«Ловля форели на рассвете» и «Ловля форели на закате» (фантазия на тему романа Р. Бротигана «Ловля форели в Америке»).
Театр «Karlsson Haus».
Режиссер Борис Павлович, художник Ольга Павлович

LIKE A ROLLING STONE, или СИДЯ НА БЕЛОЙ ПОЛОСЕ

Ричард Бротиган — идеальный автор для режиссерского высказывания в эпоху метамодерна.

С одной стороны, его называют «последним битником», с другой — он был один из первых «хиппи-романистов». Не то чтобы эти субкультуры сильно разнились и их представители не могли бы, к примеру, выпивать вместе где-нибудь в ночном клубе «Черриленд» или предаваться медитации на вершине горы в районе Биг-Сура, но тем не менее разница между внутренним одиночеством и культом любви ко всему живому существенная. Битники чаще бежали от суетного мира, а хиппи то и дело присваивали его и пытались менять. Но именно Бротиган бежал, меняя.

Дальше — больше. Перебравшийся в колыбель Beat-поколения, Северную Калифорнию, и крещен-ный закатными лучами школы «разбитных» поэтов, тяготевшей к социаль-ной направленности и прозванной «Сан-ФранцисскимРенессансом», Бротиган, как это ни парадоксально, впитал в себя основные качества противоположного течения — нью-йоркской поэтической школы с ее стремлением к сюрреалистическому взгляду на мир, обытовлению образного строя стиха, документальной исповедальности, с ее манерой «говорить о максимально серьезных вещах минимально серьезным образом» и с ее культом обыденности, склонной к ироничной парадоксальности (желающих погрузиться в этот опыт отсылаю к фильму Джима Джармуша «Патерсон»).

На этом стыке искусства и жизни, неожиданно для себя, Бротиган стал культовой фигурой Love-поколения, навсегда сохранив в своих произведениях синкопированную ритмику бибопа, смешанную со свободой и мягкостью «лета любви», которое случилось в 1967 году, как раз в тот момент, когда Бротиган сочинял прославившую его «Ловлю форели в Америке», написанную под звуки легендарного музыкального фестиваля в Монтерее.

Выросший из философии японского «я-романа» — личного и эмоционального высказывания, где граница между реальным автором и выдуманным рассказчиком сильно размыта, — его стиль письма транслирует новый способ смотреть на мир, который культуролог Джон Сибрук определил как nobrow: пространство, где стерты грани между высокой и низкой культурой.

Этим мерцающим «событием» рассказчика и героя связаны все истории короткого романа «Ловля форели в Америке», который Борис Павлович разбивает на два независимых спектакля — смотреть их можно в любой последовательности. Как читать Ветхий и Новый Завет. Как слушать первую и вторую стороны альбома Боба Дилана «The Freewheelin’», как встречать рассвет или провожать закат. Удивительным образом все эти явления связаны и разомкнуты, дополняют и отменяют друг друга. А время, проведенное между чтением, сменой сторон или от заката до рассвета, — и есть та самая рыбалка, свершившаяся между юностью и старостью. Словно радио «Белый шум».

PEOPLE ARE STRANGE, или СОЛДАТИКИ ЛЮБВИ

Собственно, с радио и начинаются оба спектакля — зачин в них одинаковый. Прилично одетый молодой человек (Семен Мруз) спокойно, не меняя позы, слушает доносящийся из динамика голос, который рассказывает о первой рыбалке, после чего сам становится рассказчиком и повествует о мальчике, превратившемся в лимонадного пьяницу. А дальше несколько взмахов шейкером, протяжное «а-а-а-а-а», словно при падении в бездну, — и вот он уже безымянный герой этой истории, часть повествования. Такое перетекание актера в персонажа и трансформация услышанной истории в присвоенную — основа дилогии Бориса Павловича. Сначала слушатель умирает в рассказчике, потом рассказчик умирает в герое, затем герой обращается во внутренний слух и позволяет нам услышать небылицы из выдуманной реальной жизни, которая нам и не снилась.

Сотканная из разрозненных отрывков, взятых не только из романа «Ловля форели в Америке», но и других сборников рассказов и стихов Бротигана, дилогия Бориса Павловича рассказывает о жизни новых городских сумасшедших — растерянных людей, безрассудно влюбленных в жизнь и запертых в пространстве типичной кухни коммунальной квартиры, которая без какого-либо нажима становится эквивалентом коммуны с явной философией сквоттинга. Здесь есть все, что нужно для жизни, — стол, сервант, ванна со шторкой, обязательный стульчак, умывальник с раковиной, место для репетиций, пара кресел, телевизор, мерцающий голубым экраном. И здесь живут — запертые или скрывающиеся от внешнего мира в своих полутемных квадратных метрах, развешивающие белье на натянутой бечевке, принимающие душ на кухне — все эти безымянные герои, которые могут стать кем угодно — Джеком, любящим кофе больше своей жизни, оперной дивой Марией Каллас (Виктория Лавренова) с микрофоном-душем в руке и арией из оперы Пуччини «Джанни Скикки» или даже, надев на лицо маску-портрет с вырезанными прорезями для глаз, президентом Джорджем Вашингтоном (Егор Строков).

