировать. Ване пока не хватает юмора, легкости, мы говорили про это, и вдруг в Толстом («Алеша Горшок») он открылся, пошел в эту сторону.

Ваня Шалаев как раз самый молодой. Петербуржец. Тихий, скромный, неспешный, удивительно внимательный к актерам, занимается сценографией, сам придумывает пространство (я их всегда толкаю в это, режиссер должен это уметь, с курсом разговаривали, обучали их и Саша Шишкин, и Максим Обрезков, мы занимаемся этим довольно много). Очень Ваню люблю и ценю, поскольку он с первого дня тащит петербургскую историю. Все время хочет говорить о своем городе, о своем детстве. Занимался «Кроткой» — там был Петербург, взял «Бурю» — и там петербургские мотивы, вода… Сейчас готовится к лаборатории, взял гриновского «Крысолова» — и это опять Петербург. Он как будто акварелью все время рисует, и это прекрасно, но, может, пока ему не хватает смелости, наглости, он чуть-чуть осторожничает. Пожелал бы ему вызова, провокационности.

Курс Ю. Бутусова вместе с мастером. Фото В. Луповского

Саша Цереня окончил Щепку. Мой помощник по организации жизни на курсе. Я сам был старостой на курсе, и многие считали, что это мне страшно мешает, да и меня раздражало количество дополнительных обязанностей, но это принесло огромную пользу. Чувство ответственности, которое этим воспитывалось, помощь другим — все это мне потом очень помогло. И вот Саша Цереня — мой ближайший помощник, я иногда даже излишне скидываю на него всякие дела, которые не очень хочется делать самому. Несмотря на это, он сделал два спектакля — Гоголя и Островского — и с таким особенным, ему присущим чувством абсурда, парадокса. Очень неординарное, нелинейное мышление. И в гоголевского «Вия» неожиданно вплетается «Женитьба»… Был вначале такой сумбурный человек, не мог связать двух слов. А сейчас научился, везде рвут на части.

Вообще уметь разговаривать режиссеру важно, хотя не обязательно. Но когда человек приходит в театр, умение говорить, обаять, зацепить — важно. Я сам не очень умею говорить и все время учусь, пытаюсь нащупать путь от сумбура к теме. Режиссерское мировоззрение — это особая, необходимая вещь, оно делает режиссера режиссером. На каждом занятии мы говорили, что режиссер — это человек, который способен и должен почувствовать боль рядом стоящего человека и боль мира. И эту боль суметь передать через сцену. Саша прекрасный, он чувствует парадоксальность и абсурдность человека, но пока еще мыслит фрагментарно. Хочется большей целостности, чтобы шел на большие дистанции, может быть, взял большую прозу и что-то с ней сделал.

Аня Потебня — единственная девушка в режиссерской группе. Она училась у Жени Писарева, но не получила актерский диплом, пришла к нам. Очень ценю ее сильное женское начало. В первых числах июня у нас появится спектакль по «Этике» Станиславского, его делает Аня. Бывало, что-то у нее не получалось, но уже на третьем курсе она сделала спектакль в Казани, его привозили в Учебный театр ГИТИСа. И получилось лучше, чем со своими. Аня смотрит на мир через женскую оптику, в ее работах много чувственности. Она все может, но недостаточно в себя верит, рефлексирует. Желаю ей бесшабашности, бесстрашия.

Ван Шень. Это очень смешная история. Когда-то, когда я руководил Театром им. Ленсовета, Саша Баргман ставил у нас «Дон Кихота». На курсе, который тогда учился при театре, был кореец, Саша его занял, потом кореец окончил институт и уехал, и надо было делать ввод. Ко мне привели какого-то китайского парня, который совсем не говорил по-русски и поступал в РГИСИ. Долгое время он играл в этом спектакле, отучился, женился, а потом приехал к нам в ГИТИС, поскольку как-то прикипел к тому театру, который я делал в Петербурге. Невероятно талантливый и искренний парень. Он сейчас говорит по-русски лучше, чем многие русские, прости господи. Учится очень серьезно и подробно, говоришь ему какие-то замечания — и он выполняет честно, с верой. Наши этого не делают никогда (или почти никогда), и не сказать, что прям выигрывают. Но в какой-то момент Ван Шень вышел на понимание себя. И стал собой, то есть другим, особенным. Они сейчас все переживают момент отрыва от школы, от мастера. И это очень важно: в какой-то точке должно возникнуть раздражение на школу, учителей, это важнейший момент режиссерского становления. Шень — несомненный лирик, а еще все пропускает через свою культуру, это делает его особенным.

