Ирина Селезнева-Редер Над чем сегодня смеются люди?

Сергей Давыдов (смеется). Как раньше, так и сегодня они смеются над собой. Если увиденное вызывает смех, то, значит, у них срабатывает свой опыт прожитого и увиденное они сопоставляют с собой. Человек, у которого есть чувство юмора, это человек, который не боится самого себя. А есть люди закомплексованные, про которых говорят, что у них нет чувства юмора. Но когда ты как артист докапываешься до такого человека, он расслабляется, из него вылезают всякие интересные вещи. Ведь можно на многиекатегории делить юмор. Вот есть кухонный юмор. Раньше он был у нас на кухне, а теперь он приходит к нам через телевизор. Это то, что мы видим в Comedy-club, это стендапы. Когда в 1990-ея впервые в Гамбурге попал на стендап, я говорил — слава богу, что в нашей стране этого нет. Шутки плоские, многие из них ниже пояса. А у нас все-таки Жванецкий и есть над чем подумать. Я тогда радовался и даже представить не мог, что через довольно короткое время эта беда к нам придет. Есть юмор вроде того, что делает Иван Ургант. Это юмор с иронией, с цинизмом, но в этом случае нет отстранения от того, над кем смеются. Иван так и говорит — я с тобой, хоть я и циник. На этом выстраивается целая модель смешного. Это мне очень нравится.

Потом есть театр, где смех заложен по сценарию. И есть театральная клоунада. Цирк я отделяю, там сейчас с этим очень сложно, можно сказать, беда.

Селезнева-Редер Почему сложно с клоу-нами? С теми, кто должен людей смешить? Ведь у нас проблема с клоунскими театрами сейчас, с теми, кто этим занимается.

Давыдов А смешных сколько?

Селезнева-Редер Смешных почти нет.

Давыдов Да, мало. Вот Андрей Жигалов. Он работал бы здесь с удовольствием. Но здесь другое отношение к клоуну. Здесь клоун не зарабатывает. А за границей у него контракты, все в порядке. Там самые большие гонорары получает клоун. Здесь это истреблялось. Я много лет жил здесь, а зарабатывал за границей. И когда возвращался домой, то видел очень много средних неталантливых людей, которые что-то делали. И вдруг они голову стали поднимать, стали считать себя королями. Из всего того, что вокруг происходит, — неталантливых продюсеров, неталантливых худруков, неталантливых исполнителей — сложилась целая структура неталантливого. Посмотрите, что у нас в кино творится. Это же то же самое, что и в клоунаде. Ведь в клоунаде рождается личность, но как она может появиться, кто ей даст такую возможность? Если желающий быть клоуном поступает в цирковое училище, его там уничтожают. Клоунаде научить невозможно. Для клоунады можно создать среду, условия, при которых из человека вылезет этот клоун.

Селезнева-Редер А у вас как он вылез?

Давыдов Я всю жизнь боролся с системой. Занимался самообучением и боролся с тем, что мне советовали. Клоун в нашей стране вырастает на сопротивлении. Если бы не заграница, я бы давно не был клоуном. Мне заграница помогла. Там я понял, что я востребован, нужен, важен. Это же как болезнь — попадаешь в среду, держишь зал, в котором единственный, кто не смеется, это ты. Это же такое важное чувство, и его все время хочется испытать снова, ведь в этот момент ты ощущаешь счастье.

Селезнева-Редер Есть ли сейчас круг основных тем, над которыми смеются люди?

Давыдов Даже в пещере, когда люди еще не разговаривали, они уже смеялись. Это же рефлекторное. Вот ударился кто-то неловко, и все засмеялись. Сказать, что сейчас у нас возник глубокий интеллект, я не могу. Мы даже сдали несколько назад. Появились технологии, которые многое делают за нас. А мы перестали переживать. У нас музыка идет фоном, а она должна заставлять нас переживать, а не заполнять тишину. Это как с сахаром. Когда пробуешь его первый раз — это блаженство, потом он становится пищей, а потом приводит к болезни, к диабету.

