«Циники». По одноименному роману Анатолия Мариенгофа.
Театральная платформа «В Центре» Ельцин Центра (Екатеринбург).
Режиссер Антон Морозов, художник Катя Никитина

1

На обсуждении спектакля в Ельцин Центре переводчик и куратор Наталья Санникова рассказала. Шла глухая осень-2022. Они гуляли с режиссером Антоном Морозовым по екатеринбургской Плотинке, обсуждая, что он будет ставить. Было темно, холодно, неясно, новости приносили ужасающие цифры погибших с обеих сторон, будущее «на том берегу» пруда не просматривалось… Шел дождь. «Циники» — естественным образом возникло у режиссера… Если учесть, что Наташа, тогдашний худрук Театральной платформы Ельцин Центра, вполне могла бы еще недавно сыграть Ольгу (такой типаж…), то внезапную идею Антона Морозова можно понять.

2

— Пойми, Ольга, я люблю свою родину.

— Это оттого, Гога, что ты не кончил гимназию…

3

Роману Мариенгофа в театре везло всегда.

«Циников» прекрасно ставил когда-то, в 90-е, в Минусинске Алексей Песегов, который не сидел, как теперь, на бутафорском крылечке умиленного патриотизма, а рисовал в смутном полумраке сцены драматические полукружья: виднелась дуга одинокого окна мансарды, круглая афишная тумба… А рассекали напополам мир, комнату и военный город трамвайные рельсы, ведущие в никуда. Песегов понимал смуту, мрак и трагизм гражданской войны, когда брат на брата, когда обрушение всего, и ловил рапидными ритмами размазанный драматизм любви Владимира и тоску Ольги…

Через десять лет он же сделал «Циников» в новосибирском «Глобусе», вокализировав, как писали, партии главных героев, но того спектакля я не видела…

«Циников» ставил когда-то в Воронеже Михаил Бычков, и в его холодном пространстве ламп, канцелярских столов и безлицых серых людей новой эпохи хотели протанцевать свою жизнь в ритмах танго главные герои. Но не получалось. Тут не было гражданской войны (ощущал ли кто-то ее реально тогда, в 2011-м?). Тут был вневременной холод и исчезающая красота…

«Циников» ставил когда-то в Театре Ленсовета и Анатолий Праудин, конструируя концептуальный мир, природно даже не сопредельный Мариенгофу. Ничего плывущего, наоборот — красное&белое революционное плюс черный булгаковский снег, мир, поделенный на реально белых (Владимир и Ольга) и реально красных: словно «роковые яйца», из черной стены вылуплялись, вываливались красными червями красноармейцы, а потом и карикатурные — в красных париках-усах-гимнастерках — роковые вожди пролетариата. На их фоне на авансцене жили прекрасная женщина Ольга, брошенная на белой кровати, как вещь, и тряпичный Пьеро-Владимир…

«Циникам» всегда везло в театре.

4

А сейчас вообще их время. Кажется, психофизическое ощущение прозы Мариенгофа никогда не достигало такого резонанса с нашим сегодняшним состоянием ежедневного темного сна.

— Я пришел к тебе, Ольга, проститься.

— Проститься? Гога, не пугай меня.

И Ольга трагически ломает бровь над смеющимся глазом.

— Куда же ты отбываешь?

— На Дон.

— В армию генерала Алексеева.

Кажется, мы не реагируем на новостные сводки уже точно так же, как они там, в Москве эпохи военного коммунизма, а когда наступает НЭП и относительное благополучие — Ольга стреляется…

5

Герои Мариенгофа существуют в темноте страшного времени войны «брат на брата», и брат Владимира, большевик Сергей, он же одновременно — любовник его жены Ольги, убивает на гражданской войне Ольгиного брата Гогу. И сам возвращается контуженным. Ольга любит то ли Владимира, то ли его брата, то ли пьяную вишню в шоколаде. Ее — наверняка, но переходит из постели в постель, хотя совсем не страстна. История — фон для сбывшейся и мучительно уходящей любви Владимира.

Фабула романа структурно перемежается новостями 1918–1924 годов, фрагменты личной жизни, исторические сводки и сведения из современных героям газет пронумерованы историком Владимиром на равных, как параграфы дневника, и выстроены в хроникальную последовательность дней. Сквозь мрак и хаос долетают жесткие исторические реалии, на фоне которых всегда жил и любил человек, но важнее для Владимира оказываются реалии его любви, в которую он ныряет, измены Ольги, которые он терпит, его попытка самоубийства, а в финале — ее выстрел себе в живот.

«Ольга скончалась в восемь часов четырнадцать минут.

А на земле как будто ничего и не случилось».

Они живут в эпоху слухов и газет. На земле все время что-то случается, а они вроде бы не замечают этого. Циники.

6

1922

«В Пугачеве арестованы две женщины-людоедки из села Каменки, которые съели два детских трупа и умершую хозяйку избы. Кроме того, людоедки зарезали двух старух, зашедших к ним переночевать.