Егор Ковалев, очень взрослый парень, прекрасный артист. Но непростой, закрытый. Когда поступал, играл в Театре Наций, еще где-то, крепко стоял на ногах. Я спрашивал его: а ты готов выслушивать неприятные слова? Мы же будем тебя ругать, критиковать… Придется же делать что-то с собой. Он сказал: я справлюсь. И не обманул. Конечно, мне бы хотелось, чтобы он был потоньше. В его работах пока не хватает какой-то любви к человеку, мягкости. Но все впереди у него, надеюсь!

Илья Зайцев из Новосибирска. Очень мало смотрел спектаклей до учебы, ничего не знал про театр, но очень способный человек. Пока не может найти гармонию между интеллектом и чувствами, но если будет работать — найдет, уверен в этом. На поступлении разбирал пьесу Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора» о двойственности человека и театра, этой темы хватит на всю жизнь… Сейчас сделал «Чайку», где рефлексирует по поводу обучения, по поводу меня, моей «Чайки», вошел с этим в диалог. Верю, что успех этой работы даст ему уверенность в себе, которой не хватает.

Андрей Хисамиев невероятно одаренный человек, ему легко все дается, прошел табаковскую школу, прекрасный актер, пришел очень заряженным на работу. Сейчас в Бишкеке сделал ни много ни мало «Короля Лира» с народными артистами — и справился с ними. Очень упрямый, въедливый. С ним бывает трудно разговаривать, и я провел много бесед по поводу его характера, хочу, чтобы он все время помнил про свою вспыльчивость, про необходимость находить общий язык с разными людьми, про то, что театр — это компания, умение быть в коллективе. Андрей выпустил две работы по Достоевскому — «Бесов» и «Раскол» (еще на втором курсе). Это острая, неожиданная работа вне психологического (точнее, реалистического — это разные вещи) театра, Андрей окунул Достоевского в игровую стихию. Уже на втором курсе нашел режиссерский язык. Достоевский вообще ведь очень смешной. Но это так редко получается! А у него получилось, хохот стоял.

Хочется их хвалить, удивительный у нас получился курс. Удивительный по душевности, по их внутренней любви друг к другу. Они любят актеров и относятся к ним по-отечески. Бесконечные разговоры. Каждый день. Содержание, содержание… Насколько они это пронесут дальше — конечно, под вопросом, но сейчас, когда пришло время выбирать самостоятельную дорогу, у меня очень светлое и радостное чувство. И гордость есть… Я мечтал, чтобы так было, чтобы это был курс единомышленников, заединщиков. Думаю, что самое главное, чему надо учить, — этика. Научить пониманию того, что такое театр. Инструменты важны, но главное — это воображение, игра, восприятие. И, повторюсь, этика. А еще, когда я набирал их в мирные времена, я хотел, чтобы они были просто счастливыми людьми. Чтобы они вспоминали о времени учебы как о счастье. Мне вообще кажется, что театр — это такая штука, которая существует для того, чтобы человек испытывал счастье. Хотя бы иногда. Да. Место счастья. И еще это место, в котором существует доказательство того, что человек — мера всех вещей, а не кто-то или что-то другое. Для меня это так. И моя задача — передать им это. А сейчас я мечтаю, чтобы они принесли в театры то, что мы им давалив мастерской.

Июнь 2024 г.
Записала Марина ДМИТРЕВСКАЯ