Селезнева-Редер Вот у вас клоунский театр. Как рождаются ваши гэги?

Давыдов Важен не гэг, важна атмосфера. Важен сам персонаж. А что он делает, это уже потом. Мы себя от цирка не отделяем, мы хотим быть универсальными. Наше пространство — это цирк, это театр, это улица. Это разные пространства, но везде я хочу работать. Разница в работе при этом огромная. Первым я ставлю театр, там проще. Перед тобой публика, ты можешь благодаря свету делать более камерные вещи, и в целом можно больше привлечь внимания. Потом идет цирк. В цирке большая проблема в том, что пространство огромно, а со светом никто не умеет работать. Вот клоун один в лучике — это надо сделать, а никто не умеет, и оборудования обычно нет. Технологии важны, но как когда-то клоун заворачивал скрипку в газетку, так и сейчас заворачивает. То есть работает с тем, что может он сам, в одиночку. А вот возможности в цирке больше, чем в театре. Потому что из цирка можно сделать театр. А из театра цирк — нельзя. И еще у нас есть огромное подкупольное пространство, много воздуха, а значит, можно использовать прекрасные визуальные трюковые вещи. Это другой объем. А улица имеет вообще бесконечные возможности. Из улицы можно выстроить все что угодно. Декорацией может быть город, можно добавить свет, можно создать полную иллюзию. В работе на улице мне нравится то, что ты все адаптируешь здесь и сейчас. И еще мне нравится, что зрители отличаются от театральных и цирковых. Они не покупали билеты, их цапануло, и они остановились. И вдруг они превращаются в детей, полностью с нами. В театр люди приходят, но не раскрываются так, как на улице. Они раскрываются, конечно, но по-другому. Причем если работать «на шляпу», а я «на шляпу» никогда не работал, то это вообще иначе. У нас бывало, что мы отработаем, а люди приносят коробку денег. Мы работаем бесплатно, но люди сами собирают деньги и при этом платят больше. Если в театре тысячу платят за билет, то на улице люди по пять тысяч бросают.

Селезнева-Редер Можно ли сегодня клоуну быть актуальным?

Давыдов Мы находимся сейчас в этом состоянии. Когда наступает война, тогда нужен клоун.

Селезнева-Редер Почему?

Давыдов Люди устают от всего. У нас же в Москве тихо и спокойно. Но из динамиков и телевизоров льется, и все это мы все равно впитываем. Одно дело — мы послушали, ужаснулись и всё. А мы утром проснулись, а это не закончилось, это продолжается и продолжается. И весь этот год идет накопление. Мы перестаем понимать, откуда появилось чувство тревоги. А мы ведь зарабатывали его целый год. Эти ненужные переживания мы тоже целый год зарабатывали. А клоун общается с сущностью. Есть работы психологов, где анализируется, как военные, возвращавшиеся с войны с посттравматическим синдромом, освобождались с помощью клоунов. Клоун может достучаться, он лечит, он залезает внутрь, и человеку становится тепло. Но это происходит не сознательно. Если спросить человека, что с ним произошло, он не ответит. Но у него будет какая-то улыбка. Или же он серьезно все это отсмотрит и вдруг на следующий день в ванной, когда будет бриться, запоет. Из него полезет это тяжелое, которое нужно выпускать.

Селезнева-Редер А как клоуну это сделать?

Давыдов Ему нужно честно работать.

Селезнева-Редер Что значит честно?

Давыдов Работать над персонажем, понимать, что такое клоунада. Вот говорят, что у нас атмосферная клоунада, но мы можем быть и другими. Можем и под задницу дать. Но это по необходимости, а она бывает редко.

Селезнева-Редер Вы делите своего зрителя по возрастам? Вот в цирке 0+, но в некоторых случаях, где нужны нюансы, дети не реагируют.