В селе Гохтале Гусихинской волости крестьянин Степан Малов, тридцати двух лет, и его жена Надежда, тридцати лет, зарезали и съели своего семилетнего сына Феофила».

2023

«31 октября. Иерей храма Святого Православного Иоанна Кронштадтского Михаил Зубарев убил свою жену. Священник отрезал ей голову на глазах 8-летней дочери. 17-летний сын, который живет отдельно, пришел домой уже после происшествия. В шоке он положил голову матери в холодильник».

7

Мы живем в потоке суперинформационного фейкового времени, так же ничего, в сущности, не зная наверняка. Трагедия расплывается в воздухе общим запахом гари, теряя четкие очертания. А ведь еще недавно реальность казалась определенной. Такая же кровавая перестройка мира, как и ровно сто лет назад. 1918–1924… и выстрел в живот, потому что все потеряло смысл.

Спектакль темен, как тогдашняя жизнь при неисправном движке: будто свет дают только иногда, а так-то все барахлит, включая испорченную канализацию. А невозможность принять ванну? Источники света в «Циниках» локальны и естественны. Или зажигают свечи, освещающие рыжевато-теплым светом лица в черноте черного бархата. Бархатная одежда сцены, выстроенной посреди хайтека Ельцин Центра, — это что-то типа отсылки к «плюшевому пледу» из прошлого. Похоже и на бархатную коробочку для драгоценностей, из которой почти все вынули и осталось всего несколько вещиц, не обменянных на дрова. Или светит хрустальная люстра с подвесками (она висит низко, на уровне голов, и тоже естественно-желто высвечивает лица или абрисы фигур). Или зажигается фонарик… Еще есть рыжий отсвет — чучело лисы, стоящее справа. Лиса как бы убегает в правую кулису. Вспыхнет шкурой от направленного света лишь однажды, когда умрет Ольга. Шур — и нету… Объяснять это нелепо. Имажинизм.

Темная эпоха развала прежней жизни, блуждание на ощупь, впотьмах.

Кажется, на сцене всего два стула. Или четыре? Темно. Лица и фигуры тлеют угольками на черном фоне, сцены догорают и гаснут, уходя в полное затемнение. Потом снова зажигается какое-то лицо.

Герои Мариенгофа не вписываются в новую жизнь, убегают от хаоса в любовь, в телесность, в самоиронию и рефлексию. Спектакль ловит их тлеющие жизни в буквальном смысле — как имажинистский образ. «Гаснут-гаснут костры, спит картошка в золе, будет долгая ночь на холодной земле. И холодное утро займется, и сюда уж никто не вернется…» Цитата из Осецкой/Окуджавы допустима, как допустим врывающийся в действие кусок тарковского «Зеркала», знаменитое «Я могу говорить…». И вообще герои носят в том числе современную одежду, просторные будничные мятые плащи. Впрочем, в 1920-е было что-то подобное.

Подобное было всегда. Об этом свидетельствуют записи главного героя, историка Владимира.

8

Из приказа Петра I:

«Кто с приступа бежал, тому шельмованным быти… гонены сквозь строй и, лица их заплевав, казнены смеpтию».

Из приказа Наркомвоенмора:

«Если какая-нибудь часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар, вторым командир».

Еще:

«Участников антисемитского погрома в аэропорту Махачкалы отправили под административный арест за то, что они „выражались нецензурной бранью“».

«15-летний Адам Кадыров на награждение пятой медалью явился с золотым пистолетом».

9

Сводки сводками, а пьяная вишня в шоколаде ни у кого не отменена, между прочим.

10

Антон Морозов (недавний выпускник курса Андрея Могучего) склонен к сценической метафизике (видела, как он ставит прозу Романа Михайлова). Работает тонкими инструментами, по крайней мере здесь, строит действие на перемене атмосфер, их борьбе, герои мерцают, бездействуют, текст Мариенгофа очень точно ритмизируется, обрывается, стынет, глохнет… Движения приобретают инфернально-внебытовую пластику: яснолицый большевик Сергей танцевально марширует, недвижно глядя перед собой. Так же по-военно-балетному он подойдет и к Ольге — и они двинутся «паровозиком» в новую революционную действительность, которой Ольга решила потешить себя с Сергеем от нечего делать.

Никто ни с кем не общается прямо, все просто ощущают друг друга.

Сценический имажинизм. Чувственные образы возникают и потухают в определенном поэтическом ритме. Вот Ольга прощается с Гогой. Они, брат и сестра, показывают друг другу язык: ме-ееее… И больше ничего. И все понятно. Брат и сестра.

11

Сцены решены аскетично, коротко, вспышками, это, по сути, сценические строфы, а спектакль — стихотворение в прозе.