Перед нами коллективный опыт-воспоминание о прекрасном потерянном мире. Например, Голливуде, который легко представить, если поместить на крутящуюся пластинку автомобиль, а фоном сделать фотографию солнечного Города Ангелов. Камера смикширует это в фантастическую картину на экране телевизора, а самодеятельный бэнд ударит по струнам и ворвется в пространство коммунальной кухни рок-н-ролльным боевиком «Голливуд» — мечта окажется близкой. А дальше ее эхо донесется до дня сегодняшнего, до случившегося сейчас, в котором этого прекрасного параллельного мира больше никогда уже не будет. Так через предметный бытовой мир зритель погружается в трансцендентное переживание. И такая во всем этом ощущается щемящая ирония, что даже невозможно сразу и понять — смеяться над увиденным или грустить о том, что почувствовал.

KNOCKING ON A HEAVEN’S DOOR, или ВСЕ ИДЕТ ПО ПЛАНУ

Однако коммунальное житье в юности и старости все же разное. И Павлович здесь очень точен. В «Ловле форели на рассвете» оно отстраненно-фривольное, в нем все персонажи свободно фланируют до кухни и обратно, стараясь ни с кем не зацепиться взглядом и ювелирно обходить соседей-жильцов по квартире — всегда есть занятия поважнее. Например, порассуждать о влюбленной лампочке «Хэрмони Хауз» под вальсирующие звуки «Unchained Melody» или попытаться мужскими инструментами типа отвертки, молотка или шуруповерта расстегнуть на возлюбленной лиф, пока она читает книгу рецептов (Роман Еникеев и Юлия Чербаджи). И это снова смешно, иронично и грустно одновременно. Потому что неумелое, робкое, наивное имеет в своей основе чистое желание — жить. От бесконечной любви до изнуряющего одиночества, от смешного и даже детского исполнения оперного шедевра до взросления через жестокие сексуальные игры с Барби и Кеном, от елочных украшений в виде использованных блистерных упаковок и бутылочных алкогольных пробок до земли из жестяных армейских банок, высыпающейся зловещими холмиками, где по колено завязли безымянные оловянные солдатики. Они отдают той самой «форельной сталью», которая в итоге окрасит все в черное под акапельное пение одноименного хита «The Rolling Stones».

«Ловля форели на закате» заметно мрачнее, экзистенциальнее и даже циничнее — здесь берет верх черный юмор. Здесь звучат другие песни. Например, сочиненная на стихи Бротигана композиция «Похоронные кущи», в которой поется о гробовщике мистере Льюисе, жаждущем, чтобы умерло больше людей. Или блюз о тяжелой доле хирурга, что заканчивается едва ли не воззванием о личном бунте против абсурдной реальности. Эти солдатики любви, которые прожили жизнь в поисках мечты, вдруг начинают стареть, так и не поймав за свою жизнь ни одной форели. И их легионы. Вот они стоят на дощатом полу, в закатных лучах софита, отбрасывая свою прощальную тень.

Борис Павлович выстраивает внутреннюю логику нарратива через ассоциативный монтажный ряд эпизодов. Он словно портретирует сегодняшнее время, задает иной способ осмысления реальности — через нанизывание на нить размышлений ежедневных всполохов жизни от подслушанных разговоров до рецепта приготовления орехового кетчупа, через возможность ощутить себя той самой форелью, отпущенной кем-то на рыбалке в Америке. Метафора очевидна. Другая, недоступная нам, жизнь дана в спектакле как размышление о непрожитом будущем, которое останется с нами до самого того момента, пока наш взгляд не затуманится от блеска все той же форельной стали и не убежит вслед за серебристой фольгой вдаль, словно бесконечный ручей по земле обетованной. Рефлексия здесь равна вскрытию с подробным отчетом о том, сколько форелей было упущено, резюмирующим ошеломляющим признанием — не было поймано ни одной. Казалось бы, речь снова идет об упущенных возможностях. Однако с точки зрения сохранения жизней — результат более чем значительный.

Ноябрь, проведенный за ловлей форели, 2023 г.