Давыдов Нет, так неинтересно. Вот если все посмотрят один и тот же спектакль, а потом мы зададим один и тот же вопрос ребенку, маме с папой и бабушке с дедушкой — что вы увидели и что вас тронуло. И самый глубокий ответ дадут дети. Почему? Потому что взрослые замусорены информацией и всякой гадостью, а дети еще чисты и они как губка впитывают настоящие чувства и ощущения. Вот всякое там «детский спектакль», «представление для детей» — это все нет, не нужно. Детей нельзя изолировать. Им нельзя плохое показывать. Искусство — это та же пища. Но разве мы даем детям пересоленное, переслащенное, переперченное? Нет. Мы лучше сами это съедим, а ребенку дадим правильное, полезное. Потому что мы умеем ценить и разделять. Ребенок ведь что сделает с пересоленной кашей? Он просто не станет ее есть. А взрослый станет, потому что он подходит прагматически — я сейчас не поем, а когда я еще поем… Вот и ест это пересоленное. Так же происходит и восприятие мира. Когда детей пичкают спектаклями, в которых только обозначают, в которых нет переживания, они подыгрывают, им неловко сказать, что это плохо. Они смотрят, но все это пролетает мимо них, не оставляя следа. А задача ведь заглянуть поглубже.

Селезнева-Редер Как вы вообще придумали своих «Микосов»?

Давыдов Сейчас работает уже второй состав. А первый мы сделали с Колей «Березой». Но он умер. Остальные ребята первого состава работают в Дю Солей, еще где-то, у них все хорошо, они остались за границей. «Микосы» существуют с 1991 года, а я сам начал работать клоуном в 1987 году. То, что мы сделали, невозможно придумать. Это же все на уровне «нравится—не нравится». Вот мы попробовали что-то, это понравилось, мы оставили, а что-то убрали. И так далее. Сейчас можно весь мир увидеть через экран телевизора. А тогда у нас не было информации.

Если почитать книгу о ста лучших репризах начала века, то окажется, что там глупость написана. Я пытался прочитать и получить багаж стопроцентных реприз, но мне настолько не понравилось, что я отбросил чтение. Но я не задумался, почему это плохо, пока во Франции нам не сказали залитовать наши номера (ну потому что воровали и надо было что-то делать). Нам дали бумагу, мол, пишите. И вот я попытался записать номер «Ручки», а это номер такой — абсурд на абсурде. Выходят трое, ничего не делают, только ручки складывают. И вот я начал писать и понял, что выходит полная ерунда, что записать это невозможно. Тогда мы просто сняли видео, и оно стало нашим документом. И я понял, почему то, что написано в той книге, так ужасно читается. Там описано действие — «он пришел и ударил его по голове, ха-ха-ха», но не описано внутреннее состояние, не описан персонаж.

Селезнева-Редер На фестивале в ноябре 2022 года я видела вашу новую репризу «Свадьба». Как она родилась? Как вообще рождается новая реприза?

Давыдов Я сейчас работаю над спектаклем «В ожидании». Но не Годо (смеется). Годо — это чисто наше, внутреннее. И там есть момент свадьбы. И когда я послушал, о чем там говорят, я подумал, что можно сделать отдельный фрагмент и потом вставить его в спектакль. Я делал, зная, что смогу использовать этот фрагмент в будущем. И вот там невеста, священник… За три дня мы сделали этот номер. Там все очень просто.

Селезнева-Редер Как приходит идея сделать что-то?

Давыдов По-разному. Вот, к примеру, нас просят привезти на фестиваль новый спектакль. А его нет, и делать его сложно, и все как-то неясно. Но мы начинаем разговаривать, и к утру у меня в голове уже есть новый спектакль. Он складывается из кучи совпадений. А потом оказывается, что все, что я тогда ночью напридумывал, я уже растерял — ведь записать это невозможно. Даже если записать отдельные слова — они утрачивают первоначальный смысл и атмосферу. Мы идем от импульса. Когда идея перекладывается на людей, артистов, возникает новое содержание. Но изначально есть толчок, который двигает в определенном направлении. А создание спектакля происходит в процессе работы с актерами.