Повязав как обеденную салфетку кусок красного кумача, Сергей рассуждает о красном терроре…

Служанка, миловидная Марфуша, изящно играет на флейте Мендельсона, потом, ползая по полу, ритмично собирает в миску шуршащие крупинки риса, и они легонько стукаются о донышко. Ритм. Марфуша танцует в ночной рубашке и носках польку под «Музыкальный момент» Шуберта. Чуть позже она надевает кожанку и уходит в революцию.

Из затемнения — стоп-кадр фотографии: сидят Сергей с Ольгой и Марфуша с Владимиром… Сердца четырех. Все смешалось в доме приват-доцента.

«Я стою неподвижно. Я думаю о себе, о россиянах, о России. Я ненавижу свою кровь, свое небо, свою землю, свое настоящее, свое прошлое; эти „святыни“ и „твердыни“, загаженные татарами, французами и голштинскими царями; „дубовый город“, срубленный Калитой, „город Камен“, поставленный Володимиpом и ломанный „до подошвы“ Петpом…»

Не правда ли, смешно через век?

12

Повторяющиеся, как во сне, скупые рельефные чувственные детали — принцип спектакля. Иногда герои замирают — словно на семейном фото. Ольга всегда — с закрытыми глазами.

Кстати, а есть ли нынче конфеты с пьяной вишней?..

13

1922

«По Hансеновскому подсчету голодает тридцать три миллиона человек».

2022

«Съемочная группа РИА Новости побывала внутри емкостей зернохранилища в порту Мариуполя, где более 70 тысяч тонн зерна были целенаправленно уничтожены украинскими боевиками».

2023

«Президент Украины Владимир Зеленский заявил, что уничтоженные в результате обстрела Одессы 60 тыс. т зерна предназначались для отправки в Китай».

14

Ольга отдается нэпману Докучаеву, чтобы его 15 тысяч отправить в пользу голодающих.

15

Ольга снимает с Сергея сапоги и надевает заботливо купленные на барахолке теплые носки. Тем же полубалетным шагом, почти переходящим в лезгинку, военно-выправленный Сергей в слепящем свете прямого луча неслышно, «на мягких лапах», двигается к Гоге, отбивающему на Дону чечетку. Или это он лупит из пулемета? Мягкое-жесткое. Один неслышно крадется — другой стучит каблуками. Сергей целится и убивает Гогу. Говорит «пиф-паф» и закуривает. Ольга целует его в губы.

— Где наш малыш?

— Вот он.

16

При лаконизме, аскетичности, сценической грации в спектакле нет ни пряного эстетизма, ни манерности. Его ритмизированная сновидческая природа открывается, обнимает, втягивает сегодняшний зал с современными жесткими креслами в свою черную мякоть. Заглатывает. Идентифицирует. Мы же тоже гуляем по Плотинке в плохую погоду и не видим другого берега пруда.

Все сделано просто. Ольга сидит и вспоминает дачу, свои 16 лет (в романе это воспоминания

Владимира, но тут выходит логичнее: дача — это детство, а детство — это Гога). Марфуша накрывает Гогу красным кумачом. Ольга в замешательстве поет: «Это замечательно, Сергей расстрелял Гогу». Кидает на лежащее зеркало землю — как на гроб — и уходит. Объяснять символику зеркала вряд ли стоит. Имажинизм любит метафоры. А Ольга ничего не любила пояснять.

Она сидит в спектакле в позе Иды Рубинштейн. Похоже.

17

В спектакле заняты: Никита Дидковский (Владимир), Софья Чагаева (Ольга), Ростислав Ганеев (Гога), Артем Патрушев (Сергей), Валерия Шелковникова (Марфуша). Все кроме Ганеева — актеры Камерного театра, Ганеев из ТЮЗа. Они работают в спектакле Морозова с музыкальной слаженностью «Виртуозов Екатеринбурга». Нет ни одной диссонансной ноты.

Лицо Владимира мягко слеплено как будто из проклеенной ваты (как старинные елочные игрушки), и весь он мягкий, углубленный, рефлексирующий и вполне современный парень. Ольга — не отсюда, мертвенно застывшие черты — как маска или фотография из ателье Наппельбаума начала века, которую озвучивает голос, зависающий отдельно… Сергей мил, яснолик, он застыл, как восковая персона, в своей раннесоветской стати. Может быть, все они — только предмет воспоминаний Владимира? «И холодное утро займется, и сюда уж никто не вернется…»

18

«Археологи из Управления древностей помогли опознать тела десяти жертв резни 7 октября, которые считались пропавшими без вести. Некоторые из тел уже были переданы для захоронения. Эксперты в течение двух недель просеивали пепел из сгоревших домов в кибуцах Беэри, Кфар-Аза и Нир-Оз, а также изучали содержимое сгоревших автомобилей с фестиваля в Реиме».

19

Если засунуть лицо в спинку венского стула — получится надгробный памятник. Это мизансцена финала. Ольга и Владимир — надгробья. Сергей курит. Красные гвоздики лежат.

20

В Ельцин Центре уже почти год идет очень хороший спектакль.

А на земле не переменилось ничего.

Ноябрь 2023 г.