Селезнева-Редер Почему в нашей стра-не было столько клоунов, о которых мы помним, а сейчас их практически нет?

Давыдов Мне кажется, их съела система. Банально говорить только о Юрии Никулине. Было более 70 цирков, и в каждом был клоун. Много было клоунов, много было смешных клоунов.

Селезнева-Редер А разве не система породила волну клоунов, а когда система ушла, ушли и клоуны?

Давыдов Нет, клоун это нечто особенное. Люди боятся клоунов. Боятся, что он может их раскрыть. У меня были моменты, когда люди, узнавая, что я клоун, шарахались. Если у меня вечером спектакль, я просыпаюсь другим. Я уже с утра начинаю прорабатывать то, что нужно вечером. Нужно накачать свое внутреннее состояние, наполниться. А наполняют меня музыка, кофе, картины.

Селезнева-Редер На излете Советского Союза клоуны были очень ярко представлены в нашей культуре. А что происходит сегодня? В моем понимании клоун выходит на первый план, когда наступает эпоха молчания. Куда девается клоун сейчас?

Давыдов Сколько тогда было коллективов! «Лицедеи», «Маски», «Мимикричи», «Краски Востока», «Птицы с юга», «Проспект».

Я «Семьянюков» увидел впервые в Париже, и они с первой минуты порвали зал и ни на секунду не отпускали. Они только чуть сдавали назад, чтобы дать больше. Это настолько было цельно — огромная красивая работа. Ровно через неделю я пришел в Дом музыки, где они тоже работали. И в зале была тишина, и они начали бороться с залом. «Семьянюки» за границей научились работать, они там получали эту французскую энергию. Так же как «Фарсы», которые сильно изменились после того, как поработали во Франции. У них спектакль после гастролей стал длиннее на пятнадцать минут, но он не стал растянутым, он выстроился идеально. А почему нас так принимают? Потому что зритель такой. Но нельзя сказать, что он глупый, наш зритель умнее того, что встречается на Западе. Но он невоспитанный в смысле зрелища.

Селезнева-Редер Как получается, что на Западе культура смеха выше, чем у нас? У нас люди образованные, но грустные, а там наоборот?

Давыдов Это из-за закомплексованности. Люди боятся смеяться. Они поставлены в такие условия, что не до смеха. Вот в СССР мы друг к другу ходили в гости. Когда я стал ездить за границу, мне стало странно, что там друг к другу в гости не ходят. Сейчас мы живем так же. Что произошло? Мне кажется, это связанные вещи.

Селезнева-Редер Мы перестали ходить друг к другу в гости, но не потеряли закомплексованности. А там они не ходят в гости, но не боятся быть собой.

Давыдов Есть еще одно страшное наблюдение. Люди очень одиноки, и мы сейчас бежим к тотальному одиночеству семимильными шагами. Даже если есть семья, то дети отдельно от родителей, супруги отдельно друг от друга. Может быть, это не проблема клоунады, но через клоунаду можно увидеть, что что-то не то. И я вижу, что сбой есть. Каждый день вижу. Я вижу это каждый день, потому что я как клоун не нужен. У меня нет работы.

Селезнева-Редер Клоун не нужен нашему обществу?

Давыдов Если бы был нужен клоун, даже если бы я был средним клоуном, я бы работал. Но я не работаю. Почему? Потому что я не нужен. Если повесить мою афишу, народ не пойдет. И это уже настолько испорченный продукт, что лучше его выбросить и начать все делать с нуля. С цирком то же самое — посмотрите, что там творится. И чтобы что-то изменить, нужно это отжившее полностью уничтожить. И строить с нуля.

Апрель 2023